Неточные совпадения
— Смотрите, добрые люди: одурел старый! совсем спятил с ума! —
говорила бледная, худощавая и добрая мать их, стоявшая у порога и
не успевшая еще обнять ненаглядных детей своих. — Дети приехали домой, больше году их
не видали, а он задумал невесть что: на кулаки биться!
— Да он славно бьется! —
говорил Бульба, остановившись. — Ей-богу, хорошо! — продолжал он, немного оправляясь, — так, хоть бы даже и
не пробовать. Добрый будет козак! Ну, здорово, сынку! почеломкаемся! — И отец с сыном стали целоваться. — Добре, сынку! Вот так колоти всякого, как меня тузил; никому
не спускай! А все-таки на тебе смешное убранство: что это за веревка висит? А ты, бейбас, что стоишь и руки опустил? —
говорил он, обращаясь к младшему, — что ж ты, собачий сын,
не колотишь меня?
— И всего только одну неделю быть им дома? —
говорила жалостно, со слезами на глазах, худощавая старуха мать. — И погулять им, бедным,
не удастся;
не удастся и дому родного узнать, и мне
не удастся наглядеться на них!
Бедная старушка, привыкшая уже к таким поступкам своего мужа, печально глядела, сидя на лавке. Она
не смела ничего
говорить; но услыша о таком страшном для нее решении, она
не могла удержаться от слез; взглянула на детей своих, с которыми угрожала ей такая скорая разлука, — и никто бы
не мог описать всей безмолвной силы ее горести, которая, казалось, трепетала в глазах ее и в судорожно сжатых губах.
— Пусть хранит вас… Божья Матерь…
Не забывайте, сынки, мать вашу… пришлите хоть весточку о себе… — Далее она
не могла
говорить.
Любопытно, что это
говорил тот же самый Тарас Бульба, который бранил всю ученость и советовал, как мы уже видели, детям вовсе
не заниматься ею.
— Как
не можно? Как же ты
говоришь:
не имеем права? Вот у меня два сына, оба молодые люди. Еще ни разу ни тот, ни другой
не был на войне, а ты
говоришь —
не имеем права; а ты
говоришь —
не нужно идти запорожцам.
— Что значит это собранье? Чего хотите, панове? — сказал кошевой. Брань и крики
не дали ему
говорить.
— Ступай же,
говорят тебе! — кричали запорожцы. Двое из них схватили его под руки, и как он ни упирался ногами, но был наконец притащен на площадь, сопровождаемый бранью, подталкиваньем сзади кулаками, пинками и увещаньями. —
Не пяться же, чертов сын! Принимай же честь, собака, когда тебе дают ее!
—
Не думайте, панове, чтобы я, впрочем,
говорил это для того, чтобы нарушить мир: сохрани Бог!
Да если уж пошло на то, чтобы
говорить правду, у нас и челнов нет столько в запасе, да и пороху
не намолото в таком количестве, чтобы можно было всем отправиться.
— Слушайте!.. еще
не то расскажу: и ксендзы ездят теперь по всей Украйне в таратайках. Да
не то беда, что в таратайках, а то беда, что запрягают уже
не коней, а просто православных христиан. Слушайте! еще
не то расскажу: уже
говорят, жидовки шьют себе юбки из поповских риз. Вот какие дела водятся на Украйне, панове! А вы тут сидите на Запорожье да гуляете, да, видно, татарин такого задал вам страху, что у вас уже ни глаз, ни ушей — ничего нет, и вы
не слышите, что делается на свете.
— Неразумная голова, —
говорил ему Тарас. — Терпи, козак, — атаман будешь!
Не тот еще добрый воин, кто
не потерял духа в важном деле, а тот добрый воин, кто и на безделье
не соскучит, кто все вытерпит, и хоть ты ему что хочь, а он все-таки поставит на своем.
Но знаю, что, может быть, несу глупые речи, и некстати, и нейдет все это сюда, что
не мне, проведшему жизнь в бурсе и на Запорожье,
говорить так, как в обычае
говорить там, где бывают короли, князья и все что ни есть лучшего в вельможном рыцарстве.
—
Не слыхано на свете,
не можно,
не быть тому, —
говорил Андрий, — чтобы красивейшая и лучшая из жен понесла такую горькую часть, когда она рождена на то, чтобы пред ней, как пред святыней, преклонилось все, что ни есть лучшего на свете.
—
Не обманывай, рыцарь, и себя и меня, —
говорила она, качая тихо прекрасной головой своей, — знаю и, к великому моему горю, знаю слишком хорошо, что тебе нельзя любить меня; и знаю я, какой долг и завет твой: тебя зовут отец, товарищи, отчизна, а мы — враги тебе.
— Хоть оно и
не в законе, чтобы сказать какое возражение, когда
говорит кошевой перед лицом всего войска, да дело
не так было, так нужно сказать.
— Пан полковник, пан полковник! —
говорил жид поспешным и прерывистым голосом, как будто бы хотел объявить дело
не совсем пустое. — Я был в городе, пан полковник!
— Он сказал… прежде кивнул пальцем, а потом уже сказал: «Янкель!» А я: «Пан Андрий!» —
говорю. «Янкель! скажи отцу, скажи брату, скажи козакам, скажи запорожцам, скажи всем, что отец — теперь
не отец мне, брат —
не брат, товарищ —
не товарищ, и что я с ними буду биться со всеми. Со всеми буду биться!»
Все засмеялись козаки. И долго многие из них еще покачивали головою,
говоря: «Ну уж Попович! Уж коли кому закрутит слово, так только ну…» Да уж и
не сказали козаки, что такое «ну».
А козаки все еще
говорили промеж собой, и всю ночь стояла у огней, приглядываясь пристально во все концы, трезвая,
не смыкавшая очей стража.
Перенимают черт знает какие бусурманские обычаи; гнушаются языком своим; свой с своим
не хочет
говорить; свой своего продает, как продают бездушную тварь на торговом рынке.
— Молчи ж,
говорят тебе, чертова детина! — закричал Товкач сердито, как нянька, выведенная из терпенья, кричит неугомонному повесе-ребенку. — Что пользы знать тебе, как выбрался? Довольно того, что выбрался. Нашлись люди, которые тебя
не выдали, — ну, и будет с тебя! Нам еще немало ночей скакать вместе. Ты думаешь, что пошел за простого козака? Нет, твою голову оценили в две тысячи червонных.
— Ай, славная монета! Ай, добрая монета! —
говорил он, вертя один червонец в руках и пробуя на зубах. — Я думаю, тот человек, у которого пан обобрал такие хорошие червонцы, и часу
не прожил на свете, пошел тот же час в реку, да и утонул там после таких славных червонцев.
— Я
не знаю, ваша ясновельможность, —
говорил он, — зачем вам хочется смотреть их. Это собаки, а
не люди. И вера у них такая, что никто
не уважает.
— Врешь ты, чертов сын! — сказал Бульба. — Сам ты собака! — Как ты смеешь
говорить, что нашу веру
не уважают? Это вашу еретическую веру
не уважают!
— Ступайте, ступайте к дьяволу! а
не то я сию минуту дам знать, и вас тут… Уносите ноги,
говорю я вам, скорее!