Неточные совпадения
— Молчи, пожалуйста! — с суеверным страхом остановил его Аянов, — еще накличешь что-нибудь! А у меня один геморрой чего-нибудь да стоит! Доктора только и знают, что вон отсюда шлют: далась им эта сидячая жизнь —
все беды в ней видят! Да воздух еще: чего
лучше этого воздуха? — Он с удовольствием нюхнул воздух. — Я теперь выбрал подобрее эскулапа: тот хочет летом кислым молоком лечить меня: у меня ведь закрытый… ты знаешь? Так ты от скуки ходишь к своей кузине?
Никто
лучше его не был одет, и теперь еще, в старости, он дает законы вкуса портному;
все на нем сидит отлично, ходит он бодро, благородно, говорит с уверенностью и никогда не выходит из себя. Судит обо
всем часто наперекор логике, но владеет софизмом с необыкновенною ловкостью.
— К осени; а на лето мы ее возьмем на дачу. Да: она очень мила,
похорошела, только еще смешна… и
все они пресмешные…
Есть у меня еще бабушка в другом уголке — там какой-то клочок земли есть: в их руках
все же
лучше, нежели в моих.
— Да, это mauvais genre! [дурной тон! (фр.)] Ведь при вас даже неловко сказать «мужик» или «баба», да еще беременная… Ведь «
хороший тон» не велит человеку быть самим собой… Надо стереть с себя
все свое и походить на
всех!
У него упали нервы: он перестал есть, худо спал. Он чувствовал оскорбление от одной угрозы, и ему казалось, что если она исполнится, то это унесет у него
все хорошее, и
вся его жизнь будет гадка, бедна и страшна, и сам он станет, точно нищий,
всеми брошенный, презренный.
Искусства дались ему
лучше наук. Правда, он и тут затеял пустяки: учитель недели на две посадил
весь класс рисовать зрачки, а он не утерпел, приделал к зрачку нос и даже начал было тушевать усы, но учитель застал его и сначала дернул за вихор, потом, вглядевшись, сказал...
Нравственные женщины, строгие судьи, и между прочим Нил Андреевич, вслух порицали ее, Татьяна Марковна просто не любила, считала пустой вертушкой, но принимала как
всех, дурных и
хороших. Зато молодежь гонялась за Крицкой.
— Chasse en avant, chasse а gauche и pas de grimaces: да, это
хороший курс воспитания:
все равно что военная выправка. Что же дальше?
— Как, Софья Николаевна? Может ли быть? — говорил Аянов, глядя во
все широкие глаза на портрет. — Ведь у тебя был другой; тот, кажется,
лучше: где он?
— Повезу его к ней: сам оригинал оценит
лучше. Семен Семеныч! от вас я надеялся хоть приветливого слова: вы, бывало, во
всем моем труде находили что-нибудь, хоть искру жизни…
— А то, что человек не чувствует счастья, коли нет рожна, — сказала она, глядя на него через очки. — Надо его ударить бревном по голове, тогда он и узнает, что счастье было, и какое оно плохонькое ни есть, а
все лучше бревна.
Там, на родине, Райский, с помощью бабушки и нескольких знакомых, устроили его на квартире, и только уладились
все эти внешние обстоятельства, Леонтий принялся за свое дело, с усердием и терпением вола и осла вместе, и ушел опять в свою или
лучше сказать чужую, минувшую жизнь.
Жилось ему сносно: здесь не было ни в ком претензии казаться чем-нибудь другим,
лучше, выше, умнее, нравственнее; а между тем на самом деле оно было выше, нравственнее, нежели казалось, и едва ли не умнее. Там, в куче людей с развитыми понятиями, бьются из того, чтобы быть проще, и не умеют; здесь, не думая о том,
все просты, никто не лез из кожи подделаться под простоту.
Он смотрел мысленно и на себя, как это у него делалось невольно, само собой, без его ведома («и как делалось у
всех, — думал он, — непременно, только эти
все не наблюдают за собой или не сознаются в этой, врожденной человеку, черте: одни — только казаться, а другие и быть и казаться как можно
лучше — одни, натуры мелкие — только наружно, то есть рисоваться, натуры глубокие, серьезные, искренние — и внутренно, что в сущности и значит работать над собой, улучшаться»), и вдумывался, какая роль достается ему в этой встрече: таков ли он, каков должен быть, и каков именно должен он быть?
— Обрейте бороду! — сказала она, — вы будете еще
лучше. Кто это выдумал такую нелепую моду — бороды носить? У мужиков переняли! Ужели в Петербурге
все с бородами ходят?
— Вон там подальше
лучше бы: от фруктового сада или с обрыва, — сказал Марк. — Там деревья, не видать, а здесь, пожалуй, собак встревожишь, да далеко обходить! Я
все там хожу…
— Что такое воспитание? — заговорил Марк. — Возьмите
всю вашу родню и знакомых: воспитанных, умытых, причесанных, не пьющих, опрятных, с belles manières… [с
хорошими манерами… (фр.)] Согласитесь, что они не больше моего делают? А вы сами тоже с воспитанием — вот не пьете: а за исключением портрета Марфеньки да романа в программе…
— Как не готовили? Учили верхом ездить для военной службы, дали
хороший почерк для гражданской. А в университете: и права, и греческую, и латинскую мудрость, и государственные науки, чего не было? А
все прахом пошло. Ну-с, продолжайте, что же я такое?
— Ну, ты ее заступница! Уважает, это правда, а думает свое, значит, не верит мне: бабушка-де стара, глупа, а мы молоды, —
лучше понимаем, много учились,
все знаем,
все читаем. Как бы она не ошиблась… Не
все в книгах написано!
— Ну, иной раз и сам: правда, святая правда! Где бы помолчать, пожалуй, и пронесло бы, а тут зло возьмет, не вытерпишь, и пошло! Сама посуди: сядешь в угол, молчишь: «Зачем сидишь, как чурбан, без дела?» Возьмешь дело в руки: «Не трогай, не суйся, где не спрашивают!» Ляжешь: «Что
все валяешься?» Возьмешь кусок в рот: «Только жрешь!» Заговоришь: «Молчи
лучше!» Книжку возьмешь: вырвут из рук да швырнут на пол! Вот мое житье — как перед Господом Богом! Только и света что в палате да по добрым людям.
К нему
все привыкли в городе, и почти везде, кроме чопорных домов, принимали его, ради его безобидного нрава, домашних его несогласий и ради провинциального гостеприимства. Бабушка не принимала его, только когда ждала «
хороших гостей», то есть людей поважнее в городе.
Не подозревал и Егорка, и красные девицы, что Райскому,
лучше нежели кому-нибудь в дворне, видны были
все шашни их и
вся эта игра домашних страстей.
— Знаю, не говорите — не от сердца, а по привычке. Она старуха хоть куда:
лучше их
всех тут, бойкая, с характером, и был когда-то здравый смысл в голове. Теперь уж, я думаю, мозги-то размягчились!
Ей носили кофе в ее комнату; он иногда не обедал дома, и
все шло как нельзя
лучше.
— Полно тебе вздор молоть, Нил Андреич! Смотри, ты багровый совсем стал: того и гляди, лопнешь от злости. Выпей
лучше воды! Какой секрет, кто сказал? Да я сказала, и сказала правду! — прибавила она. —
Весь город это знает.
— Марфа Васильевна, — шептал он чуть слышно, — со мной делается что-то такое
хорошее, такое приятное, чего я никогда не испытывал… точно
все шевелится во мне…
— Ах, Татьяна Марковна, я вам так благодарна, так благодарна! Вы
лучше родной — и Николая моего избаловали до того, что этот поросенок сегодня мне вдруг дорогой слил пулю: «Татьяна Марковна, говорит, любит меня больше родной матери!» Хотела я ему уши надрать, да на козлы ушел от меня и так гнал лошадей, что я
всю дорогу дрожала от страху.
—
Лучше не надо, а то вы расстроите наш кружок. Священник начнет умные вещи говорить, Натали будет дичиться, а Иван Иванович промолчит
все время.
Всего лучше при этом брать с собой косыночку теплую…
Я хотела, чтоб вы жили, чтоб стали
лучше, выше
всех… ссорилась с вами за беспорядочную жизнь…
— Господи! — всхлипывая от счастья, говорила она, — за что они меня так любят
все? Я никому ничего
хорошего не сделала и не сделаю никогда!..
— Бабушке? зачем! — едва выговорил он от страха. — Подумай, какие последствия… Что будет с ней!.. Не
лучше ли скрыть
все!..