Нефертити – красота грядёт
Египетская крестьянка на своем участке находит глиняные таблички, испещрённые палочками и точками. Но в музее Древностей таблички принимают за "исторический мусор". Их относят в хранилище, где им вновь уготована судьба забвения, но случайно обнаруженные на табличке картуши с именами неизвестного прежде фараона Эхнатона и его жены Нефертити заставляют по-иному посмотреть на эти таинственные весточки из прошлого…
Оглавление
* * *
Приведённый ознакомительный фрагмент книги Нефертити – красота грядёт предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.
Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других
Глава 2
Фивы. День чествования быка Аписа. Гадание, карта вторая
Гадалка отложила первую карту и открыла следующую, немного помолчав, окинула взглядом красавицу. В глазах застыл вопрос: стоит ли говорить, что суждено, сможет ли это нежное создание устоять в тяжёлых жизненных испытаниях. Не сломится ли она от страшных пророчеств?
— Говори! — требовательно произнесла Нефертити. — Многие считают большой привилегией знать день и час своей смерти. Я не боюсь!
— Дитя моё, я не вижу близкой смерти для тебя, но проклятие богов лежит на тех, кто рядом с тобой. В доме твоём скоро увянет один из цветов лотоса…
— Что?!
— Погибнет ребёнок, и когда ты меньше всего будешь ожидать, увянет и второй, — печально произнесла гадалка. У Нефертити сжалось сердце, а гадалка украдкой смахнула набежавшую слезинку, голос её дрогнул, но она продолжала. — Болезни и смерть окружают тебя и идут за тобой неотступно, — произнесла тихим голосом, переворачивая карту с изображением Анубиса, скрестившего руки на груди в ожидании. А рядом с ним величественные статуи, но не богов, а юношей с прекрасными лицами и два цветочка лотоса. — Ты много раз будешь стоять у врат Осириса, но откроют их для тебя гораздо позже твоих детей…
Нефертити содрогнулась от ужаса, но не подала виду. Только выше подняла голову, как будто приготовилась принять удар судьбы именно сейчас. Но она даже представить не могла, какие беды и страдания предвещала ей гадалка.
Старик-врачеватель тяжело вздохнул, развернул свиток и записал: «Лишь на закате жизни человек может оценить пройденный им путь и сказать: „Я был счастлив, я не пережил своих детей, не терял родных и близких, не совершал ничего подлого, и никто не проливал слёз по моей вине”. Когда виден конец жизненного пути, человек понимает, что в этом мире всё суета: и борьба за власть, и борьба за веру, и за место под солнцем — всё пустое. Ценно только то, что он оставляет после себя — ростки своей жизни. А в жизни каждому нужно всего ничего, это много и мало, это целый мир — это любовь!»
Три дня спустя
— Горе, о боги, какое горе! — рыдая, вбежала в тронный зал Бенремут. — Свет моих глаз… Сестра моя, горе опустилось на наш дом! — Она рухнула на пол, как подкошенная.
— Что? Что случилось? — Нефертити подбежала к ней, пытаясь поднять.
Бенремут не унималась, рыдания раздирали её, не давая сказать ни слова. Нефертити не выдержала и закричала:
— Говори! Что?
— Наша малышка… наша малышка одна из близняшек, она вся горит, и я… и я ничего не могу сделать!
— Давно?
— Уже день, — всхлипывая, прошептала Бенремут. — Врачи сказали: «Здесь мы помочь не можем».[28].
— И ты молчала! — Не дожидаясь ответа, Нефертити бросилась к ребёнку.
Пока она бежала по длинным тёмным коридорам, в голове стучало: «О боги, боги, помогите, спасите малышку. Исида, хранительница, помоги! Спаси! Амон всемогущий, защити! Спаси! Защити мою девочку…»
Но увидев дочь, она сразу всё поняла…
Нет, боги уже не помогут! Тельце малютки подёргивалось в предсмертной агонии. Пересохшие губки в страдальческой улыбке, вся бледненькая, словно лист увядшего лотоса, она с укором смотрела на взрослых, которые ей ничем не могли помочь. Нефертити схватила ребёнка, прижала к груди.
— Нет!.. Боги спасут тебя, моя маленькая… Всё будет хорошо, всё пройдёт… — слова застыли, не слетели с губ…
На последнем вздохе малышка прошептала: «Мама», — выдохнула и уснула тихо и навечно.
Обхватив дочку, прижав её к себе, своё сокровище, Нефертити долго сидела, покачиваясь из стороны в сторону, напевая ребёнку тихую песню, словно укачивая его. Слёз не было. Рыдания застыли, глаза ничего не видели. Она боялась выпустить мёртвое тельце из рук, боялась, что незримые силы подхватят его и унесут от неё далеко, далеко… навсегда. И материнское горе превратило царицу в статую, статую скорби.
«За что, за что боги отняли у меня невинное дитя? Ибис[29] ещё не успел записать имя дочки в «книге жизни», а Осирис и Анубис уже призывают её к себе. Разве не достаточно им было забрать к себе отца и мать, им ещё нужен и мой ребёнок? Почему боги забирают самое дорогое? Почему? Почему Исида не защитила её? Почему Амон всемогущий не остановил хлад смерти? Где они, эти боги? Куда смотрят их всевидящие очи? Они безмолвствуют и бездействуют! Так зачем такие боги, которые ничего не слышат и ничем не могут помочь?» Злость охватила Нефертити.
«Все эти бесчисленные боги только игра жрецов. Богов так много, что они не знают, кому и как править людьми, кому и когда помогать нам. Они спокойно почивают у себя в храмах, принимая дары и почести, но ничего не хотят делать для нас взамен. Так, может, нужен лишь один Бог? Всемогущий и всесильный? Тот, кто каждодневно дарит любовь людям и несёт жизнь в своих руках-лучиках? И это — бог солнечного диска — Атон!»
Укачивая мёртвого ребёнка и боясь выпустить его из рук, Нефертити пробивалась сквозь собственные горькие и вязкие мысли и понимала, что никакие силы не помогут уже воскресить дочку. А раз так, то зачем поклоняться богам — этим никчёмным истуканам!
Но в стране, где люди живут в вере, нельзя лишить их самой этой веры. Это подорвёт устои государства, а значит, и власть фараона. Взамен множества богов необходимо другое божество, более сильное и созидательное, то, что можно видеть и чувствовать, чувствовать каждой клеточкой своего естества… Солнце!
И горе укрепляло Нефертити в давней её мысли. Все мы дети Солнца! И тогда её доченька, как маленький солнечный лучик, едва осветив землю, вновь вернётся к своему Создателю.
Эти мысли возвратили царицу к жизни. Только они не позволили матери сойти с ума от горя и отчаяния. Мысли, жёсткие, настойчивые, требовательные, наполняли её невидимой и неукротимой силой для борьбы — борьбы со жрецами. Пусть она уже не вернёт малышку, но теперь она не позволит им обманывать как себя, так и других. Она будет бороться с ними не за жизнь, которая никому не принадлежит, не за смерть, о которой они так заботятся, а за вечность, за вечное солнце, за живое его воплощение — бога солнечного диска Атона!
Нефертити отдала тельце малышки сестре. Всё то время, пока царица боролась со своим горем, Бенремут рыдала у её ног, ожидая приговора.
Бенремут винила себя за смерть ребёнка. Что недосмотрела, что не молилась Амону, и не принесла жертвоприношения Исиде-хранительнице во спасение ребёнка.
— Почему я не молилась всемогущей спасительнице?! Почему?.. — твердила обезумевшая от горя женщина, и готовая теперь ко всему, даже к смерти. Её она приняла бы безропотно, с должным смирением.
Но Нефертити передала ей остывающее тело дочери и лишь попросила позаботиться о погребении. На её лице не было и тени упрёка за случившееся.
— Наша малышка на пути к звёздам…Такова воля Создателя! — произнесла Нефертити и заплакала.
Сёстры обнялись, горе одно на двоих… И слёзы потекли безудержным потоком… Крошечное тело покоилось в сплетённых руках двух женщин, но принадлежало уже не им, а вечности…
1907 год, Берлин
В доме Людвига Борхардта царит оживление. Выдающийся немецкий археолог и специалист по искусству и архитектуре Людвиг Борхардт наконец-то получил концессию на проведение раскопок в Египте. Местом раскопок должна стать не Долина царей, куда стремились все — от учёных-археологов, исследующих царские гробницы, до мелких воришек, что поставляют торговцам древностями предметы старины. И не плато Гиза влекло к себе, где величественные пирамиды только и напоминают, что о бренности жизни, и не Луксор с его великолепными храмами.
Нет! Учёный мечтал как можно скорее приступить к раскопкам в долине на Среднем Ниле, где расположилась деревня с обычным арабским названием — Тель-эль-Амарна.
1887 год, Египет
Жители деревни Тель-эль-Амарна, разбирая для своих нужд камни старинных построек, окружающие их деревню, были далеки от мысли, что они крушат «величайшую ценность». Случайно одна из жительниц деревни здесь нашла глиняные таблички, испещрённые странными знаками. Женщина отнесла их в музей древностей, но они не вызвали интереса у учёных.
Таблички снесли в хранилище, им была определена судьба забвения среди других экспонатов, если бы не чутьё молодого сотрудника. Что-то привлекло его в этих надписях. То ли аккуратность, с какой были выполнены таблички, то ли надписи на них были ещё более аккуратны, чем сами таблички, — так простые школьники не пишут. Они скорее походили на остраконы — плоские кусочки известняка, на которых упражнялись писцы.
Саид имел скромные познания в области древних языков, — все таблички были на аккадском языке, — но, его интуиция и огромное желание привнести в этот мир своё открытие, подсказали ему, что это тот самый случай, о котором мечтает каждый учёный. Интуиция подсказывала ему — он раскладывает по стеллажам непросто школьные тетради или амбарную книгу одного из храмов. Нет по меньшей мере это был дневник или отчёт вельможи фараону, потому как на табличках довольно часто встречались картуши с именем какого-то неизвестного ему фараона и его жены. Щемящее и упоительное чувство открытия наполняло душу. Предчувствие чего-то великого не покидало его, заряжая неуёмной энергией. Он не поленился, и, взяв одну из табличек, на которой был ряд неизвестных ему картушей, отправился в Абидос, храм правителя XIX династии — Сети I. В этом храме Сети обессмертил имена семидесяти пяти правителей, предшествовавших его династии и, конечно же, себя самого. Имена, вырезанные на стенах храма, как заклинания, ежедневно читали вслух жрецы, чтобы усопшие чувствовали себя спокойно и счастливо в мире Осириса. В этой длинной череде имён-картушей Саид пытался найти именно те, которые были записаны на его табличке. Но ни одного картуша более или менее похожего он не нашёл.
Он знал, что в долгой жизни Египта бывали периоды, когда в одно и то же время в Нижнем и Верхнем Египте могли существовать одновременно две параллельные династии. Знал и то, что при восшествии на престол фараоны получали пять титулов: имя — воплощение бога Гора, имя — воплощение «двух владычиц», имя — воплощение «золотого ястреба», личное имя и второе имя — что-то вроде фамилии. И возможно, не все из них знали или что-то напутали составители храмового списка. Но хоть что-то должно хотя бы отдалённо напоминать надписи. Увы! Саид знак за знаком проверял картуши на храмовых стенах, но нигде не было тех картушей, которые, как ему казалось, он уже знает наизусть.
Неужели он ошибся: эти таблички и в самом деле не представляют никакой ценности, а картуши на них — это лишь блажь вельможи этого нома? «Скорее всего, — решил Саид, — эти таблички относятся ко времени наибольшей политической раздробленности и нестабильности, когда каждый номарх считал себя фараоном в своей вотчине. И тогда они не так уж важны для истории, как я посчитал, хотя и могут представлять какой-то интерес. Но это не находка века».
Саид загрустил. Ему не улыбнулась фортуна — вновь попались незначительные осколки минувшей эпохи. «Эх и глупец же я! Возомнил себя Шампольоном! Глупец! Размечтался, что таблички такие же ценные, как и те, что помогли открыть Вавилон и всё шумерское царство! Как же! Это был такой же никчёмный человечишка, как и ты, который возомнил себя фараоном. Вот и мучайся теперь с его табличками: классифицируй их и сдувай с них пыль, — злился молодой учёный на себя, свою самоуверенность. — С чего я решил, что они ценные? Ведь нашли их не в Каире, не в Абидосе и не в Луксоре, а далеко от каких-либо исторических центров в малообжитой долине! Откуда там взяться открытию века?»
С невесёлыми мыслями возвращался он домой. Кошки скреблись у него на душе, и там, где ещё вчера было упоительное чувство открытия и предчувствие чего-то великого, зияла бездна.
— Эх! Сразу было ясно — ничего интересного в них нет! Никакой ценности не представляют! — не унимался он, — Какой я глупец! Глупец!
И, теперь проезжая по дороге, где ещё вчера он видел себя в ореоле мировой славы, он печально следил за незамысловатым пейзажем и в сердцах, чуть ли не глотая слёз, бормотал:
— Почему говорят, что удача спешит навстречу любознательным юношам? Скорее всего, она торопится к немощным старцам! Она платит им великой находкой за долгие годы ни к чему не приводящих поисков. А юных она только манит…
Перед его глазами проплывали лица знаменитых археологов, они укоризненно взирали на него с высот собственных открытий. Саид по-юношески отмахнулся от них: «Вам везло! Вы находили настоящие сокровища. И всё уже открыли, ничего не оставив мне!»
Но, ругая себя, он всё же мысленно постоянно возвращался к табличке, которая лежала у него в кармане, аккуратно завёрнутая в носовой платок. Там же лежал и список правящих фараонов, предусмотрительно скопированный им с оригиналов картушей в Абидосе.[30] Саид достал табличку и стал разглядывать её, скорее оттого, что ему нечем было заняться в долгом пути, чем преследуя уже какие-то иные цели.
Он в сотый раз рассматривал ряд картушей: две пары больших в центре и по три одинаковых поменьше справа и слева, так часто изображаются дети фараона от первой жены.
— Смотри ж, как высоко ценил себя этот номарх, даже детей вводил в ранг наследователей престола.
Секунда, и его осеняет: «А если это фараон, чьё имя по каким-то причинам проклято? И поэтому оно не внесено в общий реестр фараонов, которые правили до девятнадцатой династии! Скорее всего, это по времени не так далеко от Сети, коль он побоялся вставить хоть какое-то упоминание об этом фараоне! Значит!.. — Сердце гулко стучало в груди. — Искомое имя должно лежать между восемнадцатой и девятнадцатой династией!»
От этой мысли Саид чуть было не подпрыгнул. Тень великого открытия вновь мелькнула в вечерней дымке, в отсветах заходящего солнца.
Он начал мысленно перебирать в уме тех, кто был до Сети. «Рамсес I… кто же ещё?» — и усмехнулся. Усмехнулся — его старания напрасны, ведь у него в кармане, сложенный вчетверо, лежит список картушей фараонов, чьи имена он пытается выудить из памяти!
— Велик Аллах! Ах, какой я молодец! — Саид достал из кармана лист со списком и уже с улыбкой принялся сверять картуши на табличке и те, что были в списке.
Мгновенно было забыто, как ещё несколько минут назад он корил себя зазря потраченное время, и он опять пребывал в том оживлённом состоянии, какое знает каждый учёный, — предчувствие близкой победы, предчувствие открытия.
— Так! Такое несвойственное для трона имя — Хоремхеб.[31]. Затем такое же Аи или Эйе, как правильно прочитать? Стоп! — Озноб пробежал по коже. Ладони стали потными.
Только вчера у торговца древностями он приобрёл для музея по сходной цене золотое кольцо с изображением скарабея! На внешней части кольца было выгравировано имя этого фараона — Аи или Эйе и имя его жены!
Взгляд медленно перевёл с листа на табличку, как магнитом, его влекло имя, начертанное на глине тысячи лет назад…
И вот свершилось! Свершилось то, чего он так долго ждал, то, что было смыслом всей его жизни, — вписать своё имя в книгу великих открытий!
На глиняной табличке, на той самой, которую принесла женщина из Амарны, на той, что минуту назад могла быть в чувствах просто выброшена за ненадобностью, было дважды последним справа и последним слева от больших картушей родителей — фараона и царицы — начертано имя жены Эйе! И это значит, что перед ним лежит непросто архив одного из номов и какого-то сумасбродного номарха, который в дни смуты возомнил себя фараоном. Нет! Больше, гораздо больше!
Так как картуши из храмового списка фараонов и на кольце, и на табличке имеют цепь совпадений, то это доказывает только одно: на табличке из Тель-эль-Амарны начертаны имена истинного фараона, по каким-то причинам отсутствующие в списке правящих фараонов, а также имя его первой жены-царицы и трёх детей, одна из них впоследствии становится царицей — женой фараона Эйе!
Власть в древнем Египте передавалась по женской линии. И если Эйе был включён в списки правителей — а власть он мог получить, только женившись на наследной принцессе, — то это подтверждало, что фараон и его дочь принадлежали к правящей восемнадцатой династии. А отсюда потрясающий вывод: «Он открыл проклятого фараона»! Того самого, о котором ходили только слухи и легенды, но не было никаких фактов и доказательств. Это имя повсеместно было вычеркнуто из анналов истории.
Радостный крик вырвался из его груди!
Саид ликовал! И сразу всё стало совсем другим. По-другому защебетали птицы. Вечернее небо, мгновение назад навевавшее ему сумрачные мысли о никчёмности его существования, вдруг озарилось яркими, радостными всполохами багрянца, и заходящее солнце не пугало больше огненностью пожарищ, а, наоборот, мирно и величаво прощалось с ним, чтобы завтра встретить его новой улыбкой дня и новыми свершениями.
Это открытие было встречено восторженно, и в необходимости раскопок в Амарне уже никто не сомневался. Но страна была бедна, и как Саид ни бился, как ни убеждал выделить деньги на проведение раскопок в Амарне, ничего не получалось, словно кто-то неведомый закрывал перед ним двери и не давал идти вперёд.
Саид отправил таблички в Париж, но там их приняли за фальсификацию. Он показывал их англичанам, но таблички не вызвали интереса и у них. Лишь в Берлине крупнейшем в то время центре ассириологии заинтересовались амарнскими письменами. Немецкие археологи и лингвисты без труда установили как подлинность, так и ценность амарнских табличек, по сути, являющихся архивом «министерства иностранных дел» фараона Аменхотепа IV. Чем-то он сильно насолил поколению живущих с ним бок о бок людей, да так, что они вычеркнули его имя из всех вещественных доказательств его пребывания на троне. Изредка встречались обрывочные записи с именем Аменхотеп IV или Эхнатон, но только косвенно: «В шестой год царствования Эхнатона я получил хороший урожай со своих полей…». Все остальные доказательства его существования отсутствовали.
Газетные полосы запестрели сенсационными заголовками: «Найдены древние письмена», «Тайна пропавшего фараона», «Проклятый фараон возвращается», «Открытие века!».
Толпы «искателей» заполнили некогда пустынную долину близ деревушки Тель-эль-Амарна. Были среди них и учёные, и те, кто стремился нажиться на древностях. Египет переживал новую волну грабителей.
Но оказалось, что «искателям» особенно и нечем было поживиться в Амарне. Наследием распорядилось время. В долине, где тысячелетия назад царило оживление, где цвели сады, теперь только шакалы завывали по ночам да змеи прятались в расщелинах скал. Запустение города произошло задолго до появления здесь арабов, македонян и даже ассирийцев. Город просуществовал недолго, не успел разрастись, и гробницы, зияющие провалами, никогда так и не были заняты. Лишь стелы, одиноко возвышаясь над развалинами города, молчаливо напоминая о его былом величии и о том, что именно в этом городе жил и правил фараон, чьё имя было безжалостно вычеркнуто из истории.
Искатели, не найдя здесь ничего ценного, вскоре перестали интересоваться отдалённой от основных археологических центров долиной, и потихоньку интерес к ней угас.
Но… Людвиг Борхардт, прежде чем получить концессию на проведение раскопок в Тель-эль-Амарне, долго исследовал труды Уильяма Флиндерса Питри, знаменитого английского египтолога, проведшего в Амарне уже несколько сезонов. С 1891 года Питри проводил планомерные раскопки и проделал огромную работу, но не достиг каких-либо значимых результатов. А Людвиг Борхардт считал, что пески в долине скрывают многое и лишь ждут того, кто сможет приоткрыть покров вечности. Возможно, именно он, и будет тем, кому пески откроют свои тайны…
В то время как Борхардт только приступал к работе, пришло сообщение из Долины царей: Теодор Дэвис обнаружил гробницу, в которой были найдены остатки кедрового гроба, покрытого золотом с надписью: «Он сделал это для своей матери Тэйи».
В гробнице был ещё один гроб с полуистлевшей мумией, на верхней крышке которого сохранились следующие иероглифы: «Прекрасный властелин, единственный избранник Ра, царь Верхнего и Нижнего Египта, Живущий в правде…Прекрасное дитя здравствующего Атона, имя которого будет жить вечно».
Эта уникальная находка ещё больше всколыхнула мировую общественность. И вновь запестрели заголовки: «Мумия проклятого фараона Эхнатона найдена!», «Вместо Эхнатона в гробу покоилась женщина!», «Чья мумия найдена Теодором Дэвисом?». Вся эта шумиха была отчасти обусловлена и тем, что находка позолоченного гроба не внесла ясности в неразбериху вокруг имени Эхнатона, а лишь усилила её. Очевидным было только одно: найдена мумия, а кому она принадлежала — непонятно. Все картуши с именами владельца гроба и каноп[32] были старательно стёрты. Имя Эхнатона сохранилось лишь на кирпичах, на которых стоял гроб, но это опять же ничего не доказывало: возможно, не было своих кирпичей и вместилище мумии поставили на чужие.
Всё расположение вещей в гробнице — дорогая посуда, цветные чаши и драгоценности — говорило только об одном — здесь побывали не грабители. Но тогда кто и зачем? Вопросов добавляла и мумия. Она была гораздо моложе предполагаемого фараона Эхнатона почти на пятнадцать лет!
Всё это ещё раз доказывало необходимость самых тщательных раскопок в Тель-эль-Амарне.
И Борхардт торопился.
Он ещё не знал, что эти раскопки займут пять лет. Не знал и того, что они станут смыслом его жизни.
1912 год, 6 декабря, деревня Тель-эль-Амарна
Раннее декабрьское утро. Солнце медленно скользит по зубцам гор, с каждой минутой меняя их сказочные очертания. В Египте декабрь самый прекрасный месяц: нет изнуряющей жары и испепеляющего зноя. Небо высокое, лазорево-голубое, ни единого облачка. Воздух чист и свеж и наполнен какой-то необычной тишиной. Упоительная свежесть и радость жизни чувствуются в лёгких порывах северного ветра.
Из палатки, потягиваясь, вышел Борхардт. Он огляделся. Солнечный диск приветствовал его блеском белого золота, словно приглашая вступить в этот день с улыбкой навстречу неизвестности. «Да! Хороший денёк, — подумал он. — Да и сон был чуден! Что же мне снилось?! Не помню». Он окинул взором пробуждающуюся природу и сказал: «Красиво!» За пять лет раскопок он привык к этому незатейливому пейзажу и даже полюбил его.
Борхардт потягивался, щурился от яркого солнца и силился вспомнить, что же такое ему снилось? Что-то очень интересное о раскопках… о Нефертити… Или это не сон?
Тель-эль-Амарна — удивительное место. Здесь, словно в исторической капсуле времени, пройдя через пространство и время, Борхардт попал в те далёкие годы, когда Египет был в зените славы, и владения его простирались на тысячи километров с юга на север. Когда фараон Эхнатон, отменив всех богов, протягивая руки к Солнцу, создателю всего живого, стал поклоняться Атону как единому богу, воспевая ему ежедневные гимны, и строил новый мир вселенской любви, когда дань Египту ещё платили не только мелкие князьки, но и цари великих государств, оплачивая тем самым своё спокойствие. Но грозные тучи уже сгущались на горизонте могучей страны.
Борхардт видел, что мир, счастье и всепоглощающая любовь в доме фараона были временны, и его реформам не дано было продолжиться в деяниях последователей. Слишком рано они возникли на листе истории, слишком рано идея единобожия появилась на горизонте Египта. Не готова была страна к таким радикальным мерам, не готово было сознание людей исключить из своей жизни других богов, да по большому счёту они не переставали верить во всех тех богов, которым поклонялись их предки, лишь главенствующее место занял Атон — бог солнечного диска. А насколько прочно было это верование, показало время. Город Ахетатон[33], созданный во славу Атона, просуществовав всего несколько лет, оставил после себя лишь пустые гробницы в окружающих город скалах да межевые стелы.
В Тель-эль-Амарне время для Борхардта спрессовалось в одно мгновение; всё стало таким близким; и он хорошо знает это семейство и сам лично знаком с фараоном, его любимой женой и детьми. Они, построив город, где всё, казалось, должно было быть подчинено только одной великой цели — служению Атону, наполнили город гармонией и спокойствием. На всех рисунках линии чисты и просты, и нет помпезности, тяжёлых и надуманных сцен, нет тоталитаризма власти и её силы. Это просто люди со своими радостями и бедами. Сцены жизни этой семьи составляли целостные картины обычного человеческого счастья. Они действительно были счастливы тем, что любят друг друга и своих детей, тем, что им светит ласковое солнце, которое прикасается к их носам символами вечной жизни — анхами.[34] А они дарят Атону самих себя и свою любовь.
Людвиг Борхардт до того сроднился с царской четой, что иногда ему казалось, будто он собирает по крупицам не жизнь людей, живших за три с половиной тысячи лет до его рождения, а лишь восстанавливает семейный альбом дальних родственников. Будто он ищет и не может найти ответа на простой вопрос: «Так куда же он уехал? Ведь ему так хорошо здесь жилось, и всё у него славно складывалось: добился, чего хотел, выстроил город, нарожал много детишек, да и жена — красавица. И почему же ушли из его города люди, что могло потревожить их покой, или что-то перестало удерживать их здесь? Может, не всё так хорошо и спокойно было в стране Эхнатона, как выглядело на рисунках?» Вопросов было много, и на каждый ему хотелось найти ответ.
«Что же мне снилось сегодня?» — пытался вспомнить Борхардт. Его не покидало очарование сна, — так бывает, когда сновидение из глубины сознания вытаскивает самые прекрасные и потаённые мысли или, наоборот, вливает в мозг ту информацию, которая никогда не могла бы появиться, не будь у нас шестого чувства. Где-то в затаённых уголках этой «мини-вселенной» под названием «мозг человека» отыскивается та информация, которая была заложена туда не нами, а предшествующими поколениями. И информационное поле Земли находит ответ на поставленные вопросы.
— А… припоминаю… — прошептал он, почёсывая голову, и через мгновение радостно воскликнул. — Мне… снилась Нефертити! Она была в царской синей тиаре, с ребёнком на руках, сидела в саду под раскидистыми ветвями смоковницы, а рядом резвились старшие дети. И Эхнатон, как простой смертный, сам срывал спелые плоды и услаждал ими Нефертити, дочерей и меня, словно я его гость. Приснится же такое! Сон, но так правдоподобен, что нет грани между реальностью и фантазией, — весело размышлял Борхардт. — Ещё немного, и я начну чувствовать их своими родственниками и называть не иначе как дядюшка Эхнатон и тётушка Нефертити. Хороший сон — хороший день! Что же он принесёт? — спросил он сам себя.
Так просто — вопрос без ответа, ни к чему не обязывающий и ничего не требующий. Но как часто, задав такой вопрос, человек через некоторое время получает ответ совершенно неожиданный, но подсознательно ожидаемый им. Словно космическая энергия стремится помочь в разрешении его вопроса именно сегодня и именно ему.
Борхардт ещё раз потянулся и, улыбаясь, отправился принимать душ, уже предвкушая прохладу воды. Некоторые любят понежиться по утрам в постели, а он любил поплескаться.
Но даже умываться сегодня ему пришлось на скорую руку — прибежал мальчик феллах с перекошенным лицом. Попадись ему на дороге кобра, вид у мальчонки был бы куда более спокойный. Безбожно коверкая слова, брызжа слюной, размахивая руками, он орал что есть мочи:
— Миста Борхардт, миста Борхардт, идти туда! Скорей идти туда! Миста Борхардт, скорей идти…
— Что случилось? Что? — хватая мальчугана за плечо и встряхивая его, чтоб хоть немного остановить этот поток слов, прокричал в ответ Борхардт. — Ловушка? Стена рухнула? Придавило? Кто? Что?
— Миста Борхардт, там… там… О! — мальчик не мог найти нужных слов и стал заменять их жестикуляцией. Он то показывал себе на грудь, делая круговые движения, из чего было понятно, что напугала его женщина, то тыкал в свою голову и кричал «шапка», то показывал на горло, словно оно было перерезано, а в конце своего выступления с применением пантомимы он, указывая на свое чумазое, беззубое лицо и радостно, словно вспомнив, как это сказать, выпалил: «Красавица!»
— Да, ты уж, конечно, красавица! Красавица! — улыбаясь, пробормотал Борхардт. Он мысленно ругал того, кто отправил к нему мальчишку, который знал всего три слова и не мог толком объяснить, что случилось.
— Что ж тебя так взволновало? — вслух размышлял он, поглядывая на мальчика. — Кто тебя прислал? Где? — спросил он, уже теряя надежду получить ясный ответ на вопрос «что случилось?» Так хотя бы знать, где и в каком месте случилось несчастье, о котором тот пытается рассказать.
Но ребёнок только размахивал руками и вновь и вновь твердил заученное: «Идти туда»!
Убедившись, что большого он не добьётся, Борхардт одел белый колониальный шлем, взял трость и отправился за мальчиком.
— Ну, идём показывай!
Но через минуту учёный уже пожалел, что не оседлал хотя бы осла. Он пыхтел, отмахивался от мух и еле поспевал за мальчиком. А тот, радостно подпрыгивая и забегая вперед, поминутно размахивая руками, пытался рассказать ему, что же приключилось там… Но ясности это не прибавляло. Борхардта это уже начинало злить и изрядно раздражать.
— Ты или говори толком, или молчи! — сказал он мальчику. Но мальчик так же хорошо понимал, как и говорил, и, не унимаясь, продолжал выкрикивать, словно попугай, заученную фразу.
— Скорей! Скорей. Идти туда! Красавица!
— Да успокойся ты! — прикрикнул археолог, беззлобно замахиваясь на него тростью. — Слышал уже, знаю! Всё понятно. Надо идти, там красавица.
«Только вот откуда у нас красавице взяться? Здесь никаких женщин нет, не то, чтобы появиться какой-то красавице», — подумал Борхардт.
— Стоп! — и сам встал, как поражённый громом. — Найти? — крикнул он мальчику, подстраиваясь под его знание иностранного языка.
Тот утвердительно кивнул, а затем, закатывая глаза и разводя руки, серьёзно добавил:
— О-о! Красавица!
— О, мой Бог! Что ж ты раньше не сказал, почему молчал? Скорей! — И теперь он подстёгивал мальчишку. — Быстрей!
Мальчик в недоумении посмотрел на него. Как же так, ведь он так хорошо всё рассказал, показал, любой мальчишка из его деревни догадался бы, а он даже говорил, что нашли очень красивую женщину. Странные эти взрослые. Но самые странные — европейцы. Дай им кусочек глины с какими-то каракулями, и вот с ними творится что-то невообразимое, они его и чистят, и целыми днями рассматривают, и ещё дают за него денег. А эти кусочки глины разбросаны просто всюду. Неужели у европейцев на всё хватит денег? «Вот бы найти их так же много, как бабушка Мадина, — думал мальчик. — Уж я бы этим богатеям не отдал бы так дёшево, как она. А вот за верблюда бы отдал». — Мальчик перестал подпрыгивать, размахивать руками и целиком погрузился в радостные мечты о верблюде.
А Борхардт думал: «Как странно, люди, живущие сейчас на этой земле, не имеют к прошлой цивилизации никакого отношения. Для племён, населяющих сегодня Египет, эти сокровища не имеют никакой ценности и ничего не стоят. Ох, и глуп же Огюст Мариэт — подсказал правительству узаконить запрет на вывоз исторических ценностей! Организовал музей в Булаке, в каирском-то предместье! Зачем? Кому нужен здесь этот музей? Сидел бы лучше у себя в Лувре да собирал бы коллекцию на радость потомкам, а не вбивал бы вредные мысли в головы египетского правительства! Дескать, всё, что найдено, принадлежит Египту по праву и должно охраняться законом! По какому праву? А что же они раньше не берегли свои сокровища, почему расхищали их столетиями? Строить дома и загоны для скота из храмовых плит — да это похлеще расхищения, это кощунство! И что феллахи будут делать со всеми этими сокровищами? Разве эти люди — «кочевники», бедуины, смогут оценить красоту и величие? Разве они смогут изучить весь этот грандиозный исторический пласт? Они растащат по своим хибаркам сокровища и будут кувшинами, которым нет цены, носить воду и поить скот. А теперь ещё и этот Гастон Масперо: „Вы должны бережно относиться ко всему, что найдёте, ведь это достояние Египта“. А нужно ли Египту это достояние?»
Так, думая каждый о своём, мальчик и учёный дошли до квадрата Р. 47. При раскопках Ахетатоне был применён метод: город расчертили на квадраты, каждая сторона 200 метров, вертикаль обозначали буквой, горизонталь — цифрой, где по предположениям археологов, были мастерские скульпторов. Здесь в одном из разрушенных домов был найден небольшой ларец с надписью: «Хвалимый царём, начальник работ, скульптор Тутмос».
— О мой Бог, я же сам приказал работать сегодня именно здесь! — воскликнул Борхардт. — Значит, мои предположения оправдались! Что ж такое нашли? Полуразбитый бюст фараона? Или незаконченную статую царицы?
Не успел он осознать сказанное, глазам предстала следующая картина: все, кто находился на раскопках, собрались у развалин мастерской скульптора Тутмоса, будто произошло какое-то несчастье. Они столпились над виновником происшествия в нерешительности и в полной тишине, словно не зная, что же с этим всем теперь делать…
«Только несчастного случая нам и не хватало», — мелькнуло в голове Борхардта. Он подошёл ближе. Толпа молча расступилась, открывая истинного виновника произошедшего…
На рабочем столе, застланном мешковиной, стоял бюст женщины в синей тиаре!
— Нефертити! — ахнул Борхардт, всплеснув руками. А вспомнив свой сон, прошептал. — Синяя тиара!
Прошептал и замолчал, будто испугался своих слов, его сновидения затмили реальную жизнь. И теперь он боялся, что ещё мгновение — происходящее окажется тоже сном!
Борхардт, подобно феллахам, замер на месте с открытым ртом и, чуть подавшись вперёд, впился взглядом в прекрасное изображение женщины в синей тиаре. Он, не отрываясь, смотрел на бюст — не в силах отвести взгляда, — и теперь ему было понятно, почему находка вызвала такой восторг у мальчика. Она была великолепна!
— Царица Нефертити в синей тиаре!
На всех без исключения бюст произвёл неотразимое впечатление. Люди словно лишились дара речи. Красота, воскресшая из небытия, очаровывала и завораживала. В этом облике было что-то необъяснимое, магическое, и можно было стоять и смотреть часами. На её губах едва уловимая улыбка, глубина переживаний во взоре, царственная изящность облика и его чувственность наполняли души собравшихся восторгом. Сама жизнь светилась в этом изображении.
Женщина величаво и в тоже время игриво смотрела на них, словно всем своим видом говоря: «Я пришла».
«Прекрасная пришла», созданная в порыве творческого вдохновения, стояла на верстаке и с улыбкой взирала на открывшийся перед ней мир.
Вечером, приступив к дневниковым записям, Борхардт о найденном бюсте Нефертити напишет только одну фразу: «Описать невозможно — смотреть!»
День тот же и там же
Среди восторженных глаз, устремлённых на Нефертити, были глаза наполненные слезами счастья и восхищения, словно свершилась его заветная мечта, к которой он шёл всю жизнь, терпя невзгоды и лишения, а мечта была несбыточной и недосягаемой, как звезда.
Саид — сотрудник Каирского музея — был прислан в помощь Борхардту и теперь не мог отвести от бюста зачарованных глаз. Его губы безотчётно шептали:
— Нефертити! Красавица грядёт! Я нашёл тебя, я, наконец-то, нашёл тебя! Я шёл к тебе целую жизнь, ждал целую вечность. Ты прекрасна!
Он не кривил душой и не преувеличивал, он действительно ждал и искал её целую жизнь. Двадцать пять лет, с 1887 года, словно одержимый, он искал любое упоминание о ней. Поначалу таблички из Амарны захватили его — ему было просто интересно, затем желание доказать учёному миру их подлинность. И чем больше он посвящал себя этим весточкам вечности, тем всё чаще ловил себя на мысли, что ему нестерпимо хотелось бы найти образ Нефертити, которая уже всецело завладела его душой. Поэтому Саид отправился в Амарну. Здесь на стенах гробниц вместо привычных сцен царства мёртвых были барельефы и рисунки, изображающие Нефертити и её мужа Эхнатона: царственная чета приветствует Атона и преподносит ему дары. Хотя рисунки и завораживали Саида своей необычностью и динамизмом, но они не передавали истинные черты царицы. Фараон и царица на них, как брат и сестра: у обоих вытянутые лица и очень большие губы, раскосые глаза. Понять по этим изображениям, чем же так пленила Эхнатона эта женщина, было просто невозможно.
Мечта найти истинный образ царицы, которую весь двор называл «Владычица приятности», изменила неторопливый и размеренный ход его жизни, но он вступил на дорогу, ведущую в прошлое, и оно увлекло его. Знать о ней всё, знать каждый момент её жизни было смыслом его существования. Поначалу он доказывал — таблички действительно подлинные и являются истинным сокровищем. Затем, когда учёные стали называть таблички «открытием века», и когда Питри приступил к раскопкам в Амарне, Саид поспешил в экспедицию. Каждый день, проведённый в Амарне, лишь умножал его мечту. Но укрытый песками город спал и хранил свои многовековые тайны.
Прошло двадцать пять лет, и мечта о Нефертити казалась не только несбыточной, но и эфемерной, как сон, которому не суждено сбыться и который таял в предрассветной дымке утренней зари. И вот когда он уже отчаялся увидеть её истинный облик, аллах послал ему в подарок настоящее сокровище. За труды и терпение аллах вознаградил его чудом!
Саид не верил своим глазам: «Красавица грядёт» в синей тиаре с нежнейшей улыбкой на коралловых губах, словно приветствуя, смотрела на него властно и призывно. Душа его наслаждалась исполненной мечтой и упивалась восторгом, который рождался при одном только взгляде на этот образ, глаза наполнились слезами, а губы шептали: «Ты прекрасна, Нефертити!»
В этот день посёлок археологов всколыхнуло и другое событие. Непонятно отчего — то ли из-за воды, то ли из-за молока, привозимого из деревни, — у многих работников началась острая дизентерия. Не имея каких-либо медикаментов под рукой и не зная, что делать в подобной ситуации, Борхардт послал за доктором, который находился за сотни километров, и ждал, полагаясь на Бога. Пока доктор прибыл, смерть унесла несколько рабочих. Встал вопрос о закрытии археологического сезона. Но Борхардт, нарушая все предписания, продолжал работы. Он стремился добыть как можно больше артефактов, таких же прекрасных, как бюст царицы, но чем больше своих пленников отпускала вечность, тем больше он убеждался, что нет ничего прекрасней, чем скульптурный портрет царицы Нефертити в синей тиаре.
Оглавление
* * *
Приведённый ознакомительный фрагмент книги Нефертити – красота грядёт предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.
Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других
