Неточные совпадения
— Я вспомнила
в самом деле одну глупость и когда-нибудь расскажу вам. Я была еще девочкой. Вы увидите, что и у меня были и
слезы, и трепет, и краска… et tout се que vous aimez tant! [и все, что вы так любите! (фр.)] Но расскажу с тем, чтобы вы больше о любви, о страстях, о стонах и воплях не говорили. А теперь пойдемте к тетушкам.
Иногда, напротив, он придет от пустяков
в восторг: какой-нибудь сытый ученик отдаст свою булку нищему, как делают добродетельные дети
в хрестоматиях и прописях, или примет на себя чужую шалость, или покажется ему, что насупившийся ученик думает глубокую думу, и он вдруг возгорится участием к нему, говорит о нем со
слезами, отыскивает
в нем что-то таинственное, необычайное, окружит его уважением: и другие заразятся неисповедимым почтением.
— Я скоро опомнилась и стала отвечать на поздравления, на приветствия, хотела подойти к maman, но взглянула на нее, и… мне страшно стало: подошла к теткам, но обе они сказали что-то вскользь и отошли. Ельнин из угла следил за мной такими глазами, что я ушла
в другую комнату. Maman, не простясь, ушла после гостей к себе. Надежда Васильевна, прощаясь, покачала головой, а у Анны Васильевны на глазах были
слезы…
— Тебе скучно здесь, — заговорила она слабо, — прости, что я призвала тебя… Как мне хорошо теперь, если б ты знал! —
в мечтательном забытьи говорила она, закрыв глаза и перебирая рукой его волосы. Потом обняла его, поглядела ему
в глаза, стараясь улыбнуться. Он молча и нежно отвечал на ее ласки, глотая навернувшиеся
слезы.
Никогда — ни упрека, ни
слезы, ни взгляда удивления или оскорбления за то, что он прежде был не тот, что завтра будет опять иной, чем сегодня, что она проводит дни оставленная, забытая,
в страшном одиночестве.
У ней и
в сердце, и
в мысли не было упреков и
слез, не срывались укоризны с языка. Она не подозревала, что можно сердиться, плакать, ревновать, желать, даже требовать чего-нибудь именем своих прав.
Он задумчиво стоял
в церкви, смотрел на вибрацию воздуха от теплящихся свеч и на небольшую кучку провожатых: впереди всех стоял какой-то толстый, высокий господин, родственник, и равнодушно нюхал табак. Рядом с ним виднелось расплывшееся и раскрасневшееся от
слез лицо тетки, там кучка детей и несколько убогих старух.
Он медленно ушел домой и две недели ходил убитый, молчаливый, не заглядывал
в студию, не видался с приятелями и бродил по уединенным улицам. Горе укладывалось,
слезы иссякли, острая боль затихла, и
в голове только оставалась вибрация воздуха от свеч, тихое пение, расплывшееся от
слез лицо тетки и безмолвный, судорожный плач подруги…»
Уныние поглотило его: у него на сердце стояли
слезы. Он
в эту минуту непритворно готов был бросить все, уйти
в пустыню, надеть изношенное платье, есть одно блюдо, как Кирилов, завеситься от жизни, как Софья, и мазать, мазать до упаду, переделать Софью
в блудницу.
Она обняла его раза три.
Слезы навернулись у ней и у него.
В этих объятиях,
в голосе,
в этой вдруг охватившей ее радости — точно как будто обдало ее солнечное сияние — было столько нежности, любви, теплоты!
Оно имело еще одну особенность: постоянно лежащий смех
в чертах, когда и не было чему и не расположена она была смеяться. Но смех как будто застыл у ней
в лице и шел больше к нему, нежели
слезы, да едва ли кто и видал их на нем.
Умер у бабы сын, мать отстала от работы, сидела
в углу как убитая, Марфенька каждый день ходила к ней и сидела часа по два, глядя на нее, и приходила домой с распухшими от
слез глазами.
Марина рванулась, быстро пробежала через двор и скрылась
в людскую, где ее встретил хохот, на который и она, отирая передником
слезы и втыкая гребень
в растрепанные волосы, отвечала хохотом же. Потом опять боль напомнила о себе.
Марина была не то что хороша собой, а было
в ней что-то втягивающее, раздражающее, нельзя назвать, что именно, что привлекало к ней многочисленных поклонников: не то скользящий быстро по предметам, ни на чем не останавливающийся взгляд этих изжелта-серых лукавых и бесстыжих глаз, не то какая-то нервная дрожь плеч и бедр и подвижность, игра во всей фигуре,
в щеках и
в губах,
в руках; легкий, будто летучий, шаг, широкая ли, внезапно все лицо и ряд белых зубов освещавшая улыбка, как будто к нему вдруг поднесут
в темноте фонарь, так же внезапно пропадающая и уступающая место
слезам, даже когда нужно, воплям — бог знает что!
Райский еще раз рассмеялся искренно от души и
в то же время почти до
слез был тронут добротой бабушки, нежностью этого женского сердца, верностью своим правилам гостеприимства и простым, указываемым сердцем, добродетелям.
— И я добра вам хочу. Вот находят на вас такие минуты, что вы скучаете, ропщете; иногда я подкарауливал и
слезы. «Век свой одна, не с кем слова перемолвить, — жалуетесь вы, — внучки разбегутся, маюсь, маюсь весь свой век — хоть бы Бог прибрал меня! Выйдут девочки замуж, останусь как перст» и так далее. А тут бы подле вас сидел почтенный человек, целовал бы у вас руки, вместо вас ходил бы по полям, под руку водил бы
в сад,
в пикет с вами играл бы… Право, бабушка, что бы вам…
Он так целиком и хотел внести эту картину-сцену
в свой проект и ею закончить роман, набросав на свои отношения с Верой таинственный полупокров: он уезжает непонятый, не оцененный ею, с презрением к любви и ко всему тому, что нагромоздили на это простое и несложное дело люди, а она останется с жалом — не любви, а предчувствия ее
в будущем, и с сожалением об утрате, с туманными тревогами сердца, со
слезами, и потом вечной, тихой тоской до замужества — с советником палаты!
Но она не слушала, качала
в отчаянии головой, рвала волосы, сжимала руки, вонзая ногти
в ладони, и рыдала без
слез.
— Назад, назад неси, — сказал он, прибежал
в свою комнату, лег на постель и
в нервных
слезах растопил внезапный порыв волнения.
— Да, соловей, он пел, а мы росли: он нам все рассказал, и пока мы с Марфой Васильевной будем живы — мы забудем многое, все, но этого соловья, этого вечера, шепота
в саду и ее
слез никогда не забудем. Это-то счастье и есть, первый и лучший шаг его — и я благодарю Бога за него и благодарю вас обеих, тебя, мать, и вас, бабушка, что вы обе благословили нас… Вы это сами думаете, да только так, из упрямства, не хотите сознаться: это нечестно…
Викентьев выпросился
в Москву заказывать гардероб, экипажи — и тут только проговорилось чувство Марфеньки: она залилась обильными
слезами, от которых у ней распухли нос и глаза.
— Я не пойду за него, бабушка: посмотрите, он и плакать-то не умеет путем! У людей
слезы по щекам текут, а у него по носу: вон какая
слеза,
в горошину, повисла на самом конце!..
Он поглядел ей
в глаза:
в них стояли
слезы. Он не подозревал, что вложил палец
в рану, коснувшись главного пункта ее разлада с Марком, основной преграды к «лучшей доле»!
Она как будто испугалась, подняла голову и на минуту оцепенела, все слушая. Глаза у ней смотрели широко и неподвижно.
В них еще стояли
слезы. Потом отняла с силой у него руку и рванулась к обрыву.
«
Слезами и сердцем, а не пером благодарю вас, милый, милый брат, — получил он ответ с той стороны, — не мне награждать за это: небо наградит за меня! Моя благодарность — пожатие руки и долгий, долгий взгляд признательности! Как обрадовался вашим подаркам бедный изгнанник! он все „смеется“ с радости и оделся
в обновки. А из денег сейчас же заплатил за три месяца долгу хозяйке и отдал за месяц вперед. И только на три рубля осмелился купить сигар, которыми не лакомился давно, а это — его страсть…»
Он, с биением сердца и трепетом чистых
слез, подслушивал, среди грязи и шума страстей, подземную тихую работу
в своем человеческом существе, какого-то таинственного духа, затихавшего иногда
в треске и дыме нечистого огня, но не умиравшего и просыпавшегося опять, зовущего его, сначала тихо, потом громче и громче, к трудной и нескончаемой работе над собой, над своей собственной статуей, над идеалом человека.
— Это слабость, да… — всхлипывая, говорил Леонтий, — но я не болен… я не
в горячке… врут они… не понимают… Я и сам не понимал ничего… Вот, как увидел тебя… так
слезы льются, сами прорвались… Не ругай меня, как Марк, и не смейся надо мной, как все они смеются… эти учителя, товарищи… Я вижу у них злой смех на лицах, у этих сердобольных посетителей!..
— Как можно! — с испугом сказал Леонтий, выхватывая письмо и пряча его опять
в ящик. — Ведь это единственные ее строки ко мне, других у меня нет… Это одно только и осталось у меня на память от нее… — добавил он, глотая
слезы.
Кузина твоя увлеклась по-своему, не покидая гостиной, а граф Милари добивался свести это на большую дорогу — и говорят (это папа разболтал), что между ними бывали живые споры, что он брал ее за руку, а она не отнимала, у ней даже глаза туманились
слезой, когда он, недовольный прогулками верхом у кареты и приемом при тетках, настаивал на большей свободе, — звал
в парк вдвоем, являлся
в другие часы, когда тетки спали или бывали
в церкви, и, не успевая, не показывал глаз по неделе.
— Я не хочу, чтоб дома заметили это… Я очень слаба… поберегите меня… — молила она, и даже
слезы показались
в глазах. — Защитите меня… от себя самой!.. Ужо,
в сумерки, часов
в шесть после обеда, зайдите ко мне — я… скажу вам, зачем я вас удержала…
Она близко глядела ему
в глаза глазами, полными
слез.
Она махнула безотрадно рукой. Ей хлынули
слезы в глаза.
— Пусть так! — более и более слабея, говорила она, и
слезы появились уже
в глазах. — Не мне спорить с вами, опровергать ваши убеждения умом и своими убеждениями! У меня ни ума, ни сил не станет. У меня оружие слабо — и только имеет ту цену, что оно мое собственное, что я взяла его
в моей тихой жизни, а не из книг, не понаслышке…
Она, наклонив голову, стояла у подъема на обрыв, как убитая. Она припоминала всю жизнь и не нашла ни одной такой горькой минуты
в ней. У ней глаза были полны
слез.
Так застала ее бабушка, неодетую, необутую, с перстнями на пальцах,
в браслетах,
в брильянтовых серьгах и обильных
слезах. Она сначала испугалась, потом, узнав причину
слез, обрадовалась и осыпала ее поцелуями.
— Я скажу, что голова болит, а про
слезы не упомяну, а то она
в самом деле на целый день расстроится.
Его охватил трепет смешанных чувств, и тем сильнее заговорила мука отчаяния за свой поступок. Все растопилось у него
в горячих
слезах.
Потом, потом — она не знала, что будет, не хотела глядеть дальше
в страшный сон, и только глубже погрузила лицо
в подушку. У ней подошли было к глазам
слезы и отхлынули назад, к сердцу.
И бабушку жаль! Какое ужасное, неожиданное горе нарушит мир ее души! Что, если она вдруг свалится! — приходило ему
в голову, — вон она сама не своя, ничего еще не зная! У него подступали
слезы к глазам от этой мысли.
Но когда настал час — «пришли римляне и взяли», она постигла, откуда пал неотразимый удар, встала, сняв свой венец, и молча, без ропота, без малодушных
слез, которыми омывали иерусалимские стены мужья, разбивая о камни головы, только с окаменелым ужасом покорности
в глазах пошла среди павшего царства,
в великом безобразии одежд, туда, куда вела ее рука Иеговы, и так же — как эта бабушка теперь — несла святыню страдания на лице, будто гордясь и силою удара, постигшего ее, и своею силою нести его.
Вера, очнувшись на груди этой своей матери,
в потоках
слез, без слов,
в судорогах рыданий, изливала свою исповедь, раскаяние, горе, всю вдруг прорвавшуюся силу страданий.
Вера слушала
в изумлении, глядя большими глазами на бабушку, боялась верить, пытливо изучала каждый ее взгляд и движение, сомневаясь, не героический ли это поступок, не великодушный ли замысел — спасти ее, падшую, поднять? Но молитва, коленопреклонение,
слезы старухи, обращение к умершей матери… Нет, никакая актриса не покусилась бы играть
в такую игру, а бабушка — вся правда и честность!
Райский замечал также благоприятную перемену
в ней и по временам, видя ее задумчивою, улавливая иногда блеснувшие и пропадающие
слезы, догадывался, что это были только следы удаляющейся грозы, страсти. Он был доволен, и его собственные волнения умолкали все более и более, по мере того как выживались из памяти все препятствия, раздражавшие страсть, все сомнения, соперничество, ревность.
У Марфеньки на глазах были
слезы. Отчего все изменилось? Отчего Верочка перешла из старого дома? Где Тит Никоныч? Отчего бабушка не бранит ее, Марфеньку: не сказала даже ни слова за то, что, вместо недели, она пробыла
в гостях две? Не любит больше? Отчего Верочка не ходит по-прежнему одна по полям и роще? Отчего все такие скучные, не говорят друг с другом, не дразнят ее женихом, как дразнили до отъезда? О чем молчат бабушка и Вера? Что сделалось со всем домом?
— А! если так, если он еще, — заговорила она с дрожью
в голосе, — достает тебя, мучает, он рассчитается со мной за эти
слезы!.. Бабушка укроет, защитит тебя, — успокойся, дитя мое: ты не услышишь о нем больше ничего…
— Ты ничего не понимаешь
в своей красоте: ты — chef-d’oeuvre! Нельзя откладывать до другого раза. Смотри, у меня волосы поднимаются, мурашки бегают… сейчас
слезы брызнут… Садись, — пройдет, и все пропало!
Теперь он ехал с ее запиской
в кармане. Она его вызвала, но он не скакал на гору, а ехал тихо, неторопливо
слез с коня, терпеливо ожидая, чтоб из людской заметили кучера и взяли его у него, и робко брался за ручку двери. Даже придя
в ее комнату, он боязливо и украдкой глядел на нее, не зная, что с нею, зачем она его вызвала, чего ему ждать.
Она еще боялась верить
слезам, стоявшим
в глазах Тушина, его этим простым словам, которые возвращали ей всю будущность, спасали погибшую судьбу Веры.
Марфенька сияла, как херувим, — красотой, всей прелестью расцветшей розы, и
в этот день явилась
в ней новая черта, новый смысл
в лице, новое чувство, выражавшееся
в задумчивой улыбке и
в висевших иногда на ресницах
слезах.
Она залилась только
слезами дома, когда почувствовала, что объятия ее не опустели, что
в них страстно бросилась Вера и что вся ее любовь почти безраздельно принадлежит этой другой, сознательной, созрелой дочери — ставшей такою путем горького опыта.