Неточные совпадения
— Что ж это
я в самом деле? —
сказал он вслух с досадой, — надо совесть знать: пора за дело! Дай только волю себе, так и…
— Ну, полно лежать! —
сказал он, — надо же встать… А впрочем, дай-ка
я прочту еще раз со вниманием письмо старосты, а потом уж и встану. — Захар!
— Какое письмо?
Я никакого письма не видал, —
сказал Захар.
— Ну хорошо, поди! — с нетерпением
сказал Илья Ильич, —
я встану, сам найду.
— Понимаешь ли ты, —
сказал Илья Ильич, — что от пыли заводится моль?
Я иногда даже вижу клопа на стене!
— Чем же
я виноват, что клопы на свете есть? —
сказал он с наивным удивлением. — Разве
я их выдумал?
— У
меня всего много, —
сказал он упрямо, — за всяким клопом не усмотришь, в щелку к нему не влезешь.
— Что это? — почти с ужасом
сказал Илья Ильич. — Одиннадцать часов скоро, а
я еще не встал, не умылся до сих пор? Захар, Захар!
— Что ж ты не
скажешь, что готово?
Я бы уж и встал давно. Поди же,
я сейчас иду вслед за тобою.
Мне надо заниматься,
я сяду писать.
— Ах! — с тоской
сказал Обломов. — Новая забота! Ну, что стоишь? Положи на стол.
Я сейчас встану, умоюсь и посмотрю, —
сказал Илья Ильич. — Так умыться-то готово?
—
Я забыл вам
сказать, — начал Захар, — давеча, как вы еще почивали, управляющий дворника прислал: говорит, что непременно надо съехать… квартира нужна.
— Уж кто-то и пришел! —
сказал Обломов, кутаясь в халат. — А
я еще не вставал — срам, да и только! Кто бы это так рано?
— Ну,
мне пора! —
сказал Волков. — За камелиями для букета Мише. Au revoir. [До свиданья (фр.).]
— Гм! Начальник отделения — вот как! —
сказал Обломов. — Поздравляю! Каков? А вместе канцелярскими чиновниками служили.
Я думаю, на будущий год в статские махнешь.
— Зато у
меня имение на руках, — со вздохом
сказал Обломов. —
Я соображаю новый план; разные улучшения ввожу. Мучаюсь, мучаюсь… А ты ведь чужое делаешь, не свое.
— Прощай, —
сказал чиновник, —
я заболтался, что-нибудь понадобится там…
— Нет, нет,
я лучше опять заеду на днях, —
сказал он, уходя.
— Да, беззаботный! —
сказал Обломов. — Вот
я вам сейчас покажу письмо от старосты: ломаешь, ломаешь голову, а вы говорите: беззаботный! Откуда вы?
— Да, в особенности для
меня, —
сказал Обломов, —
я так мало читаю…
— В самом деле не видать книг у вас! —
сказал Пенкин. — Но, умоляю вас, прочтите одну вещь; готовится великолепная, можно
сказать, поэма: «Любовь взяточника к падшей женщине».
Я не могу вам
сказать, кто автор: это еще секрет.
Любите его, помните в нем самого себя и обращайтесь с ним, как с собой, — тогда
я стану вас читать и склоню перед вами голову… —
сказал он, улегшись опять покойно на диване.
— Однако
мне пора в типографию! —
сказал Пенкин. —
Я, знаете, зачем пришел к вам?
Я хотел предложить вам ехать в Екатерингоф; у
меня коляска.
Мне завтра надо статью писать о гулянье: вместе бы наблюдать стали, чего бы не заметил
я, вы бы сообщили
мне; веселее бы было. Поедемте…
— Нет, нездоровится, —
сказал Обломов, морщась и прикрываясь одеялом, — сырости боюсь, теперь еще не высохло. А вот вы бы сегодня обедать пришли: мы бы поговорили… У
меня два несчастья…
— Что это сегодня за раут у
меня? —
сказал Обломов и ждал, кто войдет.
В службе у него нет особенного постоянного занятия, потому что никак не могли заметить сослуживцы и начальники, что он делает хуже, что лучше, так, чтоб можно было определить, к чему он именно способен. Если дадут сделать и то и другое, он так сделает, что начальник всегда затрудняется, как отозваться о его труде; посмотрит, посмотрит, почитает, почитает, да и
скажет только: «Оставьте,
я после посмотрю… да, оно почти так, как нужно».
Встретится ему знакомый на улице. «Куда?» — спросит. «Да вот иду на службу, или в магазин, или проведать кого-нибудь». — «Пойдем лучше со
мной, —
скажет тот, — на почту, или зайдем к портному, или прогуляемся», — и он идет с ним, заходит и к портному, и на почту, и прогуливается в противуположную сторону от той, куда шел.
— Что вы, какой холод!
Я не думал к вам сегодня, —
сказал Алексеев, — да Овчинин встретился и увез к себе.
Я за вами, Илья Ильич.
— Нет,
мне у вас всегда хорошо;
я доволен, —
сказал Алексеев.
— Никак не полагаю, —
сказал Обломов, —
мне и думать-то об этом не хочется. Пусть Захар что-нибудь придумает.
Я наказывал куму о беглых мужиках; исправнику кланялся,
сказал он: „Подай бумагу, и тогда всякое средствие будет исполнено, водворить крестьян ко дворам на место жительства“, и опричь того, ничего не
сказал, а
я пал в ноги ему и слезно умолял; а он закричал благим матом: „Пошел, пошел! тебе сказано, что будет исполнено — подай бумагу!“ А бумаги
я не подавал.
—
Я сам сейчас хотел вставать, —
сказал он, зевая.
— Только вот троньте! — яростно захрипел он. — Что это такое?
Я уйду… —
сказал он, идучи назад к дверям.
— Ах, да и вы тут? — вдруг
сказал Тарантьев, обращаясь к Алексееву в то время, как Захар причесывал Обломова. —
Я вас и не видал. Зачем вы здесь? Что это ваш родственник какая свинья!
Я вам все хотел
сказать…
— Да
я не Афанасьев, а Алексеев, —
сказал Алексеев, — у
меня нет родственника.
— Ну,
я пойду, —
сказал Тарантьев, надевая шляпу, — а к пяти часам буду:
мне надо кое-куда зайти: обещали место в питейной конторе, так велели понаведаться… Да вот что, Илья Ильич: не наймешь ли ты коляску сегодня, в Екатерингоф ехать? И
меня бы взял.
—
Я совсем ничего не воображаю, —
сказал Обломов, — не шуми и не кричи, а лучше подумай, что делать. Ты человек практический…
— Ну, так и быть, благодари
меня, —
сказал он, снимая шляпу и садясь, — и вели к обеду подать шампанское: дело твое сделано.
— Да что ж
мне до всего до этого за дело? —
сказал с нетерпением Обломов. —
Я туда не перееду.
—
Я не перееду, — решительно
сказал Обломов.
— Что это за человек! —
сказал Обломов. — Вдруг выдумает черт знает что: на Выборгскую сторону… Это не мудрено выдумать. Нет, вот ты ухитрись выдумать, чтоб остаться здесь.
Я восемь лет живу, так менять-то не хочется…
— Что ты
скажешь? Как
мне быть! — спросил, прочитав, Илья Ильич. — Засухи, недоимки…
— Ну, хорошо, хорошо, — перебил Обломов, — ты вот теперь
скажи, что
мне с старостой делать?
— Староста твой мошенник, — вот что
я тебе
скажу, — начал Тарантьев, пряча целковый в карман, — а ты веришь ему, разиня рот.
— Теперь
мне еще рано ехать, — отвечал Илья Ильич, — прежде дай кончить план преобразований, которые
я намерен ввести в имение… Да знаешь ли что, Михей Андреич? — вдруг
сказал Обломов. — Съезди-ка ты. Дело ты знаешь, места тебе тоже известны; а
я бы не пожалел издержек.
— Откуда
я наберу столько ребятишек, если попросят показать детей? —
сказал он.
— Добрынин там близко, —
сказал Обломов, —
я здесь с ним часто виделся; он там теперь.
— А! Если ты меняешь
меня на немца, —
сказал он, — так
я к тебе больше ни ногой.
— Тебе бы следовало уважать в нем моего приятеля и осторожнее отзываться о нем — вот все, чего
я требую! Кажется, невелика услуга, —
сказал он.
—
Я уж тебе
сказал, хоть бы за то, что он вместе со
мной рос и учился.
— Вот если бы он был здесь, так он давно бы избавил
меня от всяких хлопот, не спросив ни портеру, ни шампанского… —
сказал Обломов.