Неточные совпадения
Та же глубокая тишина и мир
лежат и
на полях; только кое-где, как муравей, гомозится
на черной ниве палимый зноем пахарь, налегая
на соху и обливаясь потом.
Полдень знойный;
на небе ни облачка. Солнце стоит неподвижно над головой и жжет траву. Воздух перестал струиться и висит без движения. Ни дерево, ни вода не шелохнутся; над деревней и
полем лежит невозмутимая тишина — все как будто вымерло. Звонко и далеко раздается человеческий голос в пустоте. В двадцати саженях слышно, как пролетит и прожужжит жук, да в густой траве кто-то все храпит, как будто кто-нибудь завалился туда и спит сладким сном.
Илья Ильич
лежал небрежно
на диване, играя туфлей, ронял ее
на пол, поднимал
на воздух, повертит там, она упадет, он подхватывает с
пола ногой… Вошел Захар и стал у дверей.
Анисья скрылась. Обломов погрозил обоими кулаками Захару, потом быстро отворил дверь
на хозяйскую половину. Агафья Матвеевна сидела
на полу и перебирала рухлядь в старом сундуке; около нее
лежали груды тряпок, ваты, старых платьев, пуговиц и отрезков мехов.
Отчего по ночам, не надеясь
на Захара и Анисью, она просиживала у его постели, не спуская с него глаз, до ранней обедни, а потом, накинув салоп и написав крупными буквами
на бумажке: «Илья», бежала в церковь, подавала бумажку в алтарь, помянуть за здравие, потом отходила в угол, бросалась
на колени и долго
лежала, припав головой к
полу, потом поспешно шла
на рынок и с боязнью возвращалась домой, взглядывала в дверь и шепотом спрашивала у Анисьи...
Акулины уже не было в доме. Анисья — и
на кухне, и
на огороде, и за птицами ходит, и
полы моет, и стирает; она не управится одна, и Агафья Матвеевна, волей-неволей, сама работает
на кухне: она толчет, сеет и трет мало, потому что мало выходит кофе, корицы и миндалю, а о кружевах она забыла и думать. Теперь ей чаще приходится крошить лук, тереть хрен и тому подобные пряности. В лице у ней
лежит глубокое уныние.
Если Захар заставал иногда там хозяйку с какими-нибудь планами улучшений и очищений, он твердо объявлял, что это не женское дело разбирать, где и как должны
лежать щетки, вакса и сапоги, что никому дела нет до того, зачем у него платье
лежит в куче
на полу, а постель в углу за печкой, в пыли, что он носит платье и спит
на этой постели, а не она.
Я подошел к окну и посмотрел в щель ставня: бледный, он
лежал на полу, держа в правой руке пистолет; окровавленная шашка лежала возле него. Выразительные глаза его страшно вращались кругом; порою он вздрагивал и хватал себя за голову, как будто неясно припоминая вчерашнее. Я не прочел большой решимости в этом беспокойном взгляде и сказал майору, что напрасно он не велит выломать дверь и броситься туда казакам, потому что лучше это сделать теперь, нежели после, когда он совсем опомнится.
Я с участием посмотрел на бедняжку, который,
лежа на полу и спрятав лицо в лексиконах, плакал так, что, казалось, еще немного, и он умрет от конвульсий, которые дергали все его тело.
Айно, облокотясь на стол, слушала приоткрыв рот, с явным недоумением на лице. Она была в черном платье, с большими, точно луковки, пуговицами на груди, подпоясана светло-зеленым кушаком, концы его
лежали на полу.
«Хи, хи, хи!» — слышалось только из Кичибе, который, как груда какая-нибудь, образующая фигурой опрокинутую вверх дном шлюпку,
лежал на полу, судорожно подергиваясь от этого всем существом его произносимого «хи».
Неточные совпадения
Туча надвинулась, захватила его, и копна,
на которой он
лежал, и другие копны и воза и весь луг с дальним
полем — всё заходило и заколыхалось под размеры этой дикой развеселой песни с вскриками, присвистами и ёканьями.
В углу комнаты была навалена
на полу куча того, что погрубее и что недостойно
лежать на столах.
Хотя час был ранний, в общем зале трактирчика расположились три человека. У окна сидел угольщик, обладатель пьяных усов, уже замеченных нами; между буфетом и внутренней дверью зала, за яичницей и пивом помещались два рыбака. Меннерс, длинный молодой парень, с веснушчатым, скучным лицом и тем особенным выражением хитрой бойкости в подслеповатых глазах, какое присуще торгашам вообще, перетирал за стойкой посуду.
На грязном
полу лежал солнечный переплет окна.
Затем она вымыла
пол и села строчить оборку к переделанной из старья юбке, но тут же вспомнив, что обрезки материи
лежат за зеркалом, подошла к нему и взяла сверток; потом взглянула
на свое отражение.
В большой комнате
на крашеном
полу крестообразно
лежали темные ковровые дорожки, стояли кривоногие старинные стулья, два таких же стола;
на одном из них бронзовый медведь держал в лапах стержень лампы;
на другом возвышался черный музыкальный ящик; около стены, у двери, прижалась фисгармония, в углу — пестрая печь кузнецовских изразцов, рядом с печью — белые двери;