Неточные совпадения
— Не выходить из слепоты — не
бог знает
какой подвиг!.. Мир идет к счастью, к успеху, к совершенству…
А он сегодня бледен, молчит
как убитый, — завтра скачет и поет,
бог знает отчего.
И сам Яков только служил за столом, лениво обмахивал веткой мух, лениво и задумчиво менял тарелки и не охотник был говорить. Когда и барыня спросит его, так он еле ответит,
как будто ему было
бог знает
как тяжело жить на свете, будто гнет какой-нибудь лежал на душе, хотя ничего этого у него не было. Барыня назначила его дворецким за то только, что он смирен, пьет умеренно, то есть мертвецки не напивается, и не курит; притом он усерден к церкви.
— Ты ему о деле, а он шалит: пустота
какая — мальчик! — говорила однажды бабушка. — Прыгай да рисуй, а ужо спасибо скажешь,
как под старость будет уголок. Еще то имение-то,
бог знает что будет,
как опекун управится с ним! а это уж старое, прижилось в нем…
Maman говорила,
как поразила ее эта сцена,
как она чуть не занемогла,
как это все заметила кузина Нелюбова и пересказала Михиловым,
как те обвинили ее в недостатке внимания, бранили, зачем принимали
бог знает кого.
— Я думал,
бог знает
какая драма! — сказал он. — А вы мне рассказываете историю шестилетней девочки! Надеюсь, кузина, когда у вас будет дочь, вы поступите иначе…
«
Как тут закипает! — думал он, трогая себя за грудь. — О! быть буре, и дай
Бог бурю! Сегодня решительный день, сегодня тайна должна выйти наружу, и я узнаю… любит ли она или нет? Если да, жизнь моя… наша должна измениться, я не еду… или, нет, мы едем туда, к бабушке, в уголок, оба…»
—
Какой доверенности?
Какие тайны? Ради
Бога, cousin… — говорила она, глядя в беспокойстве по сторонам,
как будто хотела уйти, заткнуть уши, не слышать, не знать.
— Не бойтесь, кузина, ради
Бога, не бойтесь, — говорил он. — Хороша дружба! Бояться,
как шпиона стыдиться…
— Помню, бабушка, ей-богу помню,
как во сне…
«Постараюсь ослепнуть умом, хоть на каникулы, и быть счастливым! Только ощущать жизнь, а не смотреть в нее, или смотреть затем только, чтобы срисовать сюжеты, не дотрогиваясь до них разъедающим,
как уксус, анализом… А то горе! Будем же смотреть, что за сюжеты
Бог дал мне? Марфенька, бабушка, Верочка — на что они годятся: в роман, в драму или только в идиллию?»
—
Какие ведомости, бабушка: ей-богу, не знаю.
— Не бывать этому! — пылко воскликнула Бережкова. — Они не нищие, у них по пятидесяти тысяч у каждой. Да после бабушки втрое, а может быть, и побольше останется: это все им! Не бывать, не бывать! И бабушка твоя, слава
Богу, не нищая! У ней найдется угол, есть и клочок земли, и крышка, где спрятаться! Богач
какой, гордец, в дар жалует! Не хотим, не хотим! Марфенька! Где ты? Иди сюда!
— Несчастный! а чем, позволь спросить? — заговорила она, — здоров, умен, имение есть, слава
Богу, вон
какое! — Она показала головой в окна. — Чего еще: рожна, что ли, надо?
— Да, это правда: надо крепкие замки приделать, — заметил Леонтий. — Да и ты хороша: вот, — говорил он, обращаясь к Райскому, — любит меня,
как дай
Бог, чтоб всякого так любила жена…
«
Как это они живут?» — думал он, глядя, что ни бабушке, ни Марфеньке, ни Леонтью никуда не хочется, и не смотрят они на дно жизни, что лежит на нем, и не уносятся течением этой реки вперед, к устью, чтоб остановиться и подумать, что это за океан, куда вынесут струи? Нет! «Что
Бог даст!» — говорит бабушка.
Марина была не то что хороша собой, а было в ней что-то втягивающее, раздражающее, нельзя назвать, что именно, что привлекало к ней многочисленных поклонников: не то скользящий быстро по предметам, ни на чем не останавливающийся взгляд этих изжелта-серых лукавых и бесстыжих глаз, не то какая-то нервная дрожь плеч и бедр и подвижность, игра во всей фигуре, в щеках и в губах, в руках; легкий, будто летучий, шаг, широкая ли, внезапно все лицо и ряд белых зубов освещавшая улыбка,
как будто к нему вдруг поднесут в темноте фонарь, так же внезапно пропадающая и уступающая место слезам, даже когда нужно, воплям —
бог знает что!
Савелий падал духом, молился
Богу, сидел молча,
как бирюк, у себя в клетушке, тяжело покрякивая.
— Так что же! У нас нет жизни, нет драм вовсе: убивают в драке, пьяные,
как дикари! А тут в кои-то веки завязался настоящий человеческий интерес, сложился в драму, а вы — мешать!.. Оставьте, ради
Бога! Посмотрим, чем разрешится… кровью, или…
— Что ты,
Бог с тобой: я в кофте! — с испугом отговаривалась Татьяна Марковна, прячась в коридоре. —
Бог с ним: пусть его спит! Да
как он спит-то: свернулся, точно собачонка! — косясь на Марка, говорила она. — Стыд, Борис Павлович, стыд: разве перин нет в доме? Ах ты, Боже мой! Да потуши ты этот проклятый огонь! Без пирожного!
— И я добра вам хочу. Вот находят на вас такие минуты, что вы скучаете, ропщете; иногда я подкарауливал и слезы. «Век свой одна, не с кем слова перемолвить, — жалуетесь вы, — внучки разбегутся, маюсь, маюсь весь свой век — хоть бы
Бог прибрал меня! Выйдут девочки замуж, останусь
как перст» и так далее. А тут бы подле вас сидел почтенный человек, целовал бы у вас руки, вместо вас ходил бы по полям, под руку водил бы в сад, в пикет с вами играл бы… Право, бабушка, что бы вам…
— Ей-богу, ах,
какие вы: дела по горло было! У нас новый правитель канцелярии поступает — мы дела скрепляли, описи делали… Я пятьсот дел по листам скрепил. Даже по ночам сидели… ей-богу…
—
Как по пустякам: вон Марфа Васильевна не верят! а я, ей-богу…
— Ах, Марфа Васильевна,
какие вы! Я лишь только вырвался, так и прибежал! Я просился, просился у губернатора — не пускает: говорит, не пущу до тех пор, пока не кончите дела! У маменьки не был: хотел к ней пообедать в Колчино съездить — и то пустил только вчера, ей-богу…
— Боже тебя сохрани! Бегать, пользоваться воздухом — здорово. Ты весела,
как птичка, и дай
Бог тебе остаться такой всегда, люби детей, пой, играй…
— Это хуже: и он, и люди
бог знает что подумают. А ты только будь пооглядчивее, — не бегай по двору да по саду, чтоб люди не стали осуждать: «Вон, скажут, девушка уж невеста, а повесничает,
как мальчик, да еще с посторонним…»
— Шел, шел — и зной палит, и от жажды и голода изнемог, а тут вдруг: «За Волгу уехала!» Испужался, матушка, ей-богу испужался: экой
какой, — набросился он на Викентьева, — невесту тебе за это рябую!
— Да ну
Бог с тобой,
какой ты беспокойный: сидел бы смирно! — с досадой сказала бабушка. — Марфенька, вели сходить к Ватрухину, да постой, на вот еще денег, вели взять две бутылки: одной, я думаю, мало будет…
— Ну, иной раз и сам: правда, святая правда! Где бы помолчать, пожалуй, и пронесло бы, а тут зло возьмет, не вытерпишь, и пошло! Сама посуди: сядешь в угол, молчишь: «Зачем сидишь,
как чурбан, без дела?» Возьмешь дело в руки: «Не трогай, не суйся, где не спрашивают!» Ляжешь: «Что все валяешься?» Возьмешь кусок в рот: «Только жрешь!» Заговоришь: «Молчи лучше!» Книжку возьмешь: вырвут из рук да швырнут на пол! Вот мое житье —
как перед Господом
Богом! Только и света что в палате да по добрым людям.
— Ей-богу, не придется. Ну, так, если мое пророчество сбудется, вы мне заплатите триста рублей… А мне
как бы кстати их выиграть!
— Начинается-то не с мужиков, — говорил Нил Андреич, косясь на Райского, — а потом зло,
как эпидемия, разольется повсюду. Сначала молодец ко всенощной перестанет ходить: «скучно, дескать», а потом найдет, что по начальству в праздник ездить лишнее; это, говорит, «холопство», а после в неприличной одежде на службу явится, да еще бороду отрастит (он опять покосился на Райского) — и дальше, и дальше, — и дай волю, он тебе втихомолку доложит потом, что и Бога-то в небе нет, что и молиться-то некому!..
— Ну, вот слава
Богу! три дня ходил
как убитый, а теперь опять дым коромыслом пошел!.. А что Вера: видел ты ее? — спросила Татьяна Марковна.
— Ей-богу, не знаю: если это игра, так она похожа на ту, когда человек ставит последний грош на карту, а другой рукой щупает пистолет в кармане. Дай руку, тронь сердце, пульс и скажи,
как называется эта игра? Хочешь прекратить пытку: скажи всю правду — и страсти нет, я покоен, буду сам смеяться с тобой и уезжаю завтра же. Я шел, чтоб сказать тебе это…
— Я не спрашиваю вас, веруете ли вы: если вы уж не уверовали в полкового командира в полку, в ректора в университете, а теперь отрицаете губернатора и полицию — такие очевидности, то где вам уверовать в
Бога! — сказал Райский. — Обратимся к предмету вашего посещения:
какое вы дело имеете до меня?
— Не шути этим, Борюшка; сам сказал сейчас, что она не Марфенька! Пока Вера капризничает без причины, молчит, мечтает одна —
Бог с ней! А
как эта змея, любовь, заберется в нее, тогда с ней не сладишь! Этого «рожна» я и тебе, не только девочкам моим, не пожелаю. Да ты это с чего взял: говорил, что ли, с ней, заметил что-нибудь? Ты скажи мне, родной, всю правду! — умоляющим голосом прибавила она, положив ему на плечо руку.
— Ничего, бабушка,
Бог с вами, успокойтесь, я так, просто «брякнул»,
как вы говорите, а вы уж и встревожились,
как давеча о ключах…
— Да она-то мудреная такая —
бог знает
как приступиться к ней,
как посвататься! А славный, солидный и богатый: одного лесу будет тысяч…
— Ну,
Бог вас простит! — смеясь, сказала бабушка. — Вам — ничего, я знаю. Вон вас
каким Господь создал — да Вера-то:
как на нее нет страха! Ты что у меня за богатырь такой!
— И
как это в этакую темнять по Заиконоспасской горе на ваших лошадях взбираться!
Как вас
Бог помиловал! — опять заговорила Татьяна Марковна. — Испугались бы грозы, понесли — Боже сохрани!
— И я почти не знал, что люблю вас… Все соловей наделал: он открыл наш секрет. Мы так и скажем на него, Марфа Васильевна… И я бы днем ни за
какие сокровища не сказал вам… ей-богу, — не сказал бы…
— А я смею! — задорно сказала Марфенька. — Вы нечестный: вы заставили бедную девушку высказать поневоле, чего она никому, даже
Богу, отцу Василью, не высказала бы… А теперь, Боже мой,
какой срам!
— А ведь он чуть-чуть не правду сказал, — начала она, — ведь он у меня
как свой! Наградил
Бог вас сынком…
— Бабушка! — сказала она с торопливым трепетом, — ради
Бога, если любите меня,
как я вас люблю… то обратите все попечения на Марфеньку. Обо мне не заботьтесь…
— Ей-богу, нет! и все будто, завидя меня, бросились,
как ваши статуи, ко мне, я от них: кричал, кричал, даже Семен пришел будить меня — ей-богу, правда, спросите Семена!..
— Все вы мало
Богу молитесь, ложась спать, — сказала она, — вот что! А
как погляжу, так всем надо горькой соли дать, чтоб чепуха не лезла в голову.
— Слава
Богу —
какое счастье! Куда ты теперь, домой? Дай мне руку. Я провожу тебя.
— И мне жаль, Борюшка. Я хотела сама съездить к нему — у него честная душа, он —
как младенец!
Бог дал ему ученость, да остроты не дал… закопался в свои книги! У кого он там на руках!.. Да вот что: если за ним нет присмотру, перевези его сюда — в старом доме пусто, кроме Вериной комнаты… Мы его там пока поместим… Я на случай велела приготовить две комнаты.
— У вас какая-то сочиненная и придуманная любовь…
как в романах… с надеждой на бесконечность… словом — бессрочная! Но честно ли то, что вы требуете от меня, Вера? Положим, я бы не назначал любви срока, скача и играя,
как Викентьев, подал бы вам руку «навсегда»: чего же хотите вы еще? Чтоб «
Бог благословил союз», говорите вы, то есть чтоб пойти в церковь — да против убеждения — дать публично исполнить над собой обряд… А я не верю ему и терпеть не могу попов: логично ли, честно ли я поступлю!..
— Идите,
Бог с вами! — сказала Татьяна Марковна, — да глаз не выколите, вот темнота
какая! хоть Егорку возьмите, он проводит с фонарем.
— Поздно послала она к бабушке, — шептала она, —
Бог спасет ee! Береги ее, утешай,
как знаешь! Бабушки нет больше!