Неточные совпадения
— Хорошо,
Вера, буду работать над собой, и если мне не удастся достигнуть того, чтоб не замечать тебя, забыть, что ты
живешь в доме, так я буду притворяться…
Он стал весел, развязен и раза два гулял с
Верой, как с посторонней, милой, умной собеседницей, и сыпал перед ней, без умысла и желания добиваться чего-нибудь, весь свой запас мыслей, знаний, анекдотов, бурно играл фантазией, разливался
в шутках или
в задумчивых догадках развивал свое миросозерцание, — словом,
жил тихою, но приятною жизнью, ничего не требуя, ничего ей не навязывая.
У него даже мелькнула мысль передать ей, конечно
в приличной и доступной ей степени и форме, всю длинную исповедь своих увлечений, поставить на неведомую ей высоту Беловодову, облить ее блеском красоты, женской прелести, так, чтобы бедная
Вера почувствовала себя просто Сандрильоной [Золушкой (фр. Cendrillon).] перед ней, и потом поведать о том, как и эта красота
жила только неделю
в его воображении.
— Не знаю. Может быть, с ума сойду, брошусь
в Волгу или умру… Нет, я живуч — ничего не будет, но пройдет полгода, может быть, год — и я буду
жить… Дай,
Вера, дай мне страсть… дай это счастье!..
— Какие бы ни были, — сказал Тушин, — когда у вас загремит гроза,
Вера Васильевна, — спасайтесь за Волгу,
в лес: там
живет медведь, который вам послужит… как
в сказках сказывают.
Три дня
прожил лесничий по делам
в городе и
в доме Татьяны Марковны, и три дня Райский прилежно искал ключа к этому новому характеру, к его положению
в жизни и к его роли
в сердце
Веры.
Тушин
жил с сестрой, старой девушкой, Анной Ивановной — и к ней ездили
Вера с попадьей. Эту же Анну Ивановну любила и бабушка; и когда она являлась
в город, то Татьяна Марковна была счастлива.
Когда он отрывался от дневника и трезво
жил день, другой,
Вера опять стояла безукоризненна
в его уме. Сомнения, подозрения, оскорбления — сами по себе были чужды его натуре, как и доброй, честной натуре Отелло. Это были случайные искажения и опустошения, продукты страсти и неизвестности, бросавшей на все ложные и мрачные краски.
Средство или ключ к ее горю, если и есть —
в руках самой
Веры, но она никому не вверяет его, и едва теперь только, когда силы изменяют, она обронит намек, слово, и опять
в испуге отнимет и спрячется. Очевидно — она не
в силах одна рассечь своего гордиева узла, а гордость или привычка
жить своими силами — хоть погибать, да
жить ими — мешает ей высказаться!
— Бабушка презирает меня, любит из жалости! Нельзя
жить, я умру! — шептала она Райскому. Тот бросался к Татьяне Марковне, передавая ей новые муки
Веры. К ужасу его, бабушка, как потерянная, слушала эти тихие стоны
Веры, не находя
в себе сил утешить ее, бледнела и шла молиться.
Райский, воротясь домой, прежде всего побежал к
Вере и, под влиянием свежего впечатления, яркими красками начертил ей портрет Тушина во весь рост и значение его
в той сфере, где он
живет и действует, и вместе свое удивление и рождающуюся симпатию.
— Эта нежность мне не к лицу. На сплетню я плюю, а
в городе мимоходом скажу, как мы говорили сейчас, что я сватался и получил отказ, что это огорчило вас, меня и весь дом… так как я давно надеялся… Тот уезжает завтра или послезавтра навсегда (я уж справился) — и все забудется. Я и прежде ничего не боялся, а теперь мне нечем дорожить. Я все равно, что
живу, что нет с тех пор, как решено, что
Вера Васильевна не будет никогда моей женой…
Неточные совпадения
Правда, что легкость и ошибочность этого представления о своей
вере смутно чувствовалась Алексею Александровичу, и он знал, что когда он, вовсе не думая о том, что его прощение есть действие высшей силы, отдался этому непосредственному чувству, он испытал больше счастья, чем когда он, как теперь, каждую минуту думал, что
в его душе
живет Христос и что, подписывая бумаги, он исполняет Его волю; но для Алексея Александровича было необходимо так думать, ему было так необходимо
в его унижении иметь ту, хотя бы и выдуманную, высоту, с которой он, презираемый всеми, мог бы презирать других, что он держался, как за спасение, за свое мнимое спасение.
Муж
Веры, Семен Васильевич Г…
в, — дальний родственник княгини Лиговской. Он
живет с нею рядом;
Вера часто бывает у княгини; я ей дал слово познакомиться с Лиговскими и волочиться за княжной, чтоб отвлечь от нее внимание. Таким образом, мои планы нимало не расстроились, и мне будет весело…
Поутру Самгин был
в Женеве, а около полудня отправился на свидание с матерью. Она
жила на берегу озера,
в маленьком домике, слишком щедро украшенном лепкой, похожем на кондитерский торт. Домик уютно прятался
в полукруге плодовых деревьев, солнце благосклонно освещало румяные плоды яблонь, под одной из них, на мраморной скамье, сидела с книгой
в руке
Вера Петровна
в платье небесного цвета, поза ее напомнила сыну снимок с памятника Мопассану
в парке Монсо.
Четырех дней было достаточно для того, чтоб Самгин почувствовал себя между матерью и Варавкой
в невыносимом положении человека, которому двое людей навязчиво показывают, как им тяжело
жить. Варавка, озлобленно ругая купцов, чиновников, рабочих, со вкусом выговаривал неприличные слова, как будто забывая о присутствии
Веры Петровны, она всячески показывала, что Варавка «ужасно» удивляет ее, совершенно непонятен ей, она относилась к нему, как бабушка к Настоящему Старику — деду Акиму.
— Забыл я: Иван писал мне, что он с тобой разошелся. С кем же ты
живешь,
Вера, а? С богатым, видно? Адвокат, что ли? Ага, инженер. Либерал? Гм… А Иван —
в Германии, говоришь? Почему же не
в Швейцарии? Лечится? Только лечится? Здоровый был. Но —
в принципах не крепок. Это все знали.