Неточные совпадения
Незнание или отсутствие убеждения облечено у него в форму какого-то легкого, поверхностного всеотрицания: он относился ко
всему небрежно, ни перед чем искренно не склоняясь, ничему глубоко не веря
и ни к чему особенно не пристращаясь. Немного насмешлив, скептичен, равнодушен
и ровен в сношениях со
всеми, не даря никого постоянной
и глубокой дружбой, но
и не преследуя никого настойчивой враждой.
Васюкова нет, явился кто-то другой. Зрачки у него расширяются, глаза не мигают больше, а
все делаются прозрачнее, светлее,
глубже и смотрят гордо, умно, грудь дышит медленно
и тяжело. По лицу бродит нега, счастье, кожа становится нежнее, глаза синеют
и льют лучи: он стал прекрасен.
После нескольких звуков открывалось
глубокое пространство, там являлся движущийся мир, какие-то волны, корабли, люди, леса, облака —
все будто плыло
и неслось мимо его в воздушном пространстве.
И он, казалось ему,
все рос выше, у него занимало дух, его будто щекотали, или купался он…
Там нет
глубоких целей, нет прочных конечных намерений
и надежд. Бурная жизнь не манит к тихому порту. У жрицы этого культа, у «матери наслаждений» — нет в виду, как
и у истинного игрока по страсти, выиграть фортуну
и кончить, оставить
все, успокоиться
и жить другой жизнью.
— Можно удержаться от бешенства, — оправдывал он себя, — но от апатии не удержишься, скуку не утаишь, хоть подвинь
всю свою волю на это! А это убило бы ее: с летами она догадалась бы… Да, с летами, а потом примирилась бы, привыкла, утешилась —
и жила! А теперь умирает,
и в жизни его вдруг ложится неожиданная
и быстрая драма, целая трагедия,
глубокий, психологический роман.
Он смотрел мысленно
и на себя, как это у него делалось невольно, само собой, без его ведома («
и как делалось у
всех, — думал он, — непременно, только эти
все не наблюдают за собой или не сознаются в этой, врожденной человеку, черте: одни — только казаться, а другие
и быть
и казаться как можно лучше — одни, натуры мелкие — только наружно, то есть рисоваться, натуры
глубокие, серьезные, искренние —
и внутренно, что в сущности
и значит работать над собой, улучшаться»),
и вдумывался, какая роль достается ему в этой встрече: таков ли он, каков должен быть,
и каков именно должен он быть?
Дождь лил как из ведра, молния сверкала за молнией, гром ревел.
И сумерки,
и тучи погрузили
все в
глубокий мрак.
Райский подошел по траве к часовне. Вера не слыхала. Она стояла к нему спиной, устремив сосредоточенный
и глубокий взгляд на образ. На траве у часовни лежала соломенная шляпа
и зонтик. Ни креста не слагали пальцы ее, ни молитвы не шептали губы, но
вся фигура ее, сжавшаяся неподвижно, затаенное дыхание
и немигающий, устремленный на образ взгляд —
все было молитва.
— Доли трезвого,
глубокого, разумного
и прочного счастья, которое бы протянулось на
всю жизнь…
— Потом я пойду к бабушке
и скажу ей: вот кого я выбрала… на
всю жизнь. Но… кажется… этого не будет… мы напрасно видимся сегодня, мы должны разойтись! — с
глубоким унынием, шепотом, досказала она
и поникла головой.
Весь дом смотрел парадно, только Улита, в это утро
глубже, нежели в другие дни, опускалась в свои холодники
и подвалы
и не успела надеть ничего, что делало бы ее непохожею на вчерашнюю или завтрашнюю Улиту. Да повара почти с зарей надели свои белые колпаки
и не покладывали рук, готовя завтрак, обед, ужин —
и господам,
и дворне,
и приезжим людям из-за Волги.
Бабушка презирает меня!» —
вся трясясь от тоски, думала она
и пряталась от ее взгляда, сидела молча, печальная, у себя в комнате, отворачивалась или потупляла глаза, когда Татьяна Марковна смотрела на нее с
глубокой нежностью… или сожалением, как казалось ей.
Когда Вера, согретая в ее объятиях, тихо заснула, бабушка осторожно встала
и, взяв ручную лампу, загородила рукой свет от глаз Веры
и несколько минут освещала ее лицо, глядя с умилением на эту бледную, чистую красоту лба, закрытых глаз
и на
все, точно рукой великого мастера изваянные, чистые
и тонкие черты белого мрамора, с
глубоким, лежащим в них миром
и покоем.
Долго после молитвы сидела она над спящей, потом тихо легла подле нее
и окружила ее голову своими руками. Вера пробуждалась иногда, открывала глаза на бабушку, опять закрывала их
и в полусне приникала
все плотнее
и плотнее лицом к ее груди, как будто хотела
глубже зарыться в ее объятия.
Все обращение его с нею приняло характер
глубокого, нежного почтения
и сдержанной покорности. Возражения на ее слова, прежняя комическая война с ней — уступили место изысканному уважению к каждому ее слову, желанию
и намерению. Даже в движениях его появилась сдержанность, почти до робости.
Томная печаль,
глубокая усталость смотрела теперь из ее глаз. Горячие, живые тоны в лице заменились призрачной бледностью. В улыбке не было гордости, нетерпеливых, едва сдерживаемых молодых сил. Кротость
и грусть тихо покоились на ее лице,
и вся стройная фигура ее была полна задумчивой, нежной грации
и унылого покоя.
Неточные совпадения
И началась тут промеж глуповцев радость
и бодренье великое.
Все чувствовали, что тяжесть спала с сердец
и что отныне ничего другого не остается, как благоденствовать. С бригадиром во главе двинулись граждане навстречу пожару, в несколько часов сломали целую улицу домов
и окопали пожарище со стороны города
глубокою канавой. На другой день пожар уничтожился сам собою вследствие недостатка питания.
Он чувствовал, что он
глубже, чем когда-нибудь, вникал теперь в это усложнение
и что в голове его нарождалась — он без самообольщения мог сказать — капитальная мысль, долженствующая распутать
всё это дело, возвысить его в служебной карьере, уронить его врагов
и потому принести величайшую пользу государству.
Грушницкий не вынес этого удара; как
все мальчики, он имеет претензию быть стариком; он думает, что на его лице
глубокие следы страстей заменяют отпечаток лет. Он на меня бросил бешеный взгляд, топнул ногою
и отошел прочь.
Солнце едва выказалось из-за зеленых вершин,
и слияние первой теплоты его лучей с умирающей прохладой ночи наводило на
все чувства какое-то сладкое томление; в ущелье не проникал еще радостный луч молодого дня; он золотил только верхи утесов, висящих с обеих сторон над нами; густолиственные кусты, растущие в их
глубоких трещинах, при малейшем дыхании ветра осыпали нас серебряным дождем.
У всякого есть свой задор: у одного задор обратился на борзых собак; другому кажется, что он сильный любитель музыки
и удивительно чувствует
все глубокие места в ней; третий мастер лихо пообедать; четвертый сыграть роль хоть одним вершком повыше той, которая ему назначена; пятый, с желанием более ограниченным, спит
и грезит о том, как бы пройтиться на гулянье с флигель-адъютантом, напоказ своим приятелям, знакомым
и даже незнакомым; шестой уже одарен такою рукою, которая чувствует желание сверхъестественное заломить угол какому-нибудь бубновому тузу или двойке, тогда как рука седьмого так
и лезет произвести где-нибудь порядок, подобраться поближе к личности станционного смотрителя или ямщиков, — словом, у всякого есть свое, но у Манилова ничего не было.