В саду почти никого нет; какой-то пожилой
господин ходит проворно: очевидно, делает моцион для здоровья, да две… не дамы, а женщины, нянька с двумя озябшими, до синевы в лице, детьми.
Неточные совпадения
Захар не старался изменить не только данного ему Богом образа, но и своего костюма, в котором
ходил в деревне. Платье ему шилось по вывезенному им из деревни образцу. Серый сюртук и жилет нравились ему и потому, что в этой полуформенной одежде он видел слабое воспоминание ливреи, которую он носил некогда, провожая покойных
господ в церковь или в гости; а ливрея в воспоминаниях его была единственною представительницею достоинства дома Обломовых.
— Видишь, и сам не знаешь! А там, подумай: ты будешь жить у кумы моей, благородной женщины, в покое, тихо; никто тебя не тронет; ни шуму, ни гаму, чисто, опрятно. Посмотри-ка, ведь ты живешь точно на постоялом дворе, а еще
барин, помещик! А там чистота, тишина; есть с кем и слово перемолвить, как соскучишься. Кроме меня, к тебе и
ходить никто не будет. Двое ребятишек — играй с ними, сколько хочешь! Чего тебе? А выгода-то, выгода какая. Ты что здесь платишь?
— Не вникнул, так слушай, да и разбери, можно переезжать или нет. Что значит переехать? Это значит:
барин уйди на целый день да так одетый с утра и
ходи…
Обломов долго не мог успокоиться; он ложился, вставал,
ходил по комнате и опять ложился. Он в низведении себя Захаром до степени других видел нарушение прав своих на исключительное предпочтение Захаром особы
барина всем и каждому.
Ему страсть хочется взбежать на огибавшую весь дом висячую галерею, чтоб посмотреть оттуда на речку; но галерея ветха, чуть-чуть держится, и по ней дозволяется
ходить только «людям», а
господа не
ходят.
— Да! — говорил Захар. — У меня-то, слава Богу!
барин столбовой; приятели-то генералы, графы да князья. Еще не всякого графа посадит с собой: иной придет да и настоится в прихожей…
Ходят всё сочинители…
Утешься, добрая мать: твой сын вырос на русской почве — не в будничной толпе, с бюргерскими коровьими рогами, с руками, ворочающими жернова. Вблизи была Обломовка: там вечный праздник! Там сбывают с плеч работу, как иго; там
барин не встает с зарей и не
ходит по фабрикам около намазанных салом и маслом колес и пружин.
Он
барин, он сияет, блещет! Притом он так добр: как мягко он
ходит, делает движения, дотронется до руки — как бархат, а тронет, бывало, рукой муж, как ударит! И глядит он и говорит так же мягко, с такой добротой…
У него есть глаза и сердце только до тех пор, пока закон спит себе на полках; когда же этот
господин сойдет оттуда и скажет твоему отцу: «А ну-ка, судья, не взяться ли нам за Тыбурция Драба или как там его зовут?» — с этого момента судья тотчас запирает свое сердце на ключ, и тогда у судьи такие твердые лапы, что скорее мир повернется в другую сторону, чем пан Тыбурций вывернется из его рук…
— Ты бы лучше своей Глашке указывала, чтобы она к мужчинам-то поменьше лезла, когда они спят… Это не прилично девушке-невесте. Я своими глазами видела, как Глашка давеча к
барину ходила… Да, своими глазами видела. Вон он сидит, спросите у него!
Неточные совпадения
Анна Андреевна. Послушай, Осип, а как
барин твой там, в мундире
ходит, или…
Городничий. Мотает или не мотает, а я вас,
господа, предуведомил. Смотрите, по своей части я кое-какие распоряженья сделал, советую и вам. Особенно вам, Артемий Филиппович! Без сомнения, проезжающий чиновник захочет прежде всего осмотреть подведомственные вам богоугодные заведения — и потому вы сделайте так, чтобы все было прилично: колпаки были бы чистые, и больные не походили бы на кузнецов, как обыкновенно они
ходят по-домашнему.
Влас наземь опускается. // «Что так?» — спросили странники. // — Да отдохну пока! // Теперь не скоро князюшка //
Сойдет с коня любимого! // С тех пор, как слух
прошел, // Что воля нам готовится, // У князя речь одна: // Что мужику у
барина // До светопреставления // Зажату быть в горсти!..
— Ай
барин! не прогневался, // Разумная головушка! // (Сказал ему Яким.) // Разумной-то головушке // Как не понять крестьянина? // А свиньи
ходят по́ земи — // Не видят неба век!..
Несмотря на то, что снаружи еще доделывали карнизы и в нижнем этаже красили, в верхнем уже почти всё было отделано.
Пройдя по широкой чугунной лестнице на площадку, они вошли в первую большую комнату. Стены были оштукатурены под мрамор, огромные цельные окна были уже вставлены, только паркетный пол был еще не кончен, и столяры, строгавшие поднятый квадрат, оставили работу, чтобы, сняв тесемки, придерживавшие их волоса, поздороваться с
господами.