Неточные совпадения
Он прошел окраины сада, полагая, что
Веру нечего искать там, где обыкновенно бывают другие, а надо забираться в глушь,
к обрыву, по скату берега, где она любила гулять. Но нигде ее не было, и он
пошел уже домой, чтоб спросить кого-нибудь о ней, как вдруг увидел ее сидящую в саду, в десяти саженях от дома.
Он опять подкарауливал в себе подозрительные взгляды, которые бросал на
Веру, раз или два он спрашивал у Марины, дома ли барышня, и однажды, не заставши ее в доме, полдня просидел у обрыва и, не дождавшись,
пошел к ней и спросил, где она была, стараясь сделать вопрос небрежно.
Вера долго ходила взволнованная по саду и мало-помалу успокоилась. В беседке она увидела Марфеньку и Викентьева и быстро
пошла к ним. Она еще не сказала ни слова Марфеньке после новости, которую узнала утром.
— Да, я не смел вас спросить об этом, — вежливо вмешался Тит Никоныч, — но с некоторых пор (при этом
Вера сделала движение плечами) нельзя не заметить, что вы,
Вера Васильевна, изменились… как будто похудели… и бледны немножко… Это
к вам очень, очень
идет, — любезно прибавил он, — но при этом надо обращать внимание на то, не суть ли это признаки болезни?
Едва
Вера вышла, Райский ускользнул вслед за ней и тихо
шел сзади. Она подошла
к роще, постояла над обрывом, глядя в темную бездну леса, лежащую у ее ног, потом завернулась в мантилью и села на свою скамью.
Он теперь уже не звал более страсть
к себе, как прежде, а проклинал свое внутреннее состояние, мучительную борьбу, и написал
Вере, что решился бежать ее присутствия. Теперь, когда он стал уходить от нее, — она будто
пошла за ним, все под своим таинственным покрывалом, затрогивая, дразня его, будила его сон, отнимала книгу из рук, не давала есть.
— Что тебе нужно,
Вера, зачем ты не даешь мне покоя? Через час я уеду!.. — резко и сухо говорил он, и сам все
шел к ней.
Райский по утрам опять начал вносить заметки в программу своего романа, потом
шел навещать Козлова, заходил на минуту
к губернатору и еще
к двум, трем лицам в городе, с которыми успел покороче познакомиться. А вечер проводил в саду, стараясь не терять из вида
Веры, по ее просьбе, и прислушиваясь
к каждому звуку в роще.
—
Пойдем,
Вера, домой,
к бабушке сейчас! — говорил он настойчиво, почти повелительно. — Открой ей всё…
После каждого выстрела он прислушивался несколько минут, потом
шел по тропинке, приглядываясь
к кустам, по-видимому ожидая
Веру. И когда ожидания его не сбывались, он возвращался в беседку и начинал ходить под «чертову музыку», опять бросался на скамью, впуская пальцы в волосы, или ложился на одну из скамей, кладя по-американски ноги на стол.
Он
шел к плетню, тоже не оборачиваясь, злобно, непокорным зверем, уходящим от добычи. Он не лгал, он уважал
Веру, но уважал против воли, как в сражении уважают неприятеля, который отлично дерется. Он проклинал «город мертвецов», «старые понятия», оковавшие эту живую, свободную душу.
Про
Веру сказали тоже, когда
послали ее звать
к чаю, что она не придет. А ужинать просила оставить ей, говоря, что пришлет, если захочет есть. Никто не видал, как она вышла, кроме Райского.
Нужно было узнать, не вернулась ли
Вера во время его отлучки. Он велел разбудить и позвать
к себе Марину и
послал ее посмотреть, дома ли барышня, или «уж вышла гулять».
Другая мука, не вчерашняя, какой-то новый бес бросился в него, — и он так же торопливо, нервно и судорожно, как
Вера накануне, собираясь
идти к обрыву, хватал одно за другим платья, разбросанные по стульям.
Она
послала узнать, что
Вера, прошла ли голова, придет ли она
к обеду?
Вера велела отвечать, что голове легче, просила прислать обед в свою комнату и сказала, что ляжет пораньше спать.
До
Веры дошло неосторожное слово — бабушка слегла! Она сбросила с себя одеяло, оттолкнула Наталью Ивановну и хотела
идти к ней. Но Райский остановил ее, сказавши, что Татьяна Марковна погрузилась в крепкий сон.
— Бабушка презирает меня, любит из жалости! Нельзя жить, я умру! — шептала она Райскому. Тот бросался
к Татьяне Марковне, передавая ей новые муки
Веры.
К ужасу его, бабушка, как потерянная, слушала эти тихие стоны
Веры, не находя в себе сил утешить ее, бледнела и
шла молиться.
Она, накинув на себя меховую кацавейку и накрыв голову косынкой, молча сделала ему знак
идти за собой и повела его в сад. Там, сидя на скамье
Веры, она два часа говорила с ним и потом воротилась, глядя себе под ноги, домой, а он, не зашедши
к ней, точно убитый, отправился
к себе, велел камердинеру уложиться,
послал за почтовыми лошадьми и уехал в свою деревню, куда несколько лет не заглядывал.
Показался свет и рука, загородившая огонь.
Вера перестала смотреть, положила голову на подушку и притворилась спящею. Она видела, что это была Татьяна Марковна, входившая осторожно с ручной лампой. Она спустила с плеч на стул салоп и
шла тихо
к постели, в белом капоте, без чепца, как привидение.
—
Пойдем теперь туда,
к тебе, отдохнем обе, — говорила
Вера.
Но в решительные и роковые минуты
Вера пойдет к бабушке,
пошлет за Тушиным, постучится в комнату брата Бориса.
Вера, узнав, что Райский не выходил со двора,
пошла к нему в старый дом, куда он перешел с тех пор, как Козлов поселился у них, с тем чтобы сказать ему о новых письмах, узнать, как он примет это, и, смотря по этому, дать ему понять, какова должна быть его роль, если бабушка возложит на него видеться с Марком.
Он
пошел к Райскому. Татьяна Марковна и
Вера услыхали их разговор, поспешили одеться и позвали обоих пить чай, причем, конечно, Татьяна Марковна успела задержать их еще на час и предложила проект такого завтрака, что они погрозили уехать в ту же минуту, если она не ограничится одним бифштексом. Бифштексу предшествовала обильная закуска, а вслед за бифштексом явилась рыба, за рыбою жареная дичь. Дело доходило до пирожного, но они встали из-за стола и простились — не надолго.
— «Иван Иванович!» — сказала
Вера умоляющим голосом. «
Вера Васильевна! — перебил он, — решите,
идти мне завтра
к Татьяне Марковне и просить вашей руки или кинуться в Волгу!..»