Неточные совпадения
— Молчи, пожалуйста! — с суеверным страхом остановил его Аянов, — еще накличешь что-нибудь! А у меня один геморрой чего-нибудь да стоит! Доктора только и знают, что вон отсюда шлют: далась им эта сидячая жизнь — все беды в ней
видят! Да воздух еще: чего лучше этого воздуха? — Он с удовольствием нюхнул воздух. — Я теперь выбрал подобрее эскулапа:
тот хочет летом кислым молоком лечить меня: у меня ведь закрытый… ты знаешь? Так ты от скуки ходишь к своей кузине?
Райский между
тем изучал портрет мужа: там
видел он серые глаза, острый, небольшой нос, иронически сжатые губы и коротко остриженные волосы, рыжеватые бакенбарды. Потом взглянул на ее роскошную фигуру, полную красоты, и мысленно рисовал
того счастливца, который мог бы, по праву сердца, велеть или не велеть этой богине.
— Я вспомнила в самом деле одну глупость и когда-нибудь расскажу вам. Я была еще девочкой. Вы
увидите, что и у меня были и слезы, и трепет, и краска… et tout се que vous aimez tant! [и все, что вы так любите! (фр.)] Но расскажу с
тем, чтобы вы больше о любви, о страстях, о стонах и воплях не говорили. А теперь пойдемте к тетушкам.
— Кому ты это говоришь! — перебил Райский. — Как будто я не знаю! А я только и во сне, и наяву
вижу, как бы обжечься. И если б когда-нибудь обжегся неизлечимою страстью, тогда бы и женился на
той… Да нет: страсти — или излечиваются, или, если неизлечимы, кончаются не свадьбой. Нет для меня мирной пристани: или горение, или — сон и скука!
Между
тем вне класса начнет рассказывать о какой-нибудь стране или об океане, о городе — откуда что берется у него! Ни в книге этого нет, ни учитель не рассказывал, а он рисует картину, как будто был там, все
видел сам.
Он содрогался от желания посидеть на камнях пустыни, разрубить сарацина, томиться жаждой и умереть без нужды, для
того только, чтоб
видели, что он умеет умирать. Он не спал ночей, читая об Армиде, как она увлекла рыцарей и самого Ринальда.
Стало быть, и она
видела в этой зелени, в течении реки, в синем небе
то же, что Васюков
видит, когда играет на скрипке… Какие-то горы, моря, облака… «И я
вижу их!..»
Напрасно упрямился он оставаться офицером, ему неотступно снились
то Волга и берега ее, тенистый сад и роща с обрывом,
то видел он дикие глаза и исступленное лицо Васюкова и слышал звуки скрипки.
А портрет похож как две капли воды. Софья такая, какою все
видят и знают ее: невозмутимая, сияющая.
Та же гармония в чертах; ее возвышенный белый лоб, открытый, невинный, как у девушки, взгляд, гордая шея и спящая сном покоя высокая, пышная грудь.
Он схватил кисть и жадными, широкими глазами глядел на
ту Софью, какую
видел в эту минуту в голове, и долго, с улыбкой мешал краски на палитре, несколько раз готовился дотронуться до полотна и в нерешительности останавливался, наконец провел кистью по глазам, потушевал, открыл немного веки. Взгляд у ней стал шире, но был все еще покоен.
— Все
тот же! — заметил он, — я только переделал. Как ты не
видишь, — напустился он на Аянова, — что
тот был без жизни, без огня, сонный, вялый, а этот!..
— Что вы, точно оба с ума сошли!
Тот видит пьяную женщину, этот актрису! Что с вами толковать!
— Пока еще я
видела его в портрете, и
то преувеличенно, а на словах вы только бранитесь.
—
Видите, кузина, для меня и
то уж счастье, что тут есть какое-то колебание, что у вас не вырвалось ни да, ни нет. Внезапное да — значило бы обман, любезность или уж такое счастье, какого я не заслужил; а от нет было бы мне больно. Но вы не знаете сами, жаль вам или нет: это уж много от вас, это половина победы…
— Вот что значит Олимп! — продолжал он. — Будь вы просто женщина, не богиня, вы бы поняли мое положение, взглянули бы в мое сердце и поступили бы не сурово, а с пощадой, даже если б я был вам совсем чужой. А я вам близок. Вы говорите, что любите меня дружески, скучаете, не
видя меня… Но женщина бывает сострадательна, нежна, честна, справедлива только с
тем, кого любит, и безжалостна ко всему прочему. У злодея под ножом скорее допросишься пощады, нежели у женщины, когда ей нужно закрыть свою любовь и тайну.
— Месяц, два
тому назад ничего не было, были какие-то порывы — и вдруг так скоро… вы
видите, что это ненатурально, ни ваши восторги, ни мучения: извините, cousin, я не верю, и оттого у меня нет и пощады, которой вы добиваетесь.
— Если вы, cousin, дорожите немного моей дружбой, — заговорила она, и голос у ней даже немного изменился, как будто дрожал, — и если вам что-нибудь значит быть здесь…
видеть меня…
то… не произносите имени!
— Да как это ты подкрался: караулили, ждали, и всё даром! — говорила Татьяна Марковна. — Мужики караулили у меня по ночам. Вот и теперь послала было Егорку верхом на большую дорогу, не
увидит ли тебя? А Савелья в город — узнать. А ты опять — как тогда! Да дайте же завтракать! Что это не дождешься? Помещик приехал в свое родовое имение, а ничего не готово: точно на станции! Что прежде готово,
то и подавайте.
— Что ему делается? сидит над книгами, воззрится в одно место, и не оттащишь его! Супруга воззрится в другое место… он и не
видит, что под носом делается. Вот теперь с Маркушкой подружился: будет прок! Уж он приходил, жаловался, что
тот книги, что ли, твои растаскал…
Часто с Райским уходили они в эту жизнь. Райский как дилетант — для удовлетворения мгновенной вспышки воображения, Козлов — всем существом своим; и Райский
видел в нем в эти минуты
то же лицо, как у Васюкова за скрипкой, и слышал живой, вдохновенный рассказ о древнем быте или, напротив, сам увлекал его своей фантазией — и они полюбили друг в друге этот живой нерв, которым каждый был по-своему связан с знанием.
Он слушал, что она говорила ему, не слыхал, что говорила другим, и верил только
тому, что
видел и слышал от нее.
Он любил жену свою, как любят воздух и тепло. Мало
того, он, погруженный в созерцание жизни древних, в их мысль и искусство, умудрился
видеть и любить в ней какой-то блеск и колорит древности, античность формы.
Райский немного смутился и поглядывал на Леонтья, что он, а он ничего. Потом он, не скрывая удивления, поглядел на нее, и удивление его возросло, когда он
увидел, что годы так пощадили ее: в тридцать с небольшим лет она казалась если уже не прежней девочкой,
то только разве расцветшей, развившейся и прекрасно сложившейся физически женщиной.
Он по взглядам, какие она обращала к нему,
видел, что в ней улыбаются старые воспоминания и что она не только не хоронит их в памяти, но передает глазами и ему. Но он сделал вид, что не заметил
того, что в ней происходило.
«Все
та же; все верна себе, не изменилась, — думал он. — А Леонтий знает ли, замечает ли? Нет, по-прежнему, кажется, знает наизусть чужую жизнь и не
видит своей. Как они живут между собой…
Увижу, посмотрю…»
— Ну, за это я не берусь: довольно с меня и
того, если я дам образцы старой жизни из книг, а сам буду жить про себя и для себя. А живу я тихо, скромно, ем, как
видишь, лапшу… Что же делать? — Он задумался.
Но когда Райский пригляделся попристальнее,
то увидел, что в
тех случаях, которые не могли почему-нибудь подойти под готовые правила, у бабушки вдруг выступали собственные силы, и она действовала своеобразно.
— Что? — повторила она, — молод ты, чтоб знать бабушкины проступки. Уж так и быть, изволь, скажу: тогда откупа пошли, а я вздумала велеть пиво варить для людей, водку гнали дома, не много, для гостей и для дворни, а все же запрещено было; мостов не чинила… От меня взятки-то гладки, он и озлобился,
видишь! Уж коли кто несчастлив, так, значит, поделом. Проси скорее прощения, а
то пропадешь, пойдет все хуже… и…
— Перестань клясться! На
той неделе ты выпросилась ко всенощной, а тебя
видели в слободке с фельдшером…
— Вы обреетесь, да? А
то Нил Андреич
увидит — рассердится. Он терпеть не может бороды: говорит, что только революционеры носят ее.
Верочка отворит окно и сядет смотреть грозу, а я всегда спрячусь в постель, задерну занавески, и если молния очень блестит,
то положу большую подушку на голову, а уши заткну и ничего не
вижу, не слышу…
— Вы тоже, может быть, умны… — говорил Марк, не
то серьезно, не
то иронически и бесцеремонно глядя на Райского, — я еще не знаю, а может быть, и нет, а что способны, даже талантливы, — это я
вижу, — следовательно, больше вас имею права спросить, отчего же вы ничего не делаете?
—
Вижу,
вижу: и лицо у вас пылает, и глаза горят — и всего от одной рюмки:
то ли будет, как выпьете еще! Тогда тут же что-нибудь сочините или нарисуете. Выпейте, не хотите ли?
— Не
то что надоели, а перестали занимать меня, быть новостью. Я вас
вижу и знаю.
— Вы заметили, — сказал Райский, — что наши художники перестали пить, и справедливо
видите в этом прогресс,
то есть воспитание. Артисты вашего сорта — еще не улучшились… всё
те же, как я
вижу…
— И остаюсь все
тем же? — досказал Марк, — вас это удивляет? Вы ведь тоже
видите себя хорошо в зеркале: согласились даже благосклонно принять прозвище неудачника, — а все-таки ничего не делаете?
Марка он
видел, и как ни прятался
тот в диогеновскую бочку, а Райский успел уловить главные черты физиономии.
Если сам он идет по двору или по саду,
то пройти бы ему до конца, не взглянув вверх; а он начнет маневрировать, посмотрит в противоположную от ее окон сторону, оборотится к ним будто невзначай и встретит ее взгляд, иногда с затаенной насмешкой над его маневром. Или спросит о ней Марину, где она, что делает, а если потеряет ее из вида,
то бегает, отыскивая точно потерянную булавку, и,
увидевши ее, начинает разыгрывать небрежного.
Вот все, что пока мог наблюсти Райский,
то есть все, что
видели и знали другие. Но чем меньше было у него положительных данных,
тем дружнее работала его фантазия, в союзе с анализом, подбирая ключ к этой замкнутой двери.
Глаза смотрят, да не
видят или
видят не
то…
Но наедине и порознь, смотришь,
то та,
то другая стоят, дружески обнявшись с ним, где-нибудь в уголке, и вечерком, особенно по зимам, кому была охота, мог
видеть, как бегали женские тени через двор и как затворялась и отворялась дверь его маленького чуланчика, рядом с комнатами кучеров.
Райский заглянул к ним. Пашутка, быстро взглянув на него из-за чулка, усмехнулась было, потому что он
то ласково погладит ее,
то даст ложку варенья или яблоко, и еще быстрее потупила глаза под суровым взглядом Василисы. А Василиса,
увидев его, перестала шептать и углубилась в чулок.
От этого, бросая в горячем споре бомбу в лагерь неуступчивой старины, в деспотизм своеволия, жадность плантаторов, отыскивая в людях людей, исповедуя и проповедуя человечность, он добродушно и снисходительно воевал с бабушкой,
видя, что под старыми, заученными правилами таился здравый смысл и житейская мудрость и лежали семена
тех начал, что безусловно присвоивала себе новая жизнь, но что было только завалено уродливыми формами и наростами в старой.
— То-то отстал! Какой пример для молодых женщин и девиц? А ведь ей давно за сорок! Ходит в розовом, бантики да ленточки… Как не пожурить!
Видите ли, — обратился он к Райскому, — что я страшен только для порока, а вы боитесь меня! Кто это вам наговорил на меня страхи!
Он ушел, а Татьяна Марковна все еще стояла в своей позе, с глазами, сверкающими гневом, передергивая на себе, от волнения, шаль. Райский очнулся от изумления и робко подошел к ней, как будто не узнавая ее,
видя в ней не бабушку, а другую, незнакомую ему до
тех пор женщину.
Доктор старался не смотреть на Нила Андреича, а если смотрел,
то так же, как и лакеи, «любопытно». Он торопился, и когда Тычков предложил ему позавтракать, он сказал, что зван на «фриштик» к Бережковой, у которой будет и его превосходительство, и все, и что он
видел, как архиерей прямо из собора уже поехал к ней, и потому спешит… И уехал, прописав Нилу Андреичу диету и покой.
«Вот уж до чего я дошел: стыжусь своего идола — значит, победа близка!» — радовался он про себя, хотя ловил и уличал себя в
том, что припоминает малейшую подробность о ней,
видит, не глядя, как она войдет, что скажет, почему молчит, как взглянет.
— Да, я забыла, что вы мне надоедали, и
вижу в вас теперь
то, чем вам следовало быть сначала, как вы приехали.
— Ты развитая: у тебя не молчит ум, и если сердце еще не заговорило,
то уж трепещет ожиданием… Я это
вижу…
Новость облетела весь дом. Все
видели, как Егорка потащил чемодан в сарай смести с него пыль и паутину, но дорогой предварительно успел надеть его на голову мимо шедшей Анютке, отчего
та уронила кастрюльку со сливками, а он захихикал и скрылся.