Неточные совпадения
Райский пожал
плечами и передал содержание разговора
с Софьей.
До полудня она ходила в широкой белой блузе,
с поясом и большими карманами, а после полудня надевала коричневое, по большим праздникам светлое, точно серебряное, едва гнувшееся и шумящее платье, а на
плечи накидывала старинную шаль, которая вынималась и выкладывалась одной только Василисой.
Райский вспомнил это печальное предание, и у него
плечи немного холодели от дрожи, когда он спускался
с обрыва, в чащу кустов.
Хотя Райский не разделял мнения ни дяди, ни бабушки, но в перспективе у него мелькала собственная его фигура, то в гусарском, то в камер-юнкерском мундире. Он смотрел, хорошо ли он сидит на лошади, ловко ли танцует. В тот день он нарисовал себя небрежно опершегося на седло,
с буркой на
плечах.
— Да, не погневайтесь! — перебил Кирилов. — Если хотите в искусстве чего-нибудь прочнее сладеньких улыбок да пухлых
плеч или почище задних дворов и пьяного мужичья, так бросьте красавиц и пирушки, а будьте трезвы, работайте до тумана, до обморока в голове; надо падать и вставать, умирать
с отчаяния и опять понемногу оживать, вскакивать ночью…
Он по утрам
с удовольствием ждал, когда она, в холстинковой блузе, без воротничков и нарукавников, еще
с томными, не совсем прозревшими глазами, не остывшая от сна, привставши на цыпочки, положит ему руку на
плечо, чтоб разменяться поцелуем, и угощает его чаем, глядя ему в глаза, угадывая желания и бросаясь исполнять их. А потом наденет соломенную шляпу
с широкими полями, ходит около него или под руку
с ним по полю, по садам — и у него кровь бежит быстрее, ему пока не скучно.
Он пожимал
плечами, как будто озноб пробегал у него по спине, морщился и, заложив руки в карманы, ходил по огороду, по саду, не замечая красок утра, горячего воздуха, так нежно ласкавшего его нервы, не смотрел на Волгу, и только тупая скука грызла его. Он
с ужасом видел впереди ряд длинных, бесцельных дней.
Но она все нейдет. Его взяло зло, он собрал рисунки и только хотел унести опять к себе наверх, как распахнулась дверь и пред ним предстала… Полина Карповна, закутанная, как в облака, в кисейную блузу,
с голубыми бантами на шее, на груди, на желудке, на
плечах, в прозрачной шляпке
с колосьями и незабудками. Сзади шел тот же кадет,
с веером и складным стулом.
Она пошла. Он глядел ей вслед; она неслышными шагами неслась по траве, почти не касаясь ее, только линия
плеч и стана,
с каждым шагом ее, делала волнующееся движение; локти плотно прижаты к талии, голова мелькала между цветов, кустов, наконец, явление мелькнуло еще за решеткою сада и исчезло в дверях старого дома.
В это время из залы
с шумом появилась Полина Карповна, в кисейном платье,
с широкими рукавами, так что ее полные, белые руки видны были почти до
плеч. За ней шел кадет.
Она
с пренебрежением взглянула на него и слегка пожала
плечами.
— Не шути этим, Борюшка; сам сказал сейчас, что она не Марфенька! Пока Вера капризничает без причины, молчит, мечтает одна — Бог
с ней! А как эта змея, любовь, заберется в нее, тогда
с ней не сладишь! Этого «рожна» я и тебе, не только девочкам моим, не пожелаю. Да ты это
с чего взял: говорил, что ли,
с ней, заметил что-нибудь? Ты скажи мне, родной, всю правду! — умоляющим голосом прибавила она, положив ему на
плечо руку.
Он наклонился к ней и, по-видимому, хотел привести свое намерение в исполнение. Она замахала руками в непритворном страхе, встала
с кушетки, подняла штору, оправилась и села прямо, но лицо у ней горело лучами торжества. Она была озарена каким-то блеском — и, опустив томно голову на
плечо, шептала сладостно...
Он старался взглянуть на лесничего. Но перед носом у него тряслась только низенькая шляпа
с большими круглыми полями да широкие
плечи рослого человека, покрытые макинтошем. Сбоку он видел лишь силуэт носа и — как казалось ему, бороду.
Не раз от этих потех Тушин недели по три лежал
с завязанной рукой,
с попорченным ухарской тройкой
плечом, а иногда
с исцарапанным медвежьей лапой лбом.
— Я и ничего! —
с судорогой в
плечах произнес Райский, — видишь, покоен! Ты выйдешь за него замуж?
Долго шептали они, много раз бабушка крестила и целовала Марфеньку, пока наконец та заснула на ее
плече. Бабушка тихо сложила ее голову на подушку, потом уже встала и молилась в слезах, призывая благословение на новое счастье и новую жизнь своей внучки. Но еще жарче молилась она о Вере.
С мыслью о ней она подолгу склоняла седую голову к подножию креста и шептала горячую молитву.
— А пунцовая лента, а прическа,
с длинной, небрежно брошенной прядью волос на
плечо, а пояс
с этим изящным бантом, ботинки, прошитые пунцовым шелком! У тебя бездна вкуса, Вера, я восхищаюсь!
Он ничего не отвечал, встряхнул ружье на
плечо, вышел из беседки и пошел между кустов. Она оставалась неподвижная, будто в глубоком сне, потом вдруг очнулась,
с грустью и удивлением глядела вслед ему, не веря, чтобы он ушел.
— Да, я не смел вас спросить об этом, — вежливо вмешался Тит Никоныч, — но
с некоторых пор (при этом Вера сделала движение
плечами) нельзя не заметить, что вы, Вера Васильевна, изменились… как будто похудели… и бледны немножко… Это к вам очень, очень идет, — любезно прибавил он, — но при этом надо обращать внимание на то, не суть ли это признаки болезни?
— А тот ушел? Я притворился спящим. Тебя давно не видать, — заговорил Леонтий слабым голосом,
с промежутками. — А я все ждал — не заглянет ли, думаю. Лицо старого товарища, — продолжал он, глядя близко в глаза Райскому и положив свою руку ему на
плечо, — теперь только одно не противно мне…
— Тише, молчите, помните ваше слово! — сильным шепотом сказала она. — Прощайте теперь! Завтра пойдем
с вами гулять, потом в город, за покупками, потом туда, на Волгу… всюду! Я жить без вас не могу!.. — прибавила она почти грубо и сильно сжав ему
плечо пальцами.
— Дайте мне силу не ходить туда! — почти крикнула она… — Вот вы то же самое теперь испытываете, что я: да? Ну, попробуйте завтра усидеть в комнате, когда я буду гулять в саду одна… Да нет, вы усидите! Вы сочинили себе страсть, вы только умеете красноречиво говорить о ней, завлекать, играть
с женщиной! Лиса, лиса! вот я вас за это, постойте, еще не то будет! —
с принужденным смехом и будто шутя, но горячо говорила она, впуская опять ему в
плечо свои тонкие пальцы.
У него упало сердце. Он не узнал прежней Веры. Лицо бледное, исхудалое, глаза блуждали, сверкая злым блеском, губы сжаты.
С головы, из-под косынки, выпадали в беспорядке на лоб и виски две-три пряди волос, как у цыганки, закрывая ей, при быстрых движениях, глаза и рот. На
плечи небрежно накинута была атласная, обложенная белым пухом мантилья, едва державшаяся слабым узлом шелкового шнура.
— Кого? — вас! — сказала она
с злобой, отряхивая опять пряди от лица и небрежно натягивая мантилью на
плеча.
Она откинула черную мантилью
с головы на
плечи и судорожно передергивала ее.
Выстрел повторился. Она рванулась, но две сильные руки за
плеча посадили ее на лавку. Она посмотрела на Райского
с ног до головы и тряхнула головой от ярости.
— Брат! — заговорила она через минуту нежно, кладя ему руку на
плечо, — если когда-нибудь вы горели, как на угольях, умирали сто раз в одну минуту от страха, от нетерпения… когда счастье просится в руки и ускользает… и ваша душа просится вслед за ним… Припомните такую минуту… когда у вас оставалась одна последняя надежда… искра… Вот это — моя минута! Она пройдет — и все пройдет
с ней…
Она быстро обвила косу около руки, свернула ее в кольцо, закрепила кое-как черной большой булавкой на голове и накинула на
плечи платок. Мимоходом подняла
с полу назначенный для Марфеньки букет и положила на стол.
— Брат, что
с тобой! ты несчастлив! — сказала она, положив ему руку на
плечо, — и в этих трех словах, и в голосе ее — отозвалось, кажется, все, что есть великого в сердце женщины: сострадание, самоотвержение, любовь.
Она привстала, оперлась ему рукой на
плечо, остановилась, собираясь
с силами, потом склонила голову, минуты в три, шепотом, отрывисто сказала ему несколько фраз и опустилась на скамью. Он побледнел.
Он вышел от нее, когда стал брезжиться день. Когда он кончил, она встала, выпрямилась медленно,
с напряжением, потом так же медленно опустила опять
плечи и голову, стоя, опершись рукой о стол. Из груди ее вырвался не то вздох, не то стон.
Утром рано Райский, не ложившийся спать, да Яков
с Василисой видели, как Татьяна Марковна, в чем была накануне и
с открытой головой,
с наброшенной на
плечи турецкой шалью, пошла из дому, ногой отворяя двери, прошла все комнаты, коридор, спустилась в сад и шла, как будто бронзовый монумент встал
с пьедестала и двинулся, ни на кого и ни на что не глядя.
Она
с отчаянием пожала
плечами.
«А отчего у меня до сих пор нет ее портрета кистью? — вдруг спросил он себя, тогда как он,
с первой же встречи
с Марфенькой, передал полотну ее черты, под влиянием первых впечатлений, и черты эти вышли говорящи, „в портрете есть правда, жизнь, верность во всем… кроме
плеча и рук“, — думал он. А портрета Веры нет; ужели он уедет без него!.. Теперь ничто не мешает, страсти у него нет, она его не убегает… Имея портрет, легче писать и роман: перед глазами будет она, как живая…
Он положил ей за спину и под руки подушки, на
плечи и грудь накинул ей свой шотландский плед и усадил ее
с книгой на диван.
Оба молчали, не зная, что сталось
с беседкой. А
с ней сталось вот что. Татьяна Марковна обещала Вере, что Марк не будет «ждать ее в беседке», и буквально исполнила обещание. Через час после разговора ее
с Верой Савелий, взяв человек пять мужиков,
с топорами, спустился
с обрыва, и они разнесли беседку часа в два, унеся
с собой бревна и доски на
плечах. А бабы и ребятишки, по ее же приказанию, растаскали и щепы.
После завтрака все окружили Райского. Марфенька заливалась слезами: она смочила три-четыре платка. Вера оперлась ему рукой на
плечо и глядела на него
с томной улыбкой, Тушин серьезно. У Викентьева лицо дружески улыбалось ему, а по носу из глаз катилась слеза «
с вишню», как заметила Марфенька и стыдливо сняла ее своим платком.