Неточные совпадения
— Хорошо, только жарко, у меня щеки и уши
горят, посмотрите: я думаю, красные! У меня много крови; дотроньтесь пальцем до
руки, сейчас белое пятно выступит и пропадет.
Он наклонился к ней и, по-видимому, хотел привести свое намерение в исполнение. Она замахала
руками в непритворном страхе, встала с кушетки, подняла штору, оправилась и села прямо, но лицо у ней
горело лучами торжества. Она была озарена каким-то блеском — и, опустив томно голову на плечо, шептала сладостно...
Наконец он уткнулся в плетень, ощупал его
рукой, хотел поставить ногу в траву — поскользнулся и провалился в канаву. С большим трудом выкарабкался он из нее, перелез через плетень и вышел на дорогу. По этой крутой и опасной
горе ездили мало, больше мужики, порожняком, чтобы не делать большого объезда, в телегах, на своих смирных, запаленных, маленьких лошадях в одиночку.
— Да, да, виноват,
горе одолело меня! — ложась в постель, говорил Козлов, и взяв за
руку Райского: — Прости за эгоизм. После… после… я сам притащусь, попрошусь посмотреть за твоей библиотекой… когда уж надежды не будет…
— Виноват, Вера, я тоже сам не свой! — говорил он, глубоко тронутый ее
горем, пожимая ей
руку, — я вижу, что ты мучаешься — не знаю чем… Но — я ничего не спрошу, я должен бы щадить твое
горе — и не умею, потому что сам мучаюсь. Я приду ужо, располагай мною…
Она молча подала ему
руку. Они пошли с
горы.
Средство или ключ к ее
горю, если и есть — в
руках самой Веры, но она никому не вверяет его, и едва теперь только, когда силы изменяют, она обронит намек, слово, и опять в испуге отнимет и спрячется. Очевидно — она не в силах одна рассечь своего гордиева узла, а гордость или привычка жить своими силами — хоть погибать, да жить ими — мешает ей высказаться!
— Брат! — заговорила она через минуту нежно, кладя ему
руку на плечо, — если когда-нибудь вы
горели, как на угольях, умирали сто раз в одну минуту от страха, от нетерпения… когда счастье просится в
руки и ускользает… и ваша душа просится вслед за ним… Припомните такую минуту… когда у вас оставалась одна последняя надежда… искра… Вот это — моя минута! Она пройдет — и все пройдет с ней…
— Если б я была сильна, вы не уходили бы так отсюда, — а пошли бы со мной туда, на
гору, не украдкой, а смело опираясь на мою
руку. Пойдемте! хотите моего счастья и моей жизни? — заговорила она живо, вдруг ослепившись опять надеждой и подходя к нему. — Не может быть, чтоб вы не верили мне, не может быть тоже, чтоб вы и притворялись, — это было бы преступление! — с отчаянием договорила она. — Что делать, Боже мой! Он не верит, нейдет! Как вразумить вас?
У ней глаза
горели, как звезды, страстью. Ничего злого и холодного в них, никакой тревоги, тоски; одно счастье глядело лучами яркого света. В груди, в
руках, в плечах, во всей фигуре струилась и играла полная, здоровая жизнь и сила.
Он простился с ней и так погнал лошадей с крутой
горы, что чуть сам не сорвался с обрыва. По временам он, по привычке, хватался за бич, но вместо его под
руку попадали ему обломки в кармане; он разбросал их по дороге. Однако он опоздал переправиться за Волгу, ночевал у приятеля в городе и уехал к себе рано утром.
Он не узнал бабушку. На лице у ней легла точно туча, и туча эта была —
горе, та «беда», которую он в эту ночь возложил ей на плечи. Он видел, что нет
руки, которая бы сняла это
горе.
Он едва поспевал следить за ней среди кустов, чтоб не случилось с ней чего-нибудь. Она все шла, осиливая крутую
гору, и только однажды оперлась обеими
руками о дерево, положила на
руки голову.
Одна Вера ничего этого не знала, не подозревала и продолжала видеть в Тушине прежнего друга, оценив его еще больше с тех пор, как он явился во весь рост над обрывом и мужественно перенес свое
горе, с прежним уважением и симпатией протянул ей
руку, показавшись в один и тот же момент и добрым, и справедливым, и великодушным — по своей природе, чего брат Райский, более его развитой и образованный, достигал таким мучительным путем.
Я пожал руку жене — на лице у нее были пятны,
рука горела. Что за спех, в десять часов вечера, заговор открыт, побег, драгоценная жизнь Николая Павловича в опасности? «Действительно, — подумал я, — я виноват перед будочником, чему было дивиться, что при этом правительстве какой-нибудь из его агентов прирезал двух-трех прохожих; будочники второй и третьей степени разве лучше своего товарища на Синем мосту? А сам-то будочник будочников?»
Неточные совпадения
Попотчуй мужиков!» // Глядь — скатерть развернулася, // Откудова ни взялися // Две дюжие
руки, // Ведро вина поставили, //
Горой наклали хлебушка // И спрятались опять.
И скатерть развернулася, // Откудова ни взялися // Две дюжие
руки: // Ведро вина поставили, //
Горой наклали хлебушка // И спрятались опять. // Крестьяне подкрепилися. // Роман за караульного // Остался у ведра, // А прочие вмешалися // В толпу — искать счастливого: // Им крепко захотелося // Скорей попасть домой…
И скатерть развернулася, // Откудова ни взялися // Две дюжие
руки, // Ведро вина поставили, //
Горой наклали хлебушка // И спрятались опять… // Гогочут братья Губины: // Такую редьку схапали // На огороде — страсть!
К тому же стогу странники // Присели; тихо молвили: // «Эй! скатерть самобраная, // Попотчуй мужиков!» // И скатерть развернулася, // Откудова ни взялися // Две дюжие
руки: // Ведро вина поставили, //
Горой наклали хлебушка // И спрятались опять…
Г-жа Простакова. Полно, братец, о свиньях — то начинать. Поговорим-ка лучше о нашем
горе. (К Правдину.) Вот, батюшка! Бог велел нам взять на свои
руки девицу. Она изволит получать грамотки от дядюшек. К ней с того света дядюшки пишут. Сделай милость, мой батюшка, потрудись, прочти всем нам вслух.