Неточные совпадения
— А! — поймал ее Райский, — не из сострадания ли вы так неприступны!.. Вы боитесь бросить лишний взгляд, зная, что это никому не пройдет даром.
Новая изящная черта! Самоуверенность вам к лицу. Эта гордость лучше родовой спеси:
красота — это сила, и гордость тут имеет смысл.
Но ни ревности, ни боли он не чувствовал и только трепетал от
красоты как будто перерожденной,
новой для него женщины. Он любовался уже их любовью и радовался их радостью, томясь жаждой превратить и то и другое в образы и звуки. В нем умер любовник и ожил бескорыстный артист.
— Нет, ты скажи, — настаивал он, все еще озадаченный и совершенно покоренный этими
новыми и неожиданными сторонами ума и характера, бросившими страшный блеск на всю ее и без того сияющую
красоту.
На него пахнуло и
новое, свежее, почти никогда не испытанное им, как казалось ему, чувство — дружбы к женщине: он вкусил этого, по его выражению, «именинного кулича» помимо ее
красоты, помимо всяких чувственных движений грубой натуры и всякого любовного сентиментализма.
Открытие в Вере смелости ума, свободы духа, жажды чего-то
нового — сначала изумило, потом ослепило двойной силой
красоты — внешней и внутренней, а наконец отчасти напугало его, после отречения ее от «мудрости».
Он дорогой придумал до десяти редакций последнего разговора с ней. И тут опять воображение стало рисовать ему, как он явится ей в
новом, неожиданном образе, смелый, насмешливый, свободный от всяких надежд, нечувствительный к ее
красоте, как она удивится, может быть… опечалится!
— Довольно, — перебила она. — Вы высказались в коротких словах. Видите ли, вы дали бы мне счастье на полгода, на год, может быть, больше, словом до
новой встречи, когда
красота,
новее и сильнее, поразила бы вас и вы увлеклись бы за нею, а я потом — как себе хочу! Сознайтесь, что так?
Его гнал от обрыва ужас «падения» его сестры, его красавицы, подкошенного цветка, — а ревность, бешенство и более всего
новая, неотразимая
красота пробужденной Веры влекли опять к обрыву, на торжество любви, на этот праздник, который, кажется, торжествовал весь мир, вся природа.
И мужья, преклоняя колена перед этой
новой для них
красотой, мужественнее несли кару. Обожженные, изможденные трудом и горем, они хранили величие духа и сияли, среди испытания, нетленной
красотой, как великие статуи, пролежавшие тысячелетия в земле, выходили с язвами времени на теле, но сияющие вечной
красотой великого мастера.
Марфенька сияла, как херувим, —
красотой, всей прелестью расцветшей розы, и в этот день явилась в ней
новая черта,
новый смысл в лице,
новое чувство, выражавшееся в задумчивой улыбке и в висевших иногда на ресницах слезах.
Сознание
новой жизни, даль будущего, строгость долга, момент торжества и счастья — все придавало лицу и
красоте ее нежную, трогательную тень. Жених был скромен, почти робок; пропала его резвость, умолкли шутки, он был растроган. Бабушка задумчиво счастлива, Вера непроницаема и бледна.
В Риме, устроив с Кириловым мастерскую, он делил время между музеями, дворцами, руинами, едва чувствуя
красоту природы, запирался, работал, потом терялся в
новой толпе, казавшейся ему какой-то громадной, яркой, подвижной картиной, отражавшей в себе тысячелетия — во всем блеске величия и в поразительной наготе всей мерзости — отжившего и живущего человечества.
И везде, среди этой горячей артистической жизни, он не изменял своей семье, своей группе, не врастал в чужую почву, все чувствовал себя гостем и пришельцем там. Часто, в часы досуга от работ и отрезвления от
новых и сильных впечатлений раздражительных красок юга — его тянуло назад, домой. Ему хотелось бы набраться этой вечной
красоты природы и искусства, пропитаться насквозь духом окаменелых преданий и унести все с собой туда, в свою Малиновку…
Неточные совпадения
Анна ни разу не встречала еще этой
новой знаменитости и была поражена и ее
красотою, и крайностью, до которой был доведен ее туалет, и смелостью ее манер.
Он смотрел на нее и был поражен
новою духовною
красотой ее лица.
На вид ему было лет сорок пять: его коротко остриженные седые волосы отливали темным блеском, как
новое серебро; лицо его, желчное, но без морщин, необыкновенно правильное и чистое, словно выведенное тонким и легким резцом, являло следы
красоты замечательной: особенно хороши были светлые, черные, продолговатые глаза.
— Смешно спросил? Ну — ничего! Мне, разумеется, ее не нужно, а — любопытно мне: как она жить будет? С такой
красотой — трудно. И, потом, я все думаю, что у нас какая-нибудь Лола Монтес должна явиться при
новом царе.
— Я поражена, Клим, — говорила Варвара. — Третий раз слушаю, — удивительно ты рассказываешь! И каждый раз
новые люди,
новые детали. О, как прав тот, кто первый сказал, что высочайшая
красота — в трагедии!