Неточные совпадения
Илья Ильич проснулся, против обыкновения, очень рано,
часов в восемь. Он чем-то сильно озабочен.
На лице у него попеременно выступал не то страх, не то тоска и досада. Видно было, что его одолевала внутренняя борьба, а ум еще не являлся
на помощь.
— А новые lacets! [шнурки (фр.).] Видите, как отлично стягивает: не мучишься над пуговкой два
часа; потянул шнурочек — и готово. Это только что из Парижа. Хотите, привезу вам
на пробу пару?
— Ты еще
на службу? Что так поздно? — спросил Обломов. — Бывало, ты с десяти
часов…
— Бывало — да; а теперь другое дело: в двенадцать
часов езжу. — Он сделал
на последнем слове ударение.
— Что за рано! Они просили в двенадцать
часов; отобедаем пораньше,
часа в два, да и
на гулянье. Едемте же скорей! Велеть вам одеваться давать?
— А ты напиши тут, что нужно, — продолжал Тарантьев, — да не забудь написать губернатору, что у тебя двенадцать человек детей, «мал мала меньше». А в пять
часов чтоб суп был
на столе! Да что ты не велел пирога сделать?
Как ни интересно было место,
на котором он останавливался, но если
на этом месте заставал его
час обеда или сна, он клал книгу переплетом вверх и шел обедать или гасил свечу и ложился спать.
Захар неопрятен. Он бреется редко; и хотя моет руки и лицо, но, кажется, больше делает вид, что моет; да и никаким мылом не отмоешь. Когда он бывает в бане, то руки у него из черных сделаются только
часа на два красными, а потом опять черными.
Ленивый от природы, он был ленив еще и по своему лакейскому воспитанию. Он важничал в дворне, не давал себе труда ни поставить самовар, ни подмести полов. Он или дремал в прихожей, или уходил болтать в людскую, в кухню; не то так по целым
часам, скрестив руки
на груди, стоял у ворот и с сонною задумчивостью посматривал
на все стороны.
Стук ставни и завыванье ветра в трубе заставляли бледнеть и мужчин, и женщин, и детей. Никто в Крещенье не выйдет после десяти
часов вечера один за ворота; всякий в ночь
на Пасху побоится идти в конюшню, опасаясь застать там домового.
Или Илья Иванович пойдет к окну, взглянет туда и скажет с некоторым удивлением: «Еще пять
часов только, а уж как темно
на дворе!»
Дамы начали смеяться и перешептываться; некоторые из мужчин улыбались; готовился опять взрыв хохота, но в эту минуту в комнате раздалось в одно время как будто ворчанье собаки и шипенье кошки, когда они собираются броситься друг
на друга. Это загудели
часы.
В начале пятого
часа Захар осторожно, без шума, отпер переднюю и
на цыпочках пробрался в свою комнату; там он подошел к двери барского кабинета и сначала приложил к ней ухо, потом присел и приставил к замочной скважине глаз.
Другой мучится, что осужден ходить каждый день
на службу и сидеть до пяти
часов, а тот вздыхает тяжко, что нет ему такой благодати…
Встает он в семь
часов, читает, носит куда-то книги.
На лице ни сна, ни усталости, ни скуки.
На нем появились даже краски, в глазах блеск, что-то вроде отваги или, по крайней мере, самоуверенности. Халата не видать
на нем: Тарантьев увез его с собой к куме с прочими вещами.
Он велел вынести вон несколько дрянных картин, которые навязал ему какой-то покровитель бедных артистов; сам поправил штору, которая давно не поднималась, позвал Анисью и велел протереть окна, смахнул паутину, а потом лег
на бок и продумал с
час — об Ольге.
Илья Ильич высидел с теткой
часа два чинно, не положив ни разу ноги
на ногу, разговаривая прилично обо всем; даже два раза ловко подвинул ей скамеечку под ноги.
Эти два
часа и следующие три-четыре дня, много неделя, сделали
на нее глубокое действие, двинули ее далеко вперед. Только женщины способны к такой быстроте расцветания сил, развития всех сторон души.
На другой день, только что Обломов проснулся в десятом
часу утра, Захар, подавая ему чай, сказал, что когда он ходил в булочную, так встретил барышню.
— В чем? А вот в чем! — говорила она, указывая
на него,
на себя,
на окружавшее их уединение. — Разве это не счастье, разве я жила когда-нибудь так? Прежде я не просидела бы здесь и четверти
часа одна, без книги, без музыки, между этими деревьями. Говорить с мужчиной, кроме Андрея Иваныча, мне было скучно, не о чем: я все думала, как бы остаться одной… А теперь… и молчать вдвоем весело!
Так разыгрывался между ними все тот же мотив в разнообразных варьяциях. Свидания, разговоры — все это была одна песнь, одни звуки, один свет, который горел ярко, и только преломлялись и дробились лучи его
на розовые,
на зеленые,
на палевые и трепетали в окружавшей их атмосфере. Каждый день и
час приносил новые звуки и лучи, но свет горел один, мотив звучал все тот же.
Притом, глядя
на вас, слушая вас по целым
часам, кто бы добровольно захотел принимать
на себя тяжелую обязанность отрезвляться от очарования?
И теперь я уже ни
на что не похож, не считаю
часы и минуты, не знаю восхождения и захождения солнца, а считаю: видел — не видал, увижу — не увижу, приходила — не пришла, придет…
Хитрость — все равно что мелкая монета,
на которую не купишь многого. Как мелкой монетой можно прожить
час, два, так хитростью можно там прикрыть что-нибудь, тут обмануть, переиначить, а ее не хватит обозреть далекий горизонт, свести начало и конец крупного, главного события.
Тетка тоже глядит
на него своими томными большими глазами и задумчиво нюхает свой спирт, как будто у нее от него болит голова. А ездить ему какая даль! Едешь, едешь с Выборгской стороны да вечером назад — три
часа!
Однажды, воротясь поздно из театра, он с извозчиком стучал почти
час в ворота; собака, от скаканья
на цепи и лая, потеряла голос. Он иззяб и рассердился, объявив, что съедет
на другой же день. Но и другой, и третий день, и неделя прошла — он еще не съезжал.
Захар сделал шаг и стал как монумент, глядя в окно
на бродивших кур и подставляя барину, как щетку, бакенбарду. Илья Ильич в один
час, от волнения, изменился, будто осунулся в лице; глаза бегали беспокойно.
Он сел и задумался. Много передумал он в эти полтора
часа, много изменилось в его мыслях, много он принял новых решений. Наконец он остановился
на том, что сам поедет с поверенным в деревню, но прежде выпросит согласие тетки
на свадьбу, обручится с Ольгой, Ивану Герасимовичу поручит отыскать квартиру и даже займет денег… немного, чтоб свадьбу сыграть.
Все погрузилось в сон и мрак около него. Он сидел, опершись
на руку, не замечал мрака, не слыхал боя
часов. Ум его утонул в хаосе безобразных, неясных мыслей; они неслись, как облака в небе, без цели и без связи, — он не ловил ни одной.
После болезни Илья Ильич долго был мрачен, по целым
часам повергался в болезненную задумчивость и иногда не отвечал
на вопросы Захара, не замечал, как он ронял чашки
на пол и не сметал со стола пыль, или хозяйка, являясь по праздникам с пирогом, заставала его в слезах.
Потом мало-помалу место живого горя заступило немое равнодушие. Илья Ильич по целым
часам смотрел, как падал снег и наносил сугробы
на дворе и
на улице, как покрыл дрова, курятники, конуру, садик, гряды огорода, как из столбов забора образовались пирамиды, как все умерло и окуталось в саван.
Хорошо. А почему прежде, бывало, с восьми
часов вечера у ней слипаются глаза, а в девять, уложив детей и осмотрев, потушены ли огни
на кухне, закрыты ли трубы, прибрано ли все, она ложится — и уже никакая пушка не разбудит ее до шести
часов?
Но ему не было скучно, если утро проходило и он не видал ее; после обеда, вместо того чтоб остаться с ней, он часто уходил соснуть
часа на два; но он знал, что лишь только он проснется, чай ему готов, и даже в ту самую минуту, как проснется.
Не видала она себя в этом сне завернутою в газы и блонды
на два
часа и потом в будничные тряпки
на всю жизнь. Не снился ей ни праздничный пир, ни огни, ни веселые клики; ей снилось счастье, но такое простое, такое неукрашенное, что она еще раз, без трепета гордости, и только с глубоким умилением прошептала: «Я его невеста!»