Неточные совпадения
С первого взгляда он казался моложе
своих лет: большой белый лоб блистал свежестью, глаза менялись, то загорались мыслию,
чувством, веселостью, то задумывались мечтательно, и тогда казались молодыми, почти юношескими.
— Да, в
своем роде. Повторяю тебе, Дон-Жуаны, как Дон-Кихоты, разнообразны до бесконечности. У этого погасло артистическое, тонкое
чувство поклонения красоте. Он поклоняется грубо, чувственно…
Смешать
свою жизнь с чужою, занести эту массу наблюдений, мыслей, опытов, портретов, картин, ощущений,
чувств… une mer а boire! [грандиозная задача! (фр.)]
Все и рты разинут, и он стыдится
своего восторга. Луч, который падал на «чудо», уже померк, краски пропали, форма износилась, и он бросал — и искал жадными глазами другого явления, другого
чувства, зрелища, и если не было — скучал, был желчен, нетерпелив или задумчив.
Там был записан старый эпизод, когда он только что расцветал, сближался с жизнью, любил и его любили. Он записал его когда-то под влиянием
чувства, которым жил, не зная тогда еще, зачем, — может быть, с сентиментальной целью посвятить эти листки памяти
своей тогдашней подруги или оставить для себя заметку и воспоминание в старости о молодой
своей любви, а может быть, у него уже тогда бродила мысль о романе, о котором он говорил Аянову, и мелькал сюжет для трогательной повести из собственной жизни.
Вы во мне читаете
свои мысли, поверяете
чувства.
Он почувствовал себя почти преступником, что, шатаясь по свету, в холостой, бесприютной жизни
своей, искал привязанностей, волоча сердце и соря
чувствами, гоняясь за запретными плодами, тогда как здесь сама природа уготовила ему теплый угол, симпатии и счастье.
А у него на лице повисло облако недоумения, недоверчивости, какой-то беспричинной и бесцельной грусти. Он разбирал себя и, наконец, разобрал, что он допрашивался у Веры о том, населял ли кто-нибудь для нее этот угол живым присутствием, не из участия, а частию затем, чтоб испытать ее, частию, чтобы как будто отрекомендоваться ей, заявить
свой взгляд,
чувства…
Он жадно пробегал его, с улыбкой задумался над нельстивым, крупным очерком под пером Веры самого себя, с легким вздохом перечел ту строку, где говорилось, что нет ему надежды на ее нежное
чувство, с печалью читал о
своей докучливости, но на сердце у него было покойно, тогда как вчера — Боже мой! Какая тревога!
Но, открыв на минуту заветную дверь, она вдруг своенравно захлопнула ее и неожиданно исчезла, увезя с собой ключи от всех тайн: и от
своего характера, и от
своей любви, и от всей сферы
своих понятий,
чувств, от всей жизни, которою живет, — всё увезла! Перед ним опять одна замкнутая дверь!
О Тушине с первого раза нечего больше сказать. Эта простая фигура как будто вдруг вылилась в
свою форму и так и осталась цельною, с крупными чертами лица, как и характера, с не разбавленным на тонкие оттенки складом ума,
чувств.
— Никогда! — повторил он с досадой, — какая ложь в этих словах: «никогда», «всегда»!.. Конечно, «никогда»: год, может быть, два… три… Разве это не — «никогда»? Вы хотите бессрочного
чувства? Да разве оно есть? Вы пересчитайте всех ваших голубей и голубок: ведь никто бессрочно не любит. Загляните в их гнезда — что там? Сделают
свое дело, выведут детей, а потом воротят носы в разные стороны. А только от тупоумия сидят вместе…
Его охватил трепет смешанных
чувств, и тем сильнее заговорила мука отчаяния за
свой поступок. Все растопилось у него в горячих слезах.
Например, если б бабушка на полгода или на год отослала ее с глаз долой, в
свою дальнюю деревню, а сама справилась бы как-нибудь с
своими обманутыми и поруганными
чувствами доверия, любви и потом простила, призвала бы ее, но долго еще не принимала бы ее в
свою любовь, не дарила бы лаской и нежностью, пока Вера несколькими годами, работой всех сил ума и сердца, не воротила бы себе права на любовь этой матери — тогда только успокоилась бы она, тогда настало бы искупление или, по крайней мере, забвение, если правда, что «время все стирает с жизни», как утверждает Райский.
Вера сообщала, бывало,
своей подруге мелочной календарь вседневной
своей жизни, событий, ощущений, впечатлений, даже
чувств, доверила и о
своих отношениях к Марку, но скрыла от нее катастрофу, сказав только, что все кончено, что они разошлись навсегда — и только. Жена священника не знала истории обрыва до конца и приписала болезнь Веры отчаянию разлуки.
Вопрос о собственном беспокойстве, об «оскорбленном
чувстве и обманутых надеждах» в первые дни ломал его, и, чтобы вынести эту ломку, нужна была медвежья крепость его организма и вся данная ему и сбереженная им сила души. И он вынес борьбу благодаря этой силе, благодаря
своей прямой, чистой натуре, чуждой зависти, злости, мелкого самолюбия, — всех этих стихий, из которых слагаются дурные страсти.
Пробыв неделю у Тушина в «Дымке», видя его у него, дома, в поле, в лесу, в артели, на заводе, беседуя с ним по ночам до света у камина, в его кабинете, — Райский понял вполне Тушина, многому дивился в нем, а еще более дивился глазу и
чувству Веры, угадавшей эту простую, цельную фигуру и давшей ему в
своих симпатиях место рядом с бабушкой и с сестрой.
«Женщины! вами вдохновлен этот труд, — проворно писал он, — вам и посвящается! Примите благосклонно. Если его встретит вражда, лукавые толки, недоразумения — вы поймете и оцените, что водило моими
чувствами, моей фантазией и пером! Отдаю и
свое создание, и себя самого под вашу могущественную защиту и покровительство! От вас только и ожидаю… „наград“, — написал он и, зачеркнув, поставил: „Снисхождения“.
Неточные совпадения
Анна Андреевна. Перестань, ты ничего не знаешь и не в
свое дело не мешайся! «Я, Анна Андреевна, изумляюсь…» В таких лестных рассыпался словах… И когда я хотела сказать: «Мы никак не смеем надеяться на такую честь», — он вдруг упал на колени и таким самым благороднейшим образом: «Анна Андреевна, не сделайте меня несчастнейшим! согласитесь отвечать моим
чувствам, не то я смертью окончу жизнь
свою».
Милон. Душа благородная!.. Нет… не могу скрывать более моего сердечного
чувства… Нет. Добродетель твоя извлекает силою
своею все таинство души моей. Если мое сердце добродетельно, если стоит оно быть счастливо, от тебя зависит сделать его счастье. Я полагаю его в том, чтоб иметь женою любезную племянницу вашу. Взаимная наша склонность…
Стародум. Как! А разве тот счастлив, кто счастлив один? Знай, что, как бы он знатен ни был, душа его прямого удовольствия не вкушает. Вообрази себе человека, который бы всю
свою знатность устремил на то только, чтоб ему одному было хорошо, который бы и достиг уже до того, чтоб самому ему ничего желать не оставалось. Ведь тогда вся душа его занялась бы одним
чувством, одною боязнию: рано или поздно сверзиться. Скажи ж, мой друг, счастлив ли тот, кому нечего желать, а лишь есть чего бояться?
Алексей Александрович ничего не хотел думать о поведении и
чувствах своей жены, и действительно он об этом ничего не думал.
Слушая столь знакомые рассказы Петрицкого в столь знакомой обстановке
своей трехлетней квартиры, Вронский испытывал приятное
чувство возвращения к привычной и беззаботной петербургской жизни.