Неточные совпадения
— А спроси его, —
сказал Райский, — зачем он тут стоит и кого так пристально высматривает и выжидает? Генерала! А нас с тобой
не видит, так что любой прохожий может вытащить у нас платок из кармана. Ужели ты считал делом твои бумаги?
Не будем распространяться об этом, а
скажу тебе, что я, право,
больше делаю, когда мажу свои картины, бренчу на рояле и даже когда поклоняюсь красоте…
—
Скажи Николаю Васильевичу, что мы садимся обедать, — с холодным достоинством обратилась старуха к человеку. — Да кушать давать! Ты что, Борис, опоздал сегодня: четверть шестого! — упрекнула она Райского. Он был двоюродным племянником старух и троюродным братом Софьи. Дом его, тоже старый и когда-то богатый, был связан родством с домом Пахотиных. Но познакомился он с своей родней
не больше года тому назад.
—
Не перебивайте меня: я забуду, —
сказала она. — Ельнин продолжал читать со мной, заставлял и меня сочинять, но maman велела
больше сочинять по-французски.
Скажу больше: около вас, во всей вашей жизни, никогда
не было и нет, может быть, и
не будет человека ближе к вам.
— Еще бы
не помнить! — отвечал за него Леонтий. — Если ее забыл, так кашу
не забывают… А Уленька правду говорит: ты очень возмужал, тебя узнать нельзя: с усами, с бородой! Ну, что бабушка? Как, я думаю, обрадовалась!
Не больше, впрочем, меня. Да радуйся же, Уля: что ты уставила на него глаза и ничего
не скажешь?
— Черт с ними, с
большими картинами! — с досадой
сказал Райский, — я бросил почти живопись. В одну
большую картину надо всю жизнь положить, а
не выразишь и сотой доли из того живого, что проносится мимо и безвозвратно утекает. Я пишу иногда портреты…
«А ведь я давно
не ребенок: мне идет четырнадцать аршин материи на платье: столько же, сколько бабушке, — нет,
больше: бабушка
не носит широких юбок, — успела она в это время подумать. — Но Боже мой! что это за вздор у меня в голове? Что я ему
скажу? Пусть бы Верочка поскорей приехала на подмогу…»
— Вот и говорить нам
больше не о чем! —
сказал Марк. — Зачем вы пришли?
— Ну, так мне теперь предстоит задача —
не замечать твоей красоты, а напирать
больше на дружбу? — смеясь,
сказал он, — так и быть, постараюсь…
«Пойду к ней,
не могу
больше! — решил он однажды в сумерки. —
Скажу ей все, все… и что
скажет она — так пусть и будет! Или вылечусь, или… погибну!»
— И
больше ничего
не скажешь?
— Ступай, мне
больше ничего
не надо — только
не бей, пожалуйста, Марину — дай ей полную свободу: и тебе, и ей лучше будет… —
сказал Райский.
— Я заметил то же, что и вы, — говорил он, —
не больше. Ну
скажет ли она мне, если от всех вас таится? Я даже, видите,
не знал, куда она ездит, что это за попадья такая — спрашивал, спрашивал — ни слова! Вы же мне рассказали.
— А чем он несчастлив? — вспыхнув,
сказала Ульяна Андреевна, — поищите ему другую такую жену. Если
не посмотреть за ним, он мимо рта ложку пронесет. Он одет, обут, ест вкусно, спит покойно, знает свою латынь: чего ему еще
больше? И будет с него! А любовь
не про таких!
— Какой вздор вы говорите — тошно слушать! —
сказала она, вдруг обернувшись к нему и взяв его за руки. — Ну кто его оскорбляет? Что вы мне мораль читаете! Леонтий
не жалуется, ничего
не говорит… Я ему отдала всю жизнь, пожертвовала собой: ему покойно,
больше ничего
не надо, а мне-то каково без любви! Какая бы другая связалась с ним!..
— Я этого
не боюсь, —
сказала Марфенька, — гром бьет все
больше мужиков, — а так, просто страшно!
О Тушине с первого раза нечего
больше сказать. Эта простая фигура как будто вдруг вылилась в свою форму и так и осталась цельною, с крупными чертами лица, как и характера, с
не разбавленным на тонкие оттенки складом ума, чувств.
— Вы или бабушка правду
сказали: мы
больше не дети, и я виноват только тем, что
не хотел замечать этого, хоть сердце мое давно заметило, что вы
не дитя…
— Если хотите, расстанемтесь, вот теперь же… — уныло говорил он. — Я знаю, что будет со мной: я попрошусь куда-нибудь в другое место, уеду в Петербург, на край света, если мне
скажут это —
не Татьяна Марковна,
не маменька моя — они, пожалуй, наскажут, но я их
не послушаю, — а если
скажете вы. Я сейчас же с этого места уйду и никогда
не ворочусь сюда! Я знаю, что уж любить
больше в жизни никогда
не буду… ей-богу,
не буду… Марфа Васильевна!
— Ни книг
не носите, ни сами
больше не ходите сюда, —
сказала она, отходя от забора. — Здесь сторож есть: он поймает вас — нехорошо!
— Вот вы кто! —
сказала она. — Вы, кажется, хвастаетесь своим громким именем! Я слышала уж о вас. Вы стреляли в Нила Андреича и травили одну даму собакой… Это «новая сила»? Уходите — да
больше не являйтесь сюда…
— И это оставим? Нет,
не оставлю! — с вспыхнувшей злостью
сказал он, вырвав у ней руку, — ты как кошка с мышью играешь со мной! Я
больше не позволю, довольно! Ты можешь откладывать свои секреты до удобного времени, даже вовсе о них
не говорить: ты вправе, а о себе я требую немедленного ответа. Зачем я тебе? Какую ты роль дала мне и зачем, за что!
Она правду
сказала: бабушки нет
больше. Это
не бабушка,
не Татьяна Марковна, любящая и нежная мать семейства,
не помещица Малиновки, где все жило и благоденствовало ею и где жила и благоденствовала сама она, мудро и счастливо управляя маленьким царством. Это была другая женщина.
— Сестре
не нужны
больше мои ласки, а мне нужна твоя любовь —
не покидай меня, Вера,
не чуждайся меня
больше, я сирота! —
сказала она и сама заплакала.
— Ты и умнее меня, и
больше училась, —
сказала она, — тебе Бог дал много остроты — но ты
не опытнее бабушки…
Вера встала утром без жара и озноба, только была бледна и утомлена. Она выплакала болезнь на груди бабушки. Доктор
сказал, что ничего
больше и
не будет, но
не велел выходить несколько дней из комнаты.
— Бабушка, —
сказала она, — ты меня простила, ты любишь меня
больше всех,
больше Марфеньки — я это вижу! А видишь ли, знаешь ли ты, как я тебя люблю? Я
не страдала бы так сильно, если б так же сильно
не любила тебя! Как долго мы
не знали с тобой друг друга!..
У Марфеньки на глазах были слезы. Отчего все изменилось? Отчего Верочка перешла из старого дома? Где Тит Никоныч? Отчего бабушка
не бранит ее, Марфеньку:
не сказала даже ни слова за то, что, вместо недели, она пробыла в гостях две?
Не любит
больше? Отчего Верочка
не ходит по-прежнему одна по полям и роще? Отчего все такие скучные,
не говорят друг с другом,
не дразнят ее женихом, как дразнили до отъезда? О чем молчат бабушка и Вера? Что сделалось со всем домом?
— Да, вы правы, я такой друг ей…
Не забывайте, господин Волохов, — прибавил он, — что вы говорите
не с Тушиным теперь, а с женщиной. Я стал в ее положение и
не выйду из него, что бы вы ни
сказали. Я думал, что и для вас довольно ее желания, чтобы вы
не беспокоили ее
больше. Она только что поправляется от серьезной болезни…