Неточные совпадения
— Но ведь я… совершенство, cousin?
Вы мне третьего дня сказали и даже собрались доказать, если б я только захотела
слушать…
—
Послушайте, monsieur Чацкий, — остановила она, — скажите мне по крайней мере отчего я гибну? Оттого что не понимаю новой жизни, не… не поддаюсь… как
вы это называете… развитию? Это ваше любимое слово. Но
вы достигли этого развития, да? а я всякий день слышу, что
вы скучаете…
вы иногда наводите на всех скуку…
— Если б
вы любили, кузина, — продолжал он, не
слушая ее, —
вы должны помнить, как дорого
вам было проснуться после такой ночи, как радостно знать, что
вы существуете, что есть мир, люди и он…
Вот
послушайте, — обратилась она к папа, — что говорит ваша дочь… как
вам нравится это признание!..» Он, бедный, был смущен и жалок больше меня и смотрел вниз; я знала, что он один не сердится, а мне хотелось бы умереть в эту минуту со стыда…
—
Послушайте, cousin… — начала она и остановилась на минуту, затрудняясь, по-видимому, продолжать, — положим, если б… enfin si c’etait vrai [словом, если б это была правда (фр.).] — это быть не может, — скороговоркой, будто в скобках, прибавила она, — но что…
вам… за дело после того, как…
— У
вас, бабушка, о судьбе такое же понятие, как у древнего грека о фатуме: как о личности какой-нибудь, как будто воплощенная судьба тут стоит да
слушает…
—
Послушайте, братец, — отвечала она, —
вы не думайте, что я дитя, потому что люблю птиц, цветы: я и дело делаю.
—
Послушайте, — сказал Марк, — мне есть хочется: у Леонтья ничего нет. Не поможете ли
вы мне осадить какой-нибудь трактир?
— Да, пожалуйста.
Послушайте, Вера, мне хотелось бы так много сказать
вам…
—
Послушайте, Вера,
вы… боитесь меня? — спросил он.
— Есть ли такой ваш двойник, — продолжал он, глядя на нее пытливо, — который бы невидимо ходил тут около
вас, хотя бы сам был далеко, чтобы
вы чувствовали, что он близко, что в нем носится частица вашего существования, и что
вы сами носите в себе будто часть чужого сердца, чужих мыслей, чужую долю на плечах, и что не одними только своими глазами смотрите на эти горы и лес, не одними своими ушами
слушаете этот шум и пьете жадно воздух теплой и темной ночи, а вместе…
— Это не беда: Николай Андреич прекрасный, добрый — и шалун такой же резвый, как ты, а ты у меня скромница, лишнего ни себе, ни ему не позволишь. Куда бы
вы ни забежали вдвоем, что бы ни затеяли, я знаю, что он тебе не скажет непутного, а ты и
слушать не станешь…
— Я спрашиваю
вас: к добру или к худу! А
послушаешь: «Все старое нехорошо, и сами старики глупы, пора их долой!» — продолжал Тычков, — дай волю, они бы и того… готовы нас всех заживо похоронить, а сами сели бы на наше место, — вот ведь к чему все клонится! Как это по-французски есть и поговорка такая, Наталья Ивановна? — обратился он к одной барыне.
—
Послушайте, брат: не играете ли
вы со мной в какую-то тонкую игру?
— Какой вздор
вы говорите — тошно
слушать! — сказала она, вдруг обернувшись к нему и взяв его за руки. — Ну кто его оскорбляет? Что
вы мне мораль читаете! Леонтий не жалуется, ничего не говорит… Я ему отдала всю жизнь, пожертвовала собой: ему покойно, больше ничего не надо, а мне-то каково без любви! Какая бы другая связалась с ним!..
— Нет, не всегда… Ей и в голову не пришло бы следить.
Послушайте, «раб мой», — полунасмешливо продолжала она, — без всяких уверток скажите,
вы сообщили ей ваши догадки обо мне, то есть о любви, о синем письме?
— Слава Богу! благодарю
вас, что
вы мне это передали! Теперь
послушайте, что я
вам скажу, и исполните слепо. Подите к ней и разрушьте в ней всякие догадки о любви, об экстазе, всё, всё.
Вам это не трудно сделать — и
вы сделаете, если любите меня.
— Бабушка! за что
вы мучили меня целую неделю, заставивши
слушать такую глупую книгу? — спросила она, держась за дверь, и, не дождавшись ответа, перешагнула, как кошка, вон.
— Пока
вы там читали — я все
слушал: ах, как поет, как поет, — пойдемте! — говорил он.
—
Послушайте, скажите, отчего
вы стали не такие… с некоторых пор дичитесь меня, не ходите одни со мной!..
— Я не хочу, не пойду…
вы дерзкий! забываетесь… — говорила она, стараясь нейти за ним и вырывая у него руку, и против воли шла. — Что
вы делаете, как смеете! Пустите, я закричу!.. Не хочу
слушать вашего соловья!
— Я уйду:
вы что-то опять страшное хотите сказать, как в роще… Пустите! — говорила шепотом Марфенька и дрожала, и рука ее дрожала. — Уйду, не стану
слушать, я скажу бабушке все…
— Если хотите, расстанемтесь, вот теперь же… — уныло говорил он. — Я знаю, что будет со мной: я попрошусь куда-нибудь в другое место, уеду в Петербург, на край света, если мне скажут это — не Татьяна Марковна, не маменька моя — они, пожалуй, наскажут, но я их не
послушаю, — а если скажете
вы. Я сейчас же с этого места уйду и никогда не ворочусь сюда! Я знаю, что уж любить больше в жизни никогда не буду… ей-богу, не буду… Марфа Васильевна!
— Не
вас бы следовало, а его напугать! — заметила Татьяна Марковна, —
вы уж не погневайтесь, а я пожурю Николая Андреича.
Послушайте, помолчите — я его постращаю. Каков затейник!
— Сядьте, Николай Андреич, да
послушайте, что я
вам скажу, — серьезно заговорила она.
—
Послушайте, не шутите со мной, — сказал он в тревоге, — если это шутка, так она жестока. Шутите
вы, Татьяна Марковна, или нет?
—
Послушайте, брат. Вспомните самое сильное из ваших прежних впечатлений и представьте, что та женщина, которая его на
вас сделала, была бы теперь вашей женой…
— Я будто, бабушка…
Послушай, Верочка, какой сон!
Слушайте, говорят
вам, Николай Андреич, что
вы не посидите!.. На дворе будто ночь лунная, светлая, так пахнет цветами, птицы поют…
— А куда? Везде все то же; везде есть мальчики, которым хочется, чтоб поскорей усы выросли, и девичьи тоже всюду есть… Ведь взрослые не станут
слушать. И
вам не стыдно своей роли? — сказала она, помолчав и перебирая рукой его волосы, когда он наклонился лицом к ее руке. —
Вы верите в нее, считаете ее не шутя призванием?
—
Послушайте, Вера, я не Райский, — продолжал он, встав со скамьи. —
Вы женщина, и еще не женщина, а почка,
вас еще надо развернуть, обратить в женщину. Тогда
вы узнаете много тайн, которых и не снится девичьим головам и которых растолковать нельзя: они доступны только опыту… Я зову
вас на опыт, указываю, где жизнь и в чем жизнь, а
вы остановились на пороге и уперлись. Обещали так много, а идете вперед так туго — и еще учить хотите. А главное — не верите!
— Что? разве
вам не сказали? Ушла коза-то! Я обрадовался, когда услыхал, шел поздравить его, гляжу — а на нем лица нет! Глаза помутились, никого не узнаёт. Чуть горячка не сделалась, теперь, кажется, проходит. Чем бы плакать от радости, урод убивается горем! Я лекаря было привел, он прогнал, а сам ходит, как шальной… Теперь он спит, не мешайте. Я уйду домой, а
вы останьтесь, чтоб он чего не натворил над собой в припадке тупоумной меланхолии. Никого не
слушает — я уж хотел побить его…
— Да… да, не
слушайте меня! У меня просто нервы расстроены. Какая страсть? Никакой страсти нет! Я шутила, как
вы… со мной…
— Кто же? — вдруг сказала она с живостью, — конечно, я…
Послушайте, — прибавила она потом, — оставим это объяснение, как я просила, до другого раза. Я больна, слаба…
вы видели, какой припадок был у меня вчера. Я теперь даже не могу всего припомнить, что я писала, и как-нибудь перепутаю…
—
Послушайте, что я
вам скажу… — тихо и нерешительно начала она, как будто преодолевая себя.
— Не говорите и
вы этого, Вера. Не стал бы я тут
слушать и читать лекции о любви! И если б хотел обмануть, то обманул бы давно — стало быть, не могу…
—
Послушайте, Вера Васильевна, не оставляйте меня в потемках. Если
вы нашли нужным доверить мне тайну… — он на этом слове с страшным усилием перемог себя, — которая касалась
вас одной, то объясните всю историю…
— У
вас покойно, хорошо! — говорил он после обеда, глядя в окно. — И зелень еще есть, и воздух чистый…
Послушай, Борис Павлович, я бы библиотеку опять перевез сюда…
—
Послушайте,
вы ей желаете добра? — начал Волохов.
— Как прощальный! — с испугом перебила она, — я
слушать не хочу!
Вы едете теперь, когда мы… Не может быть!
Вы пошутили: жестокая шутка! Нет, нет, скорей засмейтесь, возьмите назад ужасные слова!..
— Нет, испугалась непритворно, а я спрятался — и
слушаю. «Откуда
вы? — спрашивает она, — как сюда попали?» — «Я, говорит, сегодня приехал на два дня, чтобы завтра, в день рожденья вашей сестры… Я выбрал этот день…»