Неточные совпадения
А он прежде всего воззрился в учителя: какой он, как говорит, как нюхает табак, какие у него брови, бакенбарды; потом
стал изучать болтающуюся на животе его сердоликовую печатку, потом
заметил, что у него большой палец правой руки раздвоен посередине и представляет подобие двойного ореха.
— Что вы это ему говорите: он еще дитя! — полугневно
заметила бабушка и
стала прощаться. Полина Карповна извинялась, что муж в палате, обещала приехать сама, а в заключение взяла руками Райского за обе щеки и поцеловала в лоб.
Глаза, как у лунатика, широко открыты, не мигнут; они глядят куда-то и видят живую Софью, как она одна дома мечтает о нем, погруженная в задумчивость, не
замечает, где сидит, или идет без цели по комнате, останавливается, будто внезапно пораженная каким-то новым лучом мысли, подходит к окну, открывает портьеру и погружает любопытный взгляд в улицу, в живой поток голов и лиц, зорко следит за общественным круговоротом, не дичится этого шума, не гнушается грубой толпы, как будто и она
стала ее частью, будто понимает, куда так торопливо бежит какой-то господин, с боязнью опоздать; она уже, кажется, знает, что это чиновник, продающий за триста — четыреста рублей в год две трети жизни, кровь, мозг, нервы.
— Злой, злой! ничего не
стану говорить вам… Вы все
замечаете, ничего не пропустите…
Это
заметили товарищи, и Райский
стал приглашать его чаще. Леонтий понял, что над ним подтрунивают, и хотел было сразу положить этому конец, перестав ходить. Он упрямился.
Взгляд ее то манил, втягивал в себя, как в глубину, то смотрел зорко и проницательно. Он
заметил еще появляющуюся по временам в одну и ту же минуту двойную мину на лице, дрожащий от улыбки подбородок, потом не слишком тонкий, но стройный, при походке волнующийся
стан, наконец, мягкий, неслышимый, будто кошачий шаг.
— Нет, — начал он, — есть ли кто-нибудь, с кем бы вы могли
стать вон там, на краю утеса, или сесть в чаще этих кустов — там и скамья есть — и просидеть утро или вечер, или всю ночь, и не
заметить времени, проговорить без умолку или промолчать полдня, только чувствуя счастье — понимать друг друга, и понимать не только слова, но знать, о чем молчит другой, и чтоб он умел читать в этом вашем бездонном взгляде вашу душу, шепот сердца… вот что!
Чем менее Райский
замечал ее, тем она была с ним ласковее, хотя, несмотря на требование бабушки, не поцеловала его, звала не братом, а кузеном, и все еще не переходила на ты, а он уже перешел, и бабушка приказывала и ей перейти. А чуть лишь он открывал на нее большие глаза, пускался в расспросы, она
становилась чутка, осторожна и уходила в себя.
Райскому досадно было на себя, что он дуется на нее. Если уж Вера едва
заметила его появление, то ему и подавно хотелось бы закутаться в мантию совершенной недоступности, небрежности и равнодушия, забывать, что она тут, подле него, — не с целию порисоваться тем перед нею, а искренно
стать в такое отношение к ней.
— Полно тебе вздор
молоть, Нил Андреич! Смотри, ты багровый совсем
стал: того и гляди, лопнешь от злости. Выпей лучше воды! Какой секрет, кто сказал? Да я сказала, и сказала правду! — прибавила она. — Весь город это знает.
С Райским говорила о литературе; он
заметил из ее разговоров, что она должна была много читать,
стал завлекать ее дальше в разговор, они читали некоторые книги вместе, но непостоянно.
— Она сама
заметила, что ты
стала очень весела, и даже обрадовалась было этому…
А кругом и внизу все было тихо и темно. Вдруг, в десяти шагах от себя, он
заметил силуэт приближающейся к нему от дома человеческой фигуры. Он
стал смотреть.
Заметив, что Викентьев несколько покраснел от этого предостережения, как будто обиделся тем, что в нем предполагают недостаток такта, и что и мать его закусила немного нижнюю губу и
стала слегка бить такт ботинкой, Татьяна Марковна перешла в дружеский тон, потрепала «милого Николеньку» по плечу и прибавила, что сама знает, как напрасны эти слова, но что говорит их по привычке старой бабы — читать мораль. После того она тихо, про себя вздохнула и уже ничего не говорила до отъезда гостей.
Вере подозрительна
стала личность самого проповедника — и она пятилась от него; даже послушавши, в начале знакомства, раза два его дерзких речей, указала на него Татьяне Марковне, и людям поручено было присматривать за садом. Волохов зашел со стороны обрыва, от которого удалял людей суеверный страх могилы самоубийцы. Он
замечал недоверие Веры к себе и поставил себе задачей преодолеть его — и успел.
— А если с моей — есть, то, значит, и беда! —
заметила она тихо. — Да вон ты бледен,
стало быть, знаешь и сам, что беда.
Ее как будто
стало не видно и не слышно в доме. Ходила она тихо, как тень, просила, что нужно, шепотом, не глядя в глаза никому прямо. Не
смела ничего приказывать. Ей казалось, что Василиса и Яков смотрели на нее сострадательно, Егорка дерзко, а горничные — насмешливо.
Оба молчали. Она пока украдкой взглядывала на него и
замечала перемены, какие произошли в нем в эти две-три недели: как осанка у него
стала не так горда и бодра, как тускло смотрит он в иные минуты, как
стали медленны его движения. И похудел он, и побледнел.
Неточные совпадения
Как ни просила вотчина, // От должности уволился, // В аренду снял ту мельницу // И
стал он пуще прежнего // Всему народу люб: // Брал за
помол по совести.
— Сижу я намеднись в питейном, — свидетельствовала она, — и тошно мне, слепенькой,
стало; сижу этак-то и все думаю: куда,
мол, нонче народ против прежнего гордее
стал!
Бога забыли, в посты скоромное едят, нищих не оделяют; смотри,
мол, скоро и на солнышко прямо смотреть
станут!
Вронский взглянул на них, нахмурился и, как будто не
заметив их, косясь на книгу,
стал есть и читать вместе.
Прежде (это началось почти с детства и всё росло до полной возмужалости), когда он старался сделать что-нибудь такое, что сделало бы добро для всех, для человечества, для России, для всей деревни, он
замечал, что мысли об этом были приятны, но сама деятельность всегда бывала нескладная, не было полной уверенности в том, что дело необходимо нужно, и сама деятельность, казавшаяся сначала столь большою, всё уменьшаясь и уменьшаясь, сходила на-нет; теперь же, когда он после женитьбы
стал более и более ограничиваться жизнью для себя, он, хотя не испытывал более никакой радости при мысли о своей деятельности, чувствовал уверенность, что дело его необходимо, видел, что оно спорится гораздо лучше, чем прежде, и что оно всё
становится больше и больше.