Неточные совпадения
Отец его, провинциальный подьячий старого времени, назначал было сыну в наследство искусство и опытность хождения по чужим делам и свое ловко пройденное поприще служения в присутственном месте; но судьба распорядилась
иначе. Отец, учившийся сам когда-то по-русски на медные деньги,
не хотел, чтоб сын его отставал от времени, и пожелал поучить чему-нибудь, кроме мудреной науки хождения по делам. Он года три посылал его к священнику учиться по-латыни.
Один Захар, обращающийся всю жизнь около своего барина, знал еще подробнее весь его внутренний быт; но он был убежден, что они с барином дело делают и живут нормально, как должно, и что
иначе жить
не следует.
Он бы
не задумался сгореть или утонуть за него,
не считая этого подвигом, достойным удивления или каких-нибудь наград. Он смотрел на это, как на естественное,
иначе быть
не могущее дело, или, лучше сказать, никак
не смотрел, а поступал так, без всяких умозрений.
Илья Ильич знал уже одно необъятное достоинство Захара — преданность к себе, и привык к ней, считая также, с своей стороны, что это
не может и
не должно быть
иначе; привыкши же к достоинству однажды навсегда, он уже
не наслаждался им, а между тем
не мог, и при своем равнодушии к всему, сносить терпеливо бесчисленных мелких недостатков Захара.
Счастливые люди жили, думая, что
иначе и
не должно и
не может быть, уверенные, что и все другие живут точно так же и что жить
иначе — грех.
Они бы и
не поверили, если б сказали им, что другие как-нибудь
иначе пашут, сеют, жнут, продают. Какие же страсти и волнения могли быть у них?
— Он сегодня ужасно рассмешил меня этим, — прибавила Ольга, — он все смешит. Простите,
не буду,
не буду, и глядеть постараюсь на вас
иначе…
Лишь только они с Анисьей принялись хозяйничать в барских комнатах вместе, Захар что ни сделает, окажется глупостью. Каждый шаг его — все
не то и
не так. Пятьдесят пять лет ходил он на белом свете с уверенностью, что все, что он ни делает,
иначе и лучше сделано быть
не может.
Это происходило частью от характера Марьи Михайловны, тетки Ольги, частью от совершенного недостатка всякого повода для обеих — вести себя
иначе. Тетке
не приходило в голову требовать от Ольги что-нибудь такое, что б резко противоречило ее желаниям; Ольге
не приснилось бы во сне
не исполнить желания тетки,
не последовать ее совету.
А потом опять все прошло, только уже в лице прибавилось что-то новое:
иначе смотрит она, перестала смеяться громко,
не ест по целой груше зараз,
не рассказывает, «как у них в пансионе»… Она тоже кончила курс.
— Вы до сих пор
не знаете, где цель вашей жизни? — спросила она, остановясь. — Я
не верю: вы клевещете на себя;
иначе бы вы
не стоили жизни…
Жизнь ее наполнилась так тихо, незаметно для всех, что она жила в своей новой сфере,
не возбуждая внимания, без видимых порывов и тревог. Она делала то же, что прежде, для всех других, но делала все
иначе.
— Я люблю
иначе, — сказала она, опрокидываясь спиной на скамью и блуждая глазами в несущихся облаках. — Мне без вас скучно; расставаться с вами
не надолго — жаль, надолго — больно. Я однажды навсегда узнала, увидела и верю, что вы меня любите, — и счастлива, хоть
не повторяйте мне никогда, что любите меня. Больше и лучше любить я
не умею.
Теперь уже я думаю
иначе. А что будет, когда я привяжусь к ней, когда видеться — сделается
не роскошью жизни, а необходимостью, когда любовь вопьется в сердце (недаром я чувствую там отверделость)? Как оторваться тогда? Переживешь ли эту боль? Худо будет мне. Я и теперь без ужаса
не могу подумать об этом. Если б вы были опытнее, старше, тогда бы я благословил свое счастье и подал вам руку навсегда. А то…
Вы высказались там невольно: вы
не эгоист, Илья Ильич, вы написали совсем
не для того, чтоб расстаться — этого вы
не хотели, а потому, что боялись обмануть меня… это говорила честность,
иначе бы письмо оскорбило меня и я
не заплакала бы — от гордости!
Оно бы ничего, но все эти господа и госпожи смотрели на него так странно; и это, пожалуй, ничего. Прежде, бывало,
иначе на него и
не смотрели благодаря его сонному, скучающему взгляду, небрежности в одежде.
— А я-то! — задумчиво говорила она. — Я уж и забыла, как живут
иначе. Когда ты на той неделе надулся и
не был два дня — помнишь, рассердился! — я вдруг переменилась, стала злая. Бранюсь с Катей, как ты с Захаром; вижу, как она потихоньку плачет, и мне вовсе
не жаль ее.
Не отвечаю ma tante,
не слышу, что она говорит, ничего
не делаю, никуда
не хочу. А только ты пришел, вдруг совсем другая стала. Кате подарила лиловое платье…
«Что ж это такое? — печально думал Обломов, — ни продолжительного шепота, ни таинственного уговора слить обе жизни в одну! Все как-то
иначе, по-другому. Какая странная эта Ольга! Она
не останавливается на одном месте,
не задумывается сладко над поэтической минутой, как будто у ней вовсе нет мечты, нет потребности утонуть в раздумье! Сейчас и поезжай в палату, на квартиру — точно Андрей! Что это все они как будто сговорились торопиться жить!»
— Да; ma tante уехала в Царское Село; звала меня с собой. Мы будем обедать почти одни: Марья Семеновна только придет;
иначе бы я
не могла принять тебя. Сегодня ты
не можешь объясниться. Как это все скучно! Зато завтра… — прибавила она и улыбнулась. — А что, если б я сегодня уехала в Царское Село? — спросила она шутливо.
—
Иначе ведь самому надо ехать, — сказал Обломов, — мне бы, признаться, этого
не хотелось. Я совсем отвык ездить по дорогам, особенно зимой… никогда даже
не езжал.
— Послушай, Ольга,
не гляди на меня так: мне страшно! — сказал он. — Я передумал: совсем
иначе надо устроить!.. — продолжал потом, постепенно понижая тон, останавливаясь и стараясь вникнуть в этот новый для него смысл ее глаз, губ и говорящих бровей, — я решил сам ехать в деревню, вместе с поверенным… чтоб там… — едва слышно досказал он.
А теперь, когда Илья Ильич сделался членом ее семейства, она и толчет и сеет
иначе. Свои кружева почти забыла. Начнет шить, усядется покойно, вдруг Обломов кричит Захару, чтоб кофе подавал, — она, в три прыжка, является в кухню и смотрит во все глаза так, как будто прицеливается во что-нибудь, схватит ложечку, перельет на свету ложечки три, чтоб узнать, уварился ли, отстоялся ли кофе,
не подали бы с гущей, посмотрит, есть ли пенки в сливках.
Лицо у него
не грубое,
не красноватое, а белое, нежное; руки
не похожи на руки братца —
не трясутся,
не красные, а белые, небольшие. Сядет он, положит ногу на ногу, подопрет голову рукой — все это делает так вольно, покойно и красиво; говорит так, как
не говорят ее братец и Тарантьев, как
не говорил муж; многого она даже
не понимает, но чувствует, что это умно, прекрасно, необыкновенно; да и то, что она понимает, он говорит как-то
иначе, нежели другие.
— Ты — другое дело, Андрей, — возразил Обломов, — у тебя крылья есть: ты
не живешь, ты летаешь; у тебя есть дарования, самолюбие, ты вон
не толст,
не одолевают ячмени,
не чешется затылок. Ты как-то
иначе устроен…
У ней горело в груди желание успокоить его, воротить слово «мучилась» или растолковать его
иначе, нежели как он понял; но как растолковать — она
не знала сама, только смутно чувствовала, что оба они под гнетом рокового недоумения, в фальшивом положении, что обоим тяжело от этого и что он только мог или она, с его помощию, могла привести в ясность и в порядок и прошедшее и настоящее.
— Видите, что я
не кокетничаю! — смеялся он, довольный, что поймал ее. — Ведь нам, после нынешнего разговора, надо быть
иначе друг с другом: мы оба уж
не те, что были вчера.
— Боюсь зависти: ваше счастье будет для меня зеркалом, где я все буду видеть свою горькую и убитую жизнь; а ведь уж я жить
иначе не стану,
не могу.
— Нет, и вас прошу братцу до меня ничего
не говорить,
иначе Илье Ильичу будет очень неприятно…
— Ты очень хорошо знаешь, — заметил Штольц, —
иначе бы
не от чего было краснеть. Послушай, Илья, если тут предостережение может что-нибудь сделать, то я всей дружбой нашей прошу, будь осторожен…
— Отчего? Что с тобой? — начал было Штольц. — Ты знаешь меня: я давно задал себе эту задачу и
не отступлюсь. До сих пор меня отвлекали разные дела, а теперь я свободен. Ты должен жить с нами, вблизи нас: мы с Ольгой так решили, так и будет. Слава Богу, что я застал тебя таким же, а
не хуже. Я
не надеялся… Едем же!.. Я готов силой увезти тебя! Надо жить
иначе, ты понимаешь как…