Неточные совпадения
— Я вспомнила в самом деле одну глупость
и когда-нибудь расскажу вам. Я была еще девочкой. Вы увидите, что
и у меня были
и слезы,
и трепет,
и краска… et tout се que vous aimez tant! [
и все, что вы так любите! (фр.)] Но расскажу с тем, чтобы вы больше о
любви, о
страстях, о стонах
и воплях не говорили. А теперь пойдемте к тетушкам.
Они — не жертвы общественного темперамента, как те несчастные создания, которые, за кусок хлеба, за одежду, за обувь
и кров, служат животному голоду. Нет: там жрицы сильных, хотя искусственных
страстей, тонкие актрисы, играют в
любовь и жизнь, как игрок в карты.
И он спас ее от старика, спас от бедности, но не спас от себя. Она полюбила его не
страстью, а какою-то ничем не возмутимою, ничего не боящеюся
любовью, без слез, без страданий, без жертв, потому что не понимала, что такое жертва, не понимала, как можно полюбить
и опять не полюбить.
А он мечтал о
страсти, о ее бесконечно разнообразных видах, о всех сверкающих молниях, о всем зное сильной, пылкой, ревнивой
любви,
и тогда, когда они вошли в ее лето, в жаркую пору.
Через неделю после того он шел с поникшей головой за гробом Наташи, то читая себе проклятия за то, что разлюбил ее скоро, забывал подолгу
и почасту, не берег, то утешаясь тем, что он не властен был в своей
любви, что сознательно он никогда не огорчил ее, был с нею нежен, внимателен, что, наконец, не в нем, а в ней недоставало материала, чтоб поддержать неугасимое пламя, что она уснула в своей
любви и уже никогда не выходила из тихого сна, не будила
и его, что в ней не было признака
страсти, этого бича, которым подгоняется жизнь, от которой рождается благотворная сила, производительный труд…
Он шел тихий, задумчивый, с блуждающим взглядом, погруженный глубоко в себя. В нем постепенно гасли боли корыстной
любви и печали. Не стало
страсти, не стало как будто самой Софьи, этой суетной
и холодной женщины; исчезла пестрая мишура украшений; исчезли портреты предков, тетки, не было
и ненавистного Милари.
Он так торжественно дал слово работать над собой, быть другом в простом смысле слова. Взял две недели сроку! Боже! что делать! какую глупую муку нажил, без
любви, без
страсти: только одни какие-то добровольные страдания, без наслаждений!
И вдруг окажется, что он, небрежный, свободный
и гордый (он думал, что он гордый!), любит ее, что даже у него это
и «по роже видно», как по-своему, цинически заметил это проницательная шельма, Марк!
И в то же время, среди этой борьбы, сердце у него замирало от предчувствия
страсти: он вздрагивал от роскоши грядущих ощущений, с
любовью прислушивался к отдаленному рокотанью грома
и все думал, как бы хорошо разыгралась
страсть в душе, каким бы огнем очистила застой жизни
и каким благотворным дождем напоила бы это засохшее поле, все это былие, которым поросло его существование.
— Наоборот: ты не могла сделать лучше, если б хотела
любви от меня. Ты гордо оттолкнула меня
и этим раздражила самолюбие, потом окружила себя тайнами
и раздражила любопытство. Красота твоя, ум, характер сделали остальное —
и вот перед тобой влюбленный в тебя до безумия! Я бы с наслаждением бросился в пучину
страсти и отдался бы потоку: я искал этого, мечтал о
страсти и заплатил бы за нее остальною жизнью, но ты не хотела, не хочешь… да?
— Один ты заперла мне: это взаимность, — продолжал он. —
Страсть разрешается путем уступок, счастья,
и обращается там, смотря по обстоятельствам, во что хочешь: в дружбу, пожалуй, в глубокую, святую, неизменную
любовь — я ей не верю, — но во что бы ни было, во всяком случае, в удовлетворение, в покой… Ты отнимаешь у меня всякую надежду… на это счастье… да?
Возвышенная
любовь — это мундир, в который хотят нарядить
страсть, но она беспрестанно лезет вон
и рвет его.
И эту-то тишину, этот след люди
и назвали — святой, возвышенной
любовью, когда
страсть сгорела
и потухла…
Видишь ли, Вера, как прекрасна
страсть, что даже один след ее кладет яркую печать на всю жизнь,
и люди не решаются сознаться в правде — то есть что
любви уже нет, что они были в чаду, не заметили, прозевали ее, упиваясь,
и что потом вся жизнь их окрашена в те великолепные цвета, которыми горела
страсть!..
— У вас рефлексия берет верх над природой
и страстью, — сказал он, — вы барышня, замуж хотите! Это не
любовь!.. Это скучно! Мне надо
любви, счастья… — твердил он, качая головой.
Может быть, Вера несет крест какой-нибудь роковой ошибки; кто-нибудь покорил ее молодость
и неопытность
и держит ее под другим злым игом, а не под игом
любви, что этой последней
и нет у нее, что она просто хочет там выпутаться из какого-нибудь узла, завязавшегося в раннюю пору девического неведения, что все эти прыжки с обрыва, тайны, синие письма — больше ничего, как отступления, — не перед
страстью, а перед другой темной тюрьмой, куда ее загнал фальшивый шаг
и откуда она не знает, как выбраться… что, наконец, в ней проговаривается
любовь… к нему… к Райскому, что она готова броситься к нему на грудь
и на ней искать спасения…»
От пера он бросался к музыке
и забывался в звуках, прислушиваясь сам с
любовью, как они пели ему его же
страсть и гимны красоте. Ему хотелось бы поймать эти звуки, формулировать в стройном создании гармонии.
Я люблю, как Леонтий любит свою жену, простодушной, чистой, почти пастушеской
любовью, люблю сосредоточенной
страстью, как этот серьезный Савелий, люблю, как Викентьев, со всей веселостью
и резвостью жизни, люблю, как любит, может быть, Тушин, удивляясь
и поклоняясь втайне,
и люблю, как любит бабушка свою Веру, —
и, наконец, еще как никто не любит, люблю такою
любовью, которая дана творцом
и которая, как океан, омывает вселенную…»
С другой, жгучей
и разрушительной
страстью он искренно
и честно продолжал бороться, чувствуя, что она не разделена Верою
и, следовательно, не может разрешиться, как разрешается у двух взаимно любящих честных натур, в тихое
и покойное течение, словом, в счастье, в котором, очистившись от животного бешенства, она превращается в человеческую
любовь.
Если в молодости
любовь,
страсть или что-нибудь подобное
и было известно ей, так это, конечно —
страсть без опыта, какая-нибудь неразделенная или заглохшая от неудачи под гнетом
любовь, не драма —
любовь, а лирическое чувство, разыгравшееся в ней одной
и в ней угасшее
и погребенное, не оставившее следа
и не положившее ни одного рубца на ее ясной жизни.
— А там совершается торжество этой тряпичной
страсти — да, да, эта темная ночь скрыла поэму
любви! — Он презрительно засмеялся. —
Любви! — повторил он. — Марк! блудящий огонь, буян, трактирный либерал! Ах! сестрица, сестрица! уж лучше бы вы придержались одного своего поклонника, — ядовито шептал он, — рослого
и красивого Тушина! У того —
и леса,
и земли,
и воды,
и лошадьми правит, как на Олимпийских играх! А этот!
«…
и потому еще, что я сам в горячешном положении. Будем счастливы, Вера! Убедись, что вся наша борьба, все наши нескончаемые споры были только маской
страсти. Маска слетела —
и нам спорить больше не о чем. Вопрос решен. Мы, в сущности, согласны давно. Ты хочешь бесконечной
любви: многие хотели бы того же, но этого не бывает…»
«Моя ошибка была та, что я предсказывал тебе эту истину: жизнь привела бы к ней нас сама. Я отныне не трогаю твоих убеждений; не они нужны нам, — на очереди
страсть. У нее свои законы; она смеется над твоими убеждениями, — посмеется со временем
и над бесконечной
любовью. Она же теперь пересиливает
и меня, мои планы… Я покоряюсь ей, покорись
и ты. Может быть, вдвоем, действуя заодно, мы отделаемся от нее дешево
и уйдем подобру
и поздорову, а в одиночку тяжело
и скверно.
Неточные совпадения
Честолюбие была старинная мечта его детства
и юности, мечта, в которой он
и себе не признавался, но которая была так сильна, что
и теперь эта
страсть боролась с его
любовью.
Две
страсти эти не мешали одна другой. Напротив, ему нужно было занятие
и увлечение, независимое от его
любви, на котором он освежался
и отдыхал от слишком волновавших его впечатлений.
Он чувствовал всю мучительность своего
и её положения, всю трудность при той выставленности для глаз всего света, в которой они находились, скрывать свою
любовь, лгать
и обманывать;
и лгать, обманывать, хитрить
и постоянно думать о других тогда, когда
страсть, связывавшая их, была так сильна, что они оба забывали оба всем другом, кроме своей
любви.
Сам я больше неспособен безумствовать под влиянием
страсти; честолюбие у меня подавлено обстоятельствами, но оно проявилось в другом виде, ибо честолюбие есть не что иное, как жажда власти, а первое мое удовольствие — подчинять моей воле все, что меня окружает; возбуждать к себе чувство
любви, преданности
и страха — не есть ли первый признак
и величайшее торжество власти?
Как он умел казаться новым, // Шутя невинность изумлять, // Пугать отчаяньем готовым, // Приятной лестью забавлять, // Ловить минуту умиленья, // Невинных лет предубежденья // Умом
и страстью побеждать, // Невольной ласки ожидать, // Молить
и требовать признанья, // Подслушать сердца первый звук, // Преследовать
любовь и вдруг // Добиться тайного свиданья… //
И после ей наедине // Давать уроки в тишине!