Неточные совпадения
—
Ты любишь эту арию?
Я очень рад: ее прекрасно поет Ольга Ильинская.
Я познакомлю
тебя — вот голос, вот пение! Да и сама она что за очаровательное дитя! Впрочем, может быть,
я пристрастно сужу: у
меня к ней слабость… Однако ж не отвлекайся, не отвлекайся, — прибавил Штольц, — рассказывай!
— Илья! Вот
я сказал Ольге Сергеевне, что
ты страстно
любишь музыку, просил спеть что-нибудь… Casta diva.
— Зачем же
ты наговариваешь на
меня? — отвечал Обломов. —
Я вовсе не страстно
люблю музыку…
— Посмотри, Захар, что это такое? — сказал Илья Ильич, но мягко, с добротой: он сердиться был не в состоянии теперь. —
Ты и здесь хочешь такой же беспорядок завести: пыль, паутину? Нет; извини,
я не позволю! И так Ольга Сергеевна
мне проходу не дает: «Вы
любите, говорит, сор».
— Все!
я узнаю из твоих слов себя: и
мне без
тебя нет дня и жизни, ночью снятся все какие-то цветущие долины. Увижу
тебя —
я добр, деятелен; нет — скучно, лень, хочется лечь и ни о чем не думать…
Люби, не стыдись своей любви…
—
Я хотел только сказать, — начал он медленно, — что
я так
люблю тебя, так
люблю, что если б…
— Значит,
ты не
любишь меня? — спросила она потом.
— Напротив,
я люблю тебя до самоотвержения, если готов жертвовать собой.
— Другого!
Ты с ума сошел? Зачем, если
я люблю тебя? Разве
ты полюбишь другую?
— Ах, нет, Ольга!
Ты несправедлива. Ново, говорю
я, и потому некогда, невозможно было образумиться.
Меня убивает совесть:
ты молода, мало знаешь свет и людей, и притом
ты так чиста, так свято
любишь, что
тебе и в голову не приходит, какому строгому порицанию подвергаемся мы оба за то, что делаем, — больше всего
я.
— Если б
ты знала, как
я люблю…
— Ольга, — наконец сказал он, — за что
ты терзаешь себя?
Ты меня любишь,
ты не перенесешь разлуки! Возьми
меня, как
я есть,
люби во
мне, что есть хорошего.
—
Я узнала недавно только, что
я любила в
тебе то, что
я хотела, чтоб было в
тебе, что указал
мне Штольц, что мы выдумали с ним.
— Не говори, не поминай! — торопливо перебил его Обломов, —
я и то вынес горячку, когда увидел, какая бездна лежит между
мной и ею, когда убедился, что
я не стою ее… Ах, Андрей! если
ты любишь меня, не мучь, не поминай о ней:
я давно указывал ей ошибку, она не хотела верить… право,
я не очень виноват…
— Нет, нет, Боже сохрани! Все испортишь, кум: скажет, что принудили, пожалуй, упомянет про побои, уголовное дело. Нет, это не годится! А вот что можно; предварительно закусить с ним и выпить; он смородиновку-то
любит. Как в голове зашумит,
ты и мигни
мне:
я и войду с письмецом-то. Он и не посмотрит сумму, подпишет, как тогда контракт, а после поди, как у маклера будет засвидетельствовано, допрашивайся! Совестно будет этакому барину сознаваться, что подписал в нетрезвом виде; законное дело!
— Кто же иные? Скажи, ядовитая змея, уязви, ужаль:
я, что ли? Ошибаешься. А если хочешь знать правду, так
я и
тебя научил
любить его и чуть не довел до добра. Без
меня ты бы прошла мимо его, не заметив.
Я дал
тебе понять, что в нем есть и ума не меньше других, только зарыт, задавлен он всякою дрянью и заснул в праздности. Хочешь,
я скажу
тебе, отчего он
тебе дорог, за что
ты еще
любишь его?
— Да я не хочу знать! — почти вскрикнула она. — Не хочу. Раскаиваюсь я в том, что сделала? Нет, нет и нет. И если б опять то же, сначала, то было бы то же. Для нас, для меня и для вас, важно только одно: любим ли мы друг друга. А других нет соображений. Для чего мы живем здесь врозь и не видимся? Почему я не могу ехать?
Я тебя люблю, и мне всё равно, — сказала она по-русски, с особенным, непонятным ему блеском глаз взглянув на него, — если ты не изменился. Отчего ты не смотришь на меня?
Она, приговаривая что-то про себя, разгладила его спутанные седые волосы, поцеловала в усы, и, заткнув мохнатые отцовские уши своими маленькими тоненькими пальцами, сказала: «Ну вот, теперь ты не слышишь, что
я тебя люблю».
Неточные совпадения
Анна Андреевна. Цветное!.. Право, говоришь — лишь бы только наперекор. Оно
тебе будет гораздо лучше, потому что
я хочу надеть палевое;
я очень
люблю палевое.
А уж Тряпичкину, точно, если кто попадет на зубок, берегись: отца родного не пощадит для словца, и деньгу тоже
любит. Впрочем, чиновники эти добрые люди; это с их стороны хорошая черта, что они
мне дали взаймы. Пересмотрю нарочно, сколько у
меня денег. Это от судьи триста; это от почтмейстера триста, шестьсот, семьсот, восемьсот… Какая замасленная бумажка! Восемьсот, девятьсот… Ого! за тысячу перевалило… Ну-ка, теперь, капитан, ну-ка, попадись-ка
ты мне теперь! Посмотрим, кто кого!
Я не
люблю церемонии. Напротив,
я даже стараюсь всегда проскользнуть незаметно. Но никак нельзя скрыться, никак нельзя! Только выйду куда-нибудь, уж и говорят: «Вон, говорят, Иван Александрович идет!» А один раз
меня приняли даже за главнокомандующего: солдаты выскочили из гауптвахты и сделали ружьем. После уже офицер, который
мне очень знаком, говорит
мне: «Ну, братец, мы
тебя совершенно приняли за главнокомандующего».
Так как
я знаю, что за
тобою, как за всяким, водятся грешки, потому что
ты человек умный и не
любишь пропускать того, что плывет в руки…» (остановясь), ну, здесь свои… «то советую
тебе взять предосторожность, ибо он может приехать во всякий час, если только уже не приехал и не живет где-нибудь инкогнито…
Не так ли, благодетели?» // — Так! — отвечали странники, // А про себя подумали: // «Колом сбивал их, что ли,
ты // Молиться в барский дом?..» // «Зато, скажу не хвастая, //
Любил меня мужик!