Неточные совпадения
— Бог знает что выдумает! —
почти про
себя сказал Обломов. — Что вам дались Горюновы?
Может быть, только похоронная процессия обратит на
себя внимание прохожего, который
почтит это неопределенное лицо в первый раз достающеюся ему
почестью — глубоким поклоном; может быть, даже другой, любопытный, забежит вперед процессии узнать об имени покойника и тут же забудет его.
Но зачем пускал их к
себе Обломов — в этом он едва ли отдавал
себе отчет. А кажется, затем, зачем еще о сю пору в наших отдаленных Обломовках, в каждом зажиточном доме толпится рой подобных лиц обоего пола, без хлеба, без ремесла, без рук для производительности и только с желудком для потребления, но
почти всегда с чином и званием.
Но Илья Ильич не слушал его: он, подобрав ноги под
себя,
почти улегся в кресло и, подгорюнившись, погрузился не то в дремоту, не то в задумчивость.
Если Захар, питая в глубине души к барину преданность, свойственную старинным слугам, разнился от них современными недостатками, то и Илья Ильич, с своей стороны, ценя внутренне преданность его, не имел уже к нему того дружеского,
почти родственного расположения, какое питали прежние господа к слугам своим. Он позволял
себе иногда крупно браниться с Захаром.
«Отчего же это я такой, —
почти со слезами спросил
себя Обломов и спрятал опять голову под одеяло, — право?»
Эти восклицания относились к авторам — звание, которое в глазах его не пользовалось никаким уважением; он даже усвоил
себе и то полупрезрение к писателям, которое питали к ним люди старого времени. Он, как и многие тогда,
почитал сочинителя не иначе как весельчаком, гулякой, пьяницей и потешником, вроде плясуна.
Обломову в самом деле стало
почти весело. Он сел с ногами на диван и даже спросил: нет ли чего позавтракать. Съел два яйца и закурил сигару. И сердце и голова у него были наполнены; он жил. Он представлял
себе, как Ольга получит письмо, как изумится, какое сделает лицо, когда прочтет. Что будет потом?..
— Никогда! Никогда! Не подходите! — с испугом,
почти с ужасом сказала она, вытянув обе руки и зонтик между ним и
собой, и остановилась как вкопанная, окаменелая, не дыша, в грозной позе, с грозным взглядом, вполуоборот.
«Куда ж я дел деньги? — с изумлением,
почти с ужасом спросил самого
себя Обломов. — В начале лета из деревни прислали тысячу двести рублей, а теперь всего триста!»
— Да; ma tante уехала в Царское Село; звала меня с
собой. Мы будем обедать
почти одни: Марья Семеновна только придет; иначе бы я не могла принять тебя. Сегодня ты не можешь объясниться. Как это все скучно! Зато завтра… — прибавила она и улыбнулась. — А что, если б я сегодня уехала в Царское Село? — спросила она шутливо.
Последний, если хотел, стирал пыль, а если не хотел, так Анисья влетит, как вихрь, и отчасти фартуком, отчасти голой рукой,
почти носом, разом все сдует, смахнет, сдернет, уберет и исчезнет; не то так сама хозяйка, когда Обломов выйдет в сад, заглянет к нему в комнату, найдет беспорядок, покачает головой и, ворча что-то про
себя, взобьет подушки горой, тут же посмотрит наволочки, опять шепнет
себе, что надо переменить, и сдернет их, оботрет окна, заглянет за спинку дивана и уйдет.
— Вот только дострочу эту строчку, — говорила она
почти про
себя, — ужинать станем.
Обломов стал было делать возражения, но Штольц
почти насильно увез его к
себе, написал доверенность на свое имя, заставил Обломова подписать и объявил ему, что он берет Обломовку на аренду до тех пор, пока Обломов сам приедет в деревню и привыкнет к хозяйству.
Почти бессознательно, как перед самим
собой, он вслух при ней делал оценку приобретенного им сокровища и удивлялся
себе и ей; потом поверял заботливо, не осталось ли вопроса в ее взгляде, лежит ли заря удовлетворенной мысли на лице и провожает ли его взгляд ее, как победителя.
— Не знаю, клянусь Богом, не знаю! Но если вы… если изменится как-нибудь моя настоящая жизнь, что со мной будет? — уныло,
почти про
себя прибавила она.
— Может быть, это избыток воображения: ты слишком жива… а может быть, ты созрела до той поры… — вполголоса докончил он
почти про
себя.
Береги силы! — прибавил тихо,
почти про
себя, Штольц в ответ на ее страстный порыв.
— Вон из этой ямы, из болота, на свет, на простор, где есть здоровая, нормальная жизнь! — настаивал Штольц строго,
почти повелительно. — Где ты? Что ты стал? Опомнись! Разве ты к этому быту готовил
себя, чтоб спать, как крот в норе? Ты вспомни все…
Теперь Штольц изменился в лице и ворочал изумленными,
почти бессмысленными глазами вокруг
себя. Перед ним вдруг «отверзлась бездна», воздвиглась «каменная стена», и Обломова как будто не стало, как будто он пропал из глаз его, провалился, и он только почувствовал ту жгучую тоску, которую испытывает человек, когда спешит с волнением после разлуки увидеть друга и узнает, что его давно уже нет, что он умер.
С полгода по смерти Обломова жила она с Анисьей и Захаром в дому, убиваясь горем. Она проторила тропинку к могиле мужа и выплакала все глаза,
почти ничего не ела, не пила, питалась только чаем и часто по ночам не смыкала глаз и истомилась совсем. Она никогда никому не жаловалась и, кажется, чем более отодвигалась от минуты разлуки, тем больше уходила в
себя, в свою печаль, и замыкалась от всех, даже от Анисьи. Никто не знал, каково у ней на душе.
Неточные совпадения
Почтмейстер. Да из собственного его письма. Приносят ко мне на
почту письмо. Взглянул на адрес — вижу: «в Почтамтскую улицу». Я так и обомлел. «Ну, — думаю
себе, — верно, нашел беспорядки по почтовой части и уведомляет начальство». Взял да и распечатал.
Городничий. Там купцы жаловались вашему превосходительству.
Честью уверяю, и наполовину нет того, что они говорят. Они сами обманывают и обмеривают народ. Унтер-офицерша налгала вам, будто бы я ее высек; она врет, ей-богу врет. Она сама
себя высекла.
Аммос Федорович (входя и останавливаясь, про
себя).Боже, боже! вынеси благополучно; так вот коленки и ломает. (Вслух, вытянувшись и придерживая рукою шпагу.)Имею
честь представиться: судья здешнего уездного суда, коллежский асессор Ляпкин-Тяпкин.
Осип, слуга, таков, как обыкновенно бывают слуги несколько пожилых лет. Говорит сурьёзно, смотрит несколько вниз, резонер и любит
себе самому читать нравоучения для своего барина. Голос его всегда
почти ровен, в разговоре с барином принимает суровое, отрывистое и несколько даже грубое выражение. Он умнее своего барина и потому скорее догадывается, но не любит много говорить и молча плут. Костюм его — серый или синий поношенный сюртук.
Милон. Я подвергал ее, как прочие. Тут храбрость была такое качество сердца, какое солдату велит иметь начальник, а офицеру
честь. Признаюсь вам искренно, что показать прямой неустрашимости не имел я еще никакого случая, испытать же
себя сердечно желаю.