Неточные совпадения
На лице его можно было
прочесть покойную уверенность
в себе и понимание других, выглядывавшие из
глаз. «Пожил человек, знает жизнь и людей», — скажет о нем наблюдатель, и если не отнесет его к разряду особенных, высших натур, то еще менее к разряду натур наивных.
Она была покойна, свежа. А ему втеснилось
в душу, напротив, беспокойство, желание узнать, что у ней теперь на уме, что
в сердце, хотелось
прочитать в глазах, затронул ли он хоть нервы ее; но она ни разу не подняла на него
глаз. И потом уже, когда после игры подняла, заговорила с ним — все то же
в лице, как вчера, как третьего дня, как полгода назад.
Только когда он углубится
в длинные разговоры с Райским или слушает лекцию о древней и чужой жизни,
читает старца-классика, — тогда только появлялась вдруг у него жизнь
в глазах, и
глаза эти бывали умны, оживленны.
Иногда она как будто
прочтет упрек
в глазах бабушки, и тогда особенно одолеет ею дикая, порывистая деятельность. Она примется помогать Марфеньке по хозяйству, и
в пять, десять минут, все порывами, переделает бездну, возьмет что-нибудь
в руки, быстро сделает, оставит, забудет, примется за другое, опять сделает и выйдет из этого так же внезапно, как войдет.
— Никто! Я выдумала, я никого не люблю, письмо от попадьи! — равнодушно сказала она, глядя на него, как он
в волнении глядел на нее воспаленными
глазами, и ее
глаза мало-помалу теряли свой темный бархатный отлив, светлели и, наконец, стали прозрачны. Из них пропала мысль, все, что
в ней происходило, и
прочесть в них было нечего.
Она вытащила из сундука, из-под хлама книгу и положила у себя на столе, подле рабочего ящика. За обедом она изъявила обеим сестрам желание, чтоб они
читали ей вслух попеременно, по вечерам, особенно
в дурную погоду, так как
глаза у ней плохи и сама она
читать не может.
Райский с ужасом отмахивался от этих, не званных
в горькие минуты, явлений своей беспощадной фантазии и устремил зоркое внимание за близкой ему страдалицей, наблюдая ее
глазами и стараясь
прочесть в ее душе: что за образ муки поселился
в ней?
«Вот она, „новая жизнь“!» — думала она, потупляя
глаза перед взглядом Василисы и Якова и сворачивая быстро
в сторону от Егорки и от горничных. А никто
в доме, кроме Райского, не знал ничего. Но ей казалось, как всем кажется
в ее положении, что она
читала свою тайну у всех на лице.
Переработает ли
в себе бабушка всю эту внезапную тревогу, как землетрясение всколыхавшую ее душевный мир? — спрашивала себя Вера и
читала в глазах Татьяны Марковны, привыкает ли она к другой, не прежней Вере и к ожидающей ее новой, неизвестной, а не той судьбе, какую она ей гадала? Не сетует ли бессознательно про себя на ее своевольное ниспровержение своей счастливой, старческой дремоты? Воротится ли к ней когда-нибудь ясность и покой
в душу?
Она, шепотом, скрадывая некоторые слова и выражения,
прочла письма и, скомкав оба, спрятала
в карман. Татьяна Марковна выпрямилась
в кресле и опять сгорбилась, подавляя страдание. Потом пристально посмотрела
в глаза Вере.
Разумеется, я не ожидал их встретить веселыми; но та особенная давящая тоска, с заботой и беспокойством, которую я
прочел в их глазах, сразу поразила меня, и я мигом заключил, что «тут, верно, не один покойник причиною». Все это, повторяю, я отлично запомнил.
Неточные совпадения
Стародум(распечатав и смотря на подпись). Граф Честан. А! (Начиная
читать, показывает вид, что
глаза разобрать не могут.) Софьюшка! Очки мои на столе,
в книге.
«Что-нибудь еще
в этом роде», сказал он себе желчно, открывая вторую депешу. Телеграмма была от жены. Подпись ее синим карандашом, «Анна», первая бросилась ему
в глаза. «Умираю, прошу, умоляю приехать. Умру с прощением спокойнее»,
прочел он. Он презрительно улыбнулся и бросил телеграмму. Что это был обман и хитрость,
в этом, как ему казалось
в первую минуту, не могло быть никакого сомнения.
Пока священник
читал отходную, умирающий не показывал никаких признаков жизни;
глаза были закрыты. Левин, Кити и Марья Николаевна стояли у постели. Молитва еще не была дочтена священником, как умирающий потянулся, вздохнул и открыл
глаза. Священник, окончив молитву, приложил к холодному лбу крест, потом медленно завернул его
в епитрахиль и, постояв еще молча минуты две, дотронулся до похолодевшей и бескровной огромной руки.
Он долго не мог понять того, что она написала, и часто взглядывал
в ее
глаза. На него нашло затмение от счастия. Он никак не мог подставить те слова, какие она разумела; но
в прелестных сияющих счастием
глазах ее он понял всё, что ему нужно было знать. И он написал три буквы. Но он еще не кончил писать, а она уже
читала за его рукой и сама докончила и написала ответ: Да.
— Ах, мне всё равно! — сказала она. Губы ее задрожали. И ему показалось, что
глаза ее со странною злобой смотрели на него из-под вуаля. — Так я говорю, что не
в этом дело, я не могу сомневаться
в этом; но вот что он пишет мне.
Прочти. — Она опять остановилась.