Неточные совпадения
— Однако мне
пора в типографию! — сказал Пенкин. — Я, знаете, зачем пришел к вам? Я хотел предложить вам ехать в Екатерингоф; у меня коляска. Мне завтра надо статью писать о гулянье: вместе бы наблюдать стали, чего бы не заметил я, вы бы сообщили мне; веселее бы
было. Поедемте…
Жизнь в его глазах разделялась на две половины: одна состояла из труда и скуки — это у него
были синонимы; другая — из покоя и мирного веселья. От этого главное поприще — служба на первых
порах озадачила его самым неприятным образом.
Но это все
было давно, еще в ту нежную
пору, когда человек во всяком другом человеке предполагает искреннего друга и влюбляется почти во всякую женщину и всякой готов предложить руку и сердце, что иным даже и удается совершить, часто к великому прискорбию потом на всю остальную жизнь.
Душа его
была еще чиста и девственна; она, может
быть, ждала своей любви, своей
поры, своей патетической страсти, а потом, с годами, кажется, перестала ждать и отчаялась.
Ему доступны
были наслаждения высоких помыслов; он не чужд
был всеобщих человеческих скорбей. Он горько в глубине души плакал в иную
пору над бедствиями человечества, испытывал безвестные, безыменные страдания, и тоску, и стремление куда-то вдаль, туда, вероятно, в тот мир, куда увлекал его, бывало, Штольц…
Захару он тоже надоедал собой. Захар, отслужив в молодости лакейскую службу в барском доме,
был произведен в дядьки к Илье Ильичу и с тех
пор начал считать себя только предметом роскоши, аристократическою принадлежностью дома, назначенною для поддержания полноты и блеска старинной фамилии, а не предметом необходимости. От этого он, одев барчонка утром и раздев его вечером, остальное время ровно ничего не делал.
«До бед, которыми грозит староста, еще далеко, — думал он, — до тех
пор многое может перемениться: авось дожди поправят хлеб; может
быть, недоимки староста пополнит; бежавших мужиков „водворят на место жительства“, как он пишет».
А между тем он болезненно чувствовал, что в нем зарыто, как в могиле, какое-то хорошее, светлое начало, может
быть, теперь уже умершее, или лежит оно, как золото в недрах горы, и давно бы
пора этому золоту
быть ходячей монетой.
Как все тихо, все сонно в трех-четырех деревеньках, составляющих этот уголок! Они лежали недалеко друг от друга и
были как будто случайно брошены гигантской рукой и рассыпались в разные стороны, да так с тех
пор и остались.
Так, например, однажды часть галереи с одной стороны дома вдруг обрушилась и погребла под развалинами своими наседку с цыплятами; досталось бы и Аксинье, жене Антипа, которая уселась
было под галереей с донцом, да на ту
пору, к счастью своему, пошла за мочками.
— Э! — хором подхватили все. — Да как же ничего не
было? Мы-то умерли разве?.. А лоб-то, лоб-то, вон и до сих
пор рубец виден…
Все захохотали, а Захар
был как ударом поражен этой выходкой кучера, с которым одним он и вел до тех
пор дружескую беседу.
— Горазд же твой барин, коли
будет чужим кучерам бороды гладить! Нет, вы заведите-ка своих, да в те
поры и гладьте, а то больно тороват!
«И у него
был порыв, увлечение; теперь он глаз не кажет: ему стыдно; стало
быть, это не дерзость. А кто виноват? — подумала еще. — Андрей Иваныч, конечно, потому что заставил ее
петь».
Отношения Ольги к тетке
были до сих
пор очень просты и покойны: в нежности они не переходили никогда границ умеренности, никогда не ложилось между ними и тени неудовольствия.
С тех
пор не
было внезапных перемен в Ольге. Она
была ровна, покойна с теткой, в обществе, но жила и чувствовала жизнь только с Обломовым. Она уже никого не спрашивала, что ей делать, как поступить, не ссылалась мысленно на авторитет Сонечки.
— Может
быть, и я со временем испытаю, может
быть, и у меня
будут те же
порывы, как у вас, так же
буду глядеть при встрече на вас и не верить, точно ли вы передо мной… А это, должно
быть, очень смешно! — весело добавила она. — Какие вы глаза иногда делаете: я думаю, ma tante замечает.
«Да, — говорил он с собой, — вот он где, мир прямого, благородного и прочного счастья! Стыдно мне
было до сих
пор скрывать эти цветы, носиться в аромате любви, точно мальчику, искать свиданий, ходить при луне, подслушивать биение девического сердца, ловить трепет ее мечты… Боже!»
Ольга
была особенно жива, болтлива, резва или вдруг увлекалась нежным
порывом, потом впадала внезапно в задумчивость.
До сих
пор он с «братцем» хозяйки еще не успел познакомиться. Он видел только, и то редко, с постели, как, рано утром, мелькал сквозь решетку забора человек, с большим бумажным пакетом под мышкой, и пропадал в переулке, и потом, в пять часов, мелькал опять, с тем же пакетом, мимо окон, возвращаясь, тот же человек и пропадал за крыльцом. Его в доме не
было слышно.
По приемам Анисьи, по тому, как она, вооруженная кочергой и тряпкой, с засученными рукавами, в пять минут привела полгода не топленную кухню в порядок, как смахнула щеткой разом пыль с полок, со стен и со стола; какие широкие размахи делала метлой по полу и по лавкам; как мгновенно выгребла из печки золу — Агафья Матвеевна оценила, что такое Анисья и какая бы она великая сподручница
была ее хозяйственным распоряжениям. Она дала ей с той
поры у себя место в сердце.
Когда Обломов обедал дома, хозяйка помогала Анисье, то
есть указывала, словом или пальцем,
пора ли или рано вынимать жаркое, надо ли к соусу прибавить немного красного вина или сметаны, или что рыбу надо варить не так, а вот как…
Обломов стал
было делать возражения, но Штольц почти насильно увез его к себе, написал доверенность на свое имя, заставил Обломова подписать и объявил ему, что он берет Обломовку на аренду до тех
пор, пока Обломов сам приедет в деревню и привыкнет к хозяйству.
Страннее всего то, что она перестала уважать свое прошедшее, даже стала его стыдиться с тех
пор, как стала неразлучна с Штольцем, как он овладел ее жизнью. Узнай барон, например, или другой кто-нибудь, она бы, конечно, смутилась, ей
было бы неловко, но она не терзалась бы так, как терзается теперь при мысли, что об этом узнает Штольц.
Она понимала, что если она до сих
пор могла укрываться от зоркого взгляда Штольца и вести удачно войну, то этим обязана
была вовсе не своей силе, как в борьбе с Обломовым, а только упорному молчанию Штольца, его скрытому поведению. Но в открытом поле перевес
был не на ее стороне, и потому вопросом: «как я могу знать?» она хотела только выиграть вершок пространства и минуту времени, чтоб неприятель яснее обнаружил свой замысел.
— Расскажите же мне, что
было с вами с тех
пор, как мы не видались. Вы непроницаемы теперь для меня, а прежде я читал на лице ваши мысли: кажется, это одно средство для нас понять друг друга. Согласны вы?
Но там удивились, денег ей не дали, а сказали, что если у Ильи Ильича
есть вещи какие-нибудь, золотые или, пожалуй, серебряные, даже мех, так можно заложить и что
есть такие благодетели, что третью часть просимой суммы дадут до тех
пор, пока он опять получит из деревни.
Штольц уехал в тот же день, а вечером к Обломову явился Тарантьев. Он не утерпел, чтобы не обругать его хорошенько за кума. Он не взял одного в расчет: что Обломов, в обществе Ильинских, отвык от подобных ему явлений и что апатия и снисхождение к грубости и наглости заменились отвращением. Это бы уж обнаружилось давно и даже проявилось отчасти, когда Обломов жил еще на даче, но с тех
пор Тарантьев посещал его реже и притом бывал при других и столкновений между ними не
было.
Воспитание, образование детей, направление их жизни, конечно, не легкая и не пустая задача, но до нее еще далеко, а до тех
пор что же он
будет делать?
Сначала долго приходилось ему бороться с живостью ее натуры, прерывать лихорадку молодости, укладывать
порывы в определенные размеры, давать плавное течение жизни, и то на время: едва он закрывал доверчиво глаза, поднималась опять тревога, жизнь била ключом, слышался новый вопрос беспокойного ума, встревоженного сердца; там надо
было успокоивать раздраженное воображение, унимать или будить самолюбие. Задумывалась она над явлением — он спешил вручить ей ключ к нему.
— Может
быть, это избыток воображения: ты слишком жива… а может
быть, ты созрела до той
поры… — вполголоса докончил он почти про себя.
— Я думал… — говорил он медленно, задумчиво высказываясь и сам не доверяя своей мысли, как будто тоже стыдясь своей речи, — вот видишь ли… бывают минуты… то
есть я хочу сказать, если это не признак какого-нибудь расстройства, если ты совершенно здорова, то, может
быть, ты созрела, подошла к той
поре, когда остановился рост жизни… когда загадок нет, она открылась вся…
— Отчего? Что с тобой? — начал
было Штольц. — Ты знаешь меня: я давно задал себе эту задачу и не отступлюсь. До сих
пор меня отвлекали разные дела, а теперь я свободен. Ты должен жить с нами, вблизи нас: мы с Ольгой так решили, так и
будет. Слава Богу, что я застал тебя таким же, а не хуже. Я не надеялся… Едем же!.. Я готов силой увезти тебя! Надо жить иначе, ты понимаешь как…