Неточные совпадения
— Все это лишнее, ненужное, cousin! — сказала она, — ничего этого нет. Предок не любуется
на меня, и ореола нет, а я любуюсь
на вас и долго не поеду в драму: я вижу сцену здесь, не трогаясь с
места… И знаете, кого вы напоминаете мне? Чацкого…
— Садись
на свое
место, ты пустой малый!
На ночь он уносил рисунок в дортуар, и однажды, вглядываясь в эти нежные глаза, следя за линией наклоненной шеи, он вздрогнул, у него сделалось такое замиранье в груди, так захватило ему дыханье, что он в забытьи, с закрытыми глазами и невольным, чуть сдержанным стоном, прижал рисунок обеими руками к тому
месту, где было так тяжело дышать. Стекло хрустнуло и со звоном полетело
на пол…
Нарисовав эту головку, он уже не знал предела гордости. Рисунок его выставлен с рисунками старшего класса
на публичном экзамене, и учитель мало поправлял, только кое-где слабые
места покрыл крупными, крепкими штрихами, точно железной решеткой, да в волосах прибавил три, четыре черные полосы, сделал по точке в каждом глазу — и глаза вдруг стали смотреть точно живые.
Татьяна Марковна любила видеть открытое
место перед глазами, чтоб не походило
на трущобу, чтоб было солнышко да пахло цветами.
Один только старый дом стоял в глубине двора, как бельмо в глазу, мрачный, почти всегда в тени, серый, полинявший,
местами с забитыми окнами, с поросшим травой крыльцом, с тяжелыми дверьми, замкнутыми тяжелыми же задвижками, но прочно и массивно выстроенный. Зато
на маленький домик с утра до вечера жарко лились лучи солнца, деревья отступили от него, чтоб дать ему простора и воздуха. Только цветник, как гирлянда, обвивал его со стороны сада, и махровые розы, далии и другие цветы так и просились в окна.
Вся Малиновка, слобода и дом Райских, и город были поражены ужасом. В народе, как всегда в таких случаях, возникли слухи, что самоубийца, весь в белом, блуждает по лесу, взбирается иногда
на обрыв, смотрит
на жилые
места и исчезает. От суеверного страха ту часть сада, которая шла с обрыва по горе и отделялась плетнем от ельника и кустов шиповника, забросили.
Райский вздрогнул и, взволнованный, грустный, воротился домой от проклятого
места. А между тем эта дичь леса манила его к себе, в таинственную темноту, к обрыву, с которого вид был хорош
на Волгу и оба ее берега.
— Я думала, ты утешишь меня. Мне так было скучно одной и страшно… — Она вздрогнула и оглянулась около себя. — Книги твои все прочла, вон они,
на стуле, — прибавила она. — Когда будешь пересматривать, увидишь там мои заметки карандашом; я подчеркивала все
места, где находила сходство… как ты и я… любили… Ох, устала, не могу говорить… — Она остановилась, смочила языком горячие губы. — Дай мне пить, вон там,
на столе!
Проглотив несколько капель, она указала ему
место на подушке и сделала знак, чтоб он положил свою голову. Она положила ему руку
на голову, а он украдкой утирал слезы.
Все люди
на дворе, опешив за работой, с разинутыми ртами глядели
на Райского. Он сам почти испугался и смотрел
на пустое
место: перед ним
на земле были только одни рассыпанные зерна.
Марфенька села
на свое
место.
«Ничего больше не надо для счастья, — думал он, — умей только остановиться вовремя, не заглядывать вдаль. Так бы сделал другой
на моем
месте. Здесь все есть для тихого счастья — но… это не мое счастье!» Он вздохнул. «Глаза привыкнут… воображение устанет, — и впечатление износится… иллюзия лопнет, как мыльный пузырь, едва разбудив нервы!..»
Полноводье еще не сбыло, и река завладела плоским прибрежьем, а у крутых берегов шумливо и кругами омывали подножия гор. В разных
местах, незаметно, будто не двигаясь, плыли суда. Высоко
на небе рядами висели облака.
Другой мечтал добиться высокого поста в службе,
на котором можно свободно действовать
на широкой арене, и добился
места члена в клубе, которому и посвятил свои досуги.
Наконец надо было и ему хлопотать о себе. Но где ему? Райский поднял
на ноги все, профессора приняли участие, писали в Петербург и выхлопотали ему желанное
место в желанном городе.
Прочими книгами в старом доме одно время заведовала Вера, то есть брала, что ей нравилось, читала или не читала, и ставила опять
на свое
место. Но все-таки до книг дотрогивалась живая рука, и они кое-как уцелели, хотя некоторые, постарее и позамасленнее, тронуты были мышами. Вера писала об этом через бабушку к Райскому, и он поручил передать книги
на попечение Леонтия.
Только Леонтий продолжал смотреть
на нее серьезно, задумчиво и вдруг объявил, что женится
на ней, если она согласится, лишь только он получит
место и устроится. Над этим много смеялись товарищи, и она также.
— Помилуй, Леонтий; ты ничего не делаешь для своего времени, ты пятишься, как рак. Оставим римлян и греков — они сделали свое. Будем же делать и мы, чтоб разбудить это (он указал вокруг
на спящие улицы, сады и дома). Будем превращать эти обширные кладбища в жилые
места, встряхивать спящие умы от застоя!
Райский сбросил было долой гору наложенных одна
на другую мягких подушек и взял с дивана одну жесткую, потом прогнал Егорку, посланного бабушкой раздевать его. Но бабушка переделала опять по-своему: велела положить
на свое
место подушки и воротила Егора в спальню Райского.
— Не я, барыня, дай Бог околеть мне
на этом
месте…
Будь она в Москве, в Петербурге или другом городе и положении, — там опасение, страх лишиться хлеба,
места положили бы какую-нибудь узду
на ее склонности. Но в ее обеспеченном состоянии крепостной дворовой девки узды не существовало.
Марина была не то что хороша собой, а было в ней что-то втягивающее, раздражающее, нельзя назвать, что именно, что привлекало к ней многочисленных поклонников: не то скользящий быстро по предметам, ни
на чем не останавливающийся взгляд этих изжелта-серых лукавых и бесстыжих глаз, не то какая-то нервная дрожь плеч и бедр и подвижность, игра во всей фигуре, в щеках и в губах, в руках; легкий, будто летучий, шаг, широкая ли, внезапно все лицо и ряд белых зубов освещавшая улыбка, как будто к нему вдруг поднесут в темноте фонарь, так же внезапно пропадающая и уступающая
место слезам, даже когда нужно, воплям — бог знает что!
Он бы уже соскучился в своей Малиновке, уехал бы искать в другом
месте «жизни», радостно захлебываться ею под дыханием страсти или не находить, по обыкновению, ни в чем примирения с своими идеалами, страдать от уродливостей и томиться мертвым равнодушием ко всему
на свете.
На лице мелькнуло изумление и уступило
место недоумению, потом, как тень, прошло даже, кажется, неудовольствие, и все разрешилось в строгое ожидание.
Обращаясь от двора к дому, Райский в сотый раз усмотрел там, в маленькой горенке, рядом с бабушкиным кабинетом, неизменную картину: молчаливая, вечно шепчущая про себя Василиса, со впалыми глазами, сидела у окна, век свой
на одном
месте,
на одном стуле, с высокой спинкой и кожаным, глубоко продавленным сиденьем, глядя
на дрова да
на копавшихся в куче сора кур.
Такие девочки не переводились у Бережковой. Если девочка вырастала, ее употребляли
на другую, серьезную работу, а
на ее
место брали из деревни другую,
на побегушки, для мелких приказаний.
— Вы дивитесь, что
на вашу бедную сестру брызнула капля деревенской мудрости! Вам бы хотелось видеть дурочку
на моем
месте — да? Вам досадно!..
Воображение может
на минуту увлечься, но ум и чувство не удовлетворятся такой красотой: ее
место в гареме.
На первом
месте Нил Андреевич Тычков, во фраке, со звездой, важный старик, с сросшимися бровями, с большим расплывшимся лицом, с подбородком, глубоко уходившим в галстук, с величавой благосклонностью в речи, с чувством достоинства в каждом движении.
— Я спрашиваю вас: к добру или к худу! А послушаешь: «Все старое нехорошо, и сами старики глупы, пора их долой!» — продолжал Тычков, — дай волю, они бы и того… готовы нас всех заживо похоронить, а сами сели бы
на наше
место, — вот ведь к чему все клонится! Как это по-французски есть и поговорка такая, Наталья Ивановна? — обратился он к одной барыне.
— Ote-toi de là pour que je m’y mette… [Уходи отсюда, я стану
на твое
место… (фр.)] — сказала она.
— Что, прогневалась, уехала? — говорил Нил Андреич, когда Татьяна Марковна, видимо озабоченная этой сценой, воротилась и молча села
на свое
место.
А у Веры именно такие глаза: она бросит всего один взгляд
на толпу, в церкви,
на улице, и сейчас увидит, кого ей нужно, также одним взглядом и
на Волге она заметит и судно, и лодку в другом
месте, и пасущихся лошадей
на острове, и бурлаков
на барке, и чайку, и дымок из трубы в дальней деревушке. И ум, кажется, у ней был такой же быстрый, ничего не пропускающий, как глаза.
Но она и вида не показывает, что замечает его желание проникнуть ее тайны, и если у него вырвется намек — она молчит, если в книге идет речь об этом, она слушает равнодушно, как Райский голосом ни напирает
на том
месте.
Боже, зачем я не
на вашем
месте!..
— Вам ничего не сделают: вы в милости у его превосходительства, — продолжал Марк, — да и притом не высланы сюда
на житье. А меня за это упекут куда-нибудь в третье
место: в двух уж я был. Мне бы все равно в другое время, а теперь… — задумчиво прибавил он, — мне бы хотелось остаться здесь…
на неопределенное время…
Она сидела в своей красивой позе, напротив большого зеркала, и молча улыбалась своему гостю, млея от удовольствия. Она не старалась ни приблизиться, ни взять Райского за руку, не приглашала сесть ближе, а только играла и блистала перед ним своей интересной особой, нечаянно показывала «ножки» и с улыбкой смотрела, как действуют
на него эти маневры. Если он подходил к ней, она прилично отодвигалась и давала ему подле себя
место.
— О, не клянитесь! — вдруг встав с
места, сказала она с пафосом и зажмуриваясь, — есть минуты, страшные в жизни женщины… Но вы великодушны!.. — прибавила, опять томно млея и клоня голову
на сторону, — вы не погубите меня…
— Милый Борис! — нежно говорила она, протягивая руки и маня к себе, — помните сад и беседку? Разве эта сцена — новость для вас? Подите сюда! — прибавила скороговоркой, шепотом, садясь
на диван и указывая ему
место возле себя.
Между рощей и проезжей дорогой стояла в стороне,
на лугу, уединенная деревянная часовня, почерневшая и полуразвалившаяся, с образом Спасителя, византийской живописи, в бронзовой оправе. Икона почернела от времени, краски
местами облупились; едва можно было рассмотреть черты Христа: только веки были полуоткрыты, и из-под них задумчиво глядели глаза
на молящегося, да видны были сложенные в благословение персты.
— Если хотите, расстанемтесь, вот теперь же… — уныло говорил он. — Я знаю, что будет со мной: я попрошусь куда-нибудь в другое
место, уеду в Петербург,
на край света, если мне скажут это — не Татьяна Марковна, не маменька моя — они, пожалуй, наскажут, но я их не послушаю, — а если скажете вы. Я сейчас же с этого
места уйду и никогда не ворочусь сюда! Я знаю, что уж любить больше в жизни никогда не буду… ей-богу, не буду… Марфа Васильевна!
Райский, не сказавши никому ни слова в доме, ушел после обеда
на Волгу, подумывая незаметно пробраться
на остров, и высматривал
место поудобнее, чтобы переправиться через рукав Волги. Переправы тут не было, и он глядел вокруг, не увидит ли какого-нибудь рыбака.
— Вот, я же тебя, я же тебя —
на,
на,
на! — говорила бабушка, встав с
места и поймав Викентьева за ухо. — А еще жених — болтает вздор какой!
Не кисни
на одном
месте, как улитка, и не вешайся
на одном сучке.
Он перебирал каждый ее шаг, как судебный следователь, и то дрожал от радости, то впадал в уныние и выходил из омута этого анализа ни безнадежнее, ни увереннее, чем был прежде, а все с той же мучительной неизвестностью, как купающийся человек, который, думая, что нырнул далеко, выплывает опять
на прежнем
месте.
Он старался оправдать загадочность ее поведения с ним, припоминая свой быстрый натиск: как он вдруг предъявил свои права
на ее красоту, свое удивление последней, поклонение, восторги, вспоминал, как она сначала небрежно, а потом энергически отмахивалась от его настояний, как явно смеялась над его страстью, не верила и не верит ей до сих пор, как удаляла его от себя, от этих
мест, убеждала уехать, а он напросился остаться!
— Неудивительно, что вы соскучились, — заметил губернатор, — сидя
на одном
месте, удаляясь от общества… Нужно развлечение… Вот не хотите ли со мной прокатиться? Я послезавтра отправляюсь осматривать губернию…
«…
на его
место, — шепотом читал он дальше, — прочат в министры князя И. В., а товарищем И. Б — а… Женщины подняли гвалт… П. П. проиграл семьдесят тысяч… X — ие уехали за границу… Тебе скучно, вижу, что морщишься — спрашиваешь — что Софья Николаевна (начал живее читать Райский): сейчас, сейчас, я берег вести о ней pour la bonne bouch [
на закуску (фр.).]…»
Аллеи представлялись темными коридорами, но открытые
места, поблекший цветник, огород, все пространство сада, лежащее перед домом, освещались косвенными лучами выплывшей
на горизонт луны. Звезды сильно мерцали. Вечер был ясен и свеж.