— Ясные паны! — произнес жид. — Таких панов еще никогда не видывано. Ей-богу, никогда. Таких добрых, хороших и храбрых не было еще на свете!.. — Голос его замирал и дрожал от страха. —
Как можно, чтобы мы думали про запорожцев что-нибудь нехорошее! Те совсем не наши, те, что арендаторствуют на Украине! Ей-богу, не наши! То совсем не жиды: то черт знает что. То такое, что только поплевать на него, да и бросить! Вот и они скажут то же. Не правда ли, Шлема, или ты, Шмуль?
Неточные совпадения
— Видишь,
как парит!» — «Не
можно!» — кричал запорожец.
Он,
можно сказать, плевал на свое прошедшее и беззаботно предавался воле и товариществу таких же,
как сам, гуляк, не имевших ни родных, ни угла, ни семейства, кроме вольного неба и вечного пира души своей.
Но старый Тарас готовил другую им деятельность. Ему не по душе была такая праздная жизнь — настоящего дела хотел он. Он все придумывал,
как бы поднять Сечь на отважное предприятие, где бы
можно было разгуляться
как следует рыцарю. Наконец в один день пришел к кошевому и сказал ему прямо...
—
Как негде?
Можно пойти на Турещину или на Татарву.
—
Как не
можно?
Как же ты говоришь: не имеем права? Вот у меня два сына, оба молодые люди. Еще ни разу ни тот, ни другой не был на войне, а ты говоришь — не имеем права; а ты говоришь — не нужно идти запорожцам.
— Вот в рассуждении того теперь идет речь, панове добродийство, — да вы, может быть, и сами лучше это знаете, — что многие запорожцы позадолжались в шинки жидам и своим братьям столько, что ни один черт теперь и веры неймет. Потом опять в рассуждении того пойдет речь, что есть много таких хлопцев, которые еще и в глаза не видали, что такое война, тогда
как молодому человеку, — и сами знаете, панове, — без войны не
можно пробыть.
Какой и запорожец из него, если он еще ни разу не бил бусурмена?
— Да, так видите, панове, что войны не
можно начать. Рыцарская честь не велит. А по своему бедному разуму вот что я думаю: пустить с челнами одних молодых, пусть немного пошарпают берега Натолии. [Натолия — Анаталия — черноморское побережье Турции.]
Как думаете, панове?
— Ясновельможные паны! — кричал один, высокий и длинный,
как палка, жид, высунувши из кучи своих товарищей жалкую свою рожу, исковерканную страхом. — Ясновельможные паны! Слово только дайте нам сказать, одно слово! Мы такое объявим вам, чего еще никогда не слышали, такое важное, что не
можно сказать,
какое важное!
Площадь обступали кругом небольшие каменные и глиняные, в один этаж, домы с видными в стенах деревянными сваями и столбами во всю их высоту, косвенно перекрещенные деревянными же брусьями,
как вообще строили домы тогдашние обыватели, что
можно видеть и поныне еще в некоторых местах Литвы и Польши.
— Не слыхано на свете, не
можно, не быть тому, — говорил Андрий, — чтобы красивейшая и лучшая из жен понесла такую горькую часть, когда она рождена на то, чтобы пред ней,
как пред святыней, преклонилось все, что ни есть лучшего на свете.
—
Как же
можно, чтобы я врал? Дурак я разве, чтобы врал? На свою бы голову я врал? Разве я не знаю, что жида повесят,
как собаку, коли он соврет перед паном?
— Да на что совещаться? Лучше не
можно поставить в куренные,
как Бульбенка Остапа. Он, правда, младший всех нас, но разум у него,
как у старого человека.
—
Какую услугу? Если такая услуга, что
можно сделать, то для чего не сделать?
— А пан думает, что так прямо взял кобылу, запряг, да и «эй, ну пошел, сивка!». Думает пан, что
можно так,
как есть, не спрятавши, везти пана?
— Не
можно, пан; ей-богу, не
можно. По всей Польше люди голодны теперь,
как собаки: и рыбу раскрадут, и пана нащупают.
— О, любезный пан! — сказал Янкель, — теперь совсем не
можно! Ей-богу, не
можно! Такой нехороший народ, что ему надо на самую голову наплевать. Вот и Мардохай скажет. Мардохай делал такое,
какого еще не делал ни один человек на свете; но Бог не захотел, чтобы так было. Три тысячи войска стоят, и завтра их всех будут казнить.
— Ясновельможный пан!
как же
можно, чтобы граф да был козак? А если бы он был козак, то где бы он достал такое платье и такой вид графский!
— И на что бы трогать? Пусть бы, собака, бранился! То уже такой народ, что не может не браниться! Ох, вей мир,
какое счастие посылает бог людям! Сто червонцев за то только, что прогнал нас! А наш брат: ему и пейсики оборвут, и из морды сделают такое, что и глядеть не
можно, а никто не даст ста червонных. О, Боже мой! Боже милосердый!
Прежде будет кричать и двигаться, но
как только отрубят голову, тогда ему не
можно будет ни кричать, ни есть, ни пить, оттого что у него, душечка, уже больше не будет головы».
Конечно, с первого взгляда может показаться странным, что Бородавкин девять дней сряду кружит по выгону; но не должно забывать, во-первых, что ему незачем было торопиться, так
как можно было заранее предсказать, что предприятие его во всяком случае окончится успехом, и, во-вторых, что всякий администратор охотно прибегает к эволюциям, дабы поразить воображение обывателей.
— А вот слушайте: Грушницкий на него особенно сердит — ему первая роль! Он придерется к какой-нибудь глупости и вызовет Печорина на дуэль… Погодите; вот в этом-то и штука… Вызовет на дуэль: хорошо! Все это — вызов, приготовления, условия — будет
как можно торжественнее и ужаснее, — я за это берусь; я буду твоим секундантом, мой бедный друг! Хорошо! Только вот где закорючка: в пистолеты мы не положим пуль. Уж я вам отвечаю, что Печорин струсит, — на шести шагах их поставлю, черт возьми! Согласны ли, господа?
Неточные совпадения
Есть против этого средства, если уж это действительно,
как он говорит, у него природный запах:
можно ему посоветовать есть лук, или чеснок, или что-нибудь другое.
Анна Андреевна.
Как можно-с! Вы это так изволите говорить, для комплимента. Прошу покорно садиться.
Городничий. Ведь оно,
как ты думаешь, Анна Андреевна, теперь
можно большой чин зашибить, потому что он запанибрата со всеми министрами и во дворец ездит, так поэтому может такое производство сделать, что со временем и в генералы влезешь.
Как ты думаешь, Анна Андреевна:
можно влезть в генералы?
Городничий (в сторону).Славно завязал узелок! Врет, врет — и нигде не оборвется! А ведь
какой невзрачный, низенький, кажется, ногтем бы придавил его. Ну, да постой, ты у меня проговоришься. Я тебя уж заставлю побольше рассказать! (Вслух.)Справедливо изволили заметить. Что
можно сделать в глуши? Ведь вот хоть бы здесь: ночь не спишь, стараешься для отечества, не жалеешь ничего, а награда неизвестно еще когда будет. (Окидывает глазами комнату.)Кажется, эта комната несколько сыра?
Анна Андреевна. Но только
какое тонкое обращение! сейчас
можно увидеть столичную штучку. Приемы и все это такое… Ах,
как хорошо! Я страх люблю таких молодых людей! я просто без памяти. Я, однако ж, ему очень понравилась: я заметила — все на меня поглядывал.