Неточные совпадения
В это время отворилась тихонько дверь, и на пороге показалась
Вера. Она
постояла несколько минут, прежде нежели они ее заметили. Наконец Крицкая первая увидела ее.
Перед ним
стояли Вера и Полина Карповна, последняя в палевом, газовом платье, точно в тумане, с полуоткрытою грудью, с короткими рукавами, вся в цветах, в лентах, в кудрях. Она походила на тех беленьких, мелких пудельков, которых стригут, завивают и убирают в ленточки, ошейники и бантики их нежные хозяйки или собачьи фокусники.
Он видел только одно, что лиловая занавеска не колышется, что шторы спущены в окнах, что любимая скамья
стоит пустая, что нет
Веры — и как будто ничего и никого нет: точно весь дом, вся окрестность вымерли.
Райский подошел по траве к часовне.
Вера не слыхала. Она
стояла к нему спиной, устремив сосредоточенный и глубокий взгляд на образ. На траве у часовни лежала соломенная шляпа и зонтик. Ни креста не слагали пальцы ее, ни молитвы не шептали губы, но вся фигура ее, сжавшаяся неподвижно, затаенное дыхание и немигающий, устремленный на образ взгляд — все было молитва.
Едва
Вера вышла, Райский ускользнул вслед за ней и тихо шел сзади. Она подошла к роще,
постояла над обрывом, глядя в темную бездну леса, лежащую у ее ног, потом завернулась в мантилью и села на свою скамью.
Когда он отрывался от дневника и трезво жил день, другой,
Вера опять
стояла безукоризненна в его уме. Сомнения, подозрения, оскорбления — сами по себе были чужды его натуре, как и доброй, честной натуре Отелло. Это были случайные искажения и опустошения, продукты страсти и неизвестности, бросавшей на все ложные и мрачные краски.
«Какая красота, какая гармония — во всей этой фигуре! Она страшна, гибельна мне!» — думал он,
стоя как вкопанный, и не мог оторвать глаз от стройной, неподвижной фигуры
Веры, облитой лунным светом.
— Мне кажется,
Вера, у тебя есть помощь сильнее моей, и ты напрасно надеялась на меня. Ты и без меня не пойдешь туда… — тихо говорил он,
стоя на пороге часовни.
Когда он открывал глаза утром, перед ним
стоял уже призрак страсти, в виде непреклонной, злой и холодной к нему
Веры, отвечающей смехом на его требование открыть ему имя, имя — одно, что могло нанести решительный удар его горячке, сделать спасительный перелом в болезни и дать ей легкий исход.
Он в ужасе
стоял, окаменелый, над обрывом, то вглядываясь мысленно в новый, пробужденный образ
Веры, то терзаясь нечеловеческими муками, и шептал бледный: «Мщение, мщение!»
— Простите, — продолжал потом, — я ничего не знал,
Вера Васильевна. Внимание ваше дало мне надежду. Я дурак — и больше ничего… Забудьте мое предложение и по-прежнему давайте мне только права друга… если
стою, — прибавил он, и голос на последнем слове у него упал. — Не могу ли я помочь? Вы, кажется, ждали от меня услуги?
— Вы,
Вера Васильевна, всегда будете
стоять для меня так высоко…
«Да, если это так, — думала
Вера, — тогда не
стоит работать над собой, чтобы к концу жизни стать лучше, чище, правдивее, добрее. Зачем? Для обихода на несколько десятков лет? Для этого надо запастись, как муравью зернами на зиму, обиходным уменьем жить, такою честностью, которой — синоним ловкость, такими зернами, чтоб хватило на жизнь, иногда очень короткую, чтоб было тепло, удобно… Какие же идеалы для муравьев? Нужны муравьиные добродетели… Но так ли это? Где доказательства?»
Он поднял глаза от портфеля… Перед ним
стоит — живая
Вера! Он испугался.
— Что ты затеваешь? Боже тебя сохрани! Лучше не трогай! Ты станешь доказывать, что это неправда, и, пожалуй, докажешь. Оно и не мудрено,
стоит только справиться, где был Иван Иванович накануне рожденья Марфеньки. Если он был за Волгой, у себя, тогда люди спросят, где же правда!.. с кем она в роще была? Тебя Крицкая видела на горе одного, а
Вера была…
За ним всё
стояли и горячо звали к себе — его три фигуры: его
Вера, его Марфенька, бабушка. А за ними
стояла и сильнее их влекла его к себе — еще другая, исполинская фигура, другая великая «бабушка» — Россия.
Прошло минут пять тяжелого молчания, тоскливо нарушаемого хромым ходом будильника, давно знакомым и надоевшим: раз, два, три-три: два чистых удара, третий с хриплым перебоем. Алмазов сидел, не снимая пальто и шапки и отворотившись в сторону…
Вера стояла в двух шагах от него также молча, с страданием на красивом, нервном лице. Наконец она заговорила первая, с той осторожностью, с которой говорят только женщины у кровати близкого труднобольного человека…
Неточные совпадения
Ни одного из тех, которые
стояли за правое дело, за
веру и братство.
— Прощайте, товарищи! — кричал он им сверху. — Вспоминайте меня и будущей же весной прибывайте сюда вновь да хорошенько погуляйте! Что, взяли, чертовы ляхи? Думаете, есть что-нибудь на свете, чего бы побоялся козак?
Постойте же, придет время, будет время, узнаете вы, что такое православная русская
вера! Уже и теперь чуют дальние и близкие народы: подымается из Русской земли свой царь, и не будет в мире силы, которая бы не покорилась ему!..
— Так продать? продать
веру? продать своих?
Стой же, слезай с коня!
— Теперь благослови, мать, детей своих! — сказал Бульба. — Моли Бога, чтобы они воевали храбро, защищали бы всегда честь лыцарскую, [Рыцарскую. (Прим. Н.В. Гоголя.)] чтобы
стояли всегда за
веру Христову, а не то — пусть лучше пропадут, чтобы и духу их не было на свете! Подойдите, дети, к матери: молитва материнская и на воде и на земле спасает.
Я вас почитаю за одного из таких, которым хоть кишки вырезай, а он будет
стоять да с улыбкой смотреть на мучителей, — если только
веру иль бога найдет.