Неточные совпадения
И отец с сыном, вместо приветствия после давней отлучки, начали насаживать
друг другу тумаки
и в бока,
и в поясницу,
и в грудь, то отступая
и оглядываясь, то вновь наступая.
Но при виде их свежести, рослости, могучей телесной красоты вспыхнул воинский дух его,
и он на
другой же день решился ехать с ними сам, хотя необходимостью этого была одна упрямая воля.
Они тогда были, как все поступавшие в бурсу, дики, воспитаны на свободе,
и там уже они обыкновенно несколько шлифовались
и получали что-то общее, делавшее их похожими
друг на
друга.
Многим из них это было вовсе ничего
и казалось немного чем крепче хорошей водки с перцем;
другим наконец сильно надоедали такие беспрестанные припарки,
и они убегали на Запорожье, если умели найти дорогу
и если не были перехватываемы на пути.
Он редко предводительствовал
другими в дерзких предприятиях — обобрать чужой сад или огород, но зато он был всегда одним из первых, приходивших под знамена предприимчивого бурсака,
и никогда, ни в каком случае, не выдавал своих товарищей.
Он был суров к
другим побуждениям, кроме войны
и разгульной пирушки; по крайней мере, никогда почти о
другом не думал.
Вся музыка, звучавшая днем, утихала
и сменялась
другою.
Но один всех живее вскрикивал
и летел вслед за
другими в танце.
Толпа росла; к танцующим приставали
другие,
и нельзя было видеть без внутреннего движенья, как все отдирало танец самый вольный, самый бешеный, какой только видел когда-либо свет
и который, по своим мощным изобретателям, назван козачком.
Рассказы
и болтовня среди собравшейся толпы, лениво отдыхавшей на земле, часто так были смешны
и дышали такою силою живого рассказа, что нужно было иметь всю хладнокровную наружность запорожца, чтобы сохранять неподвижное выражение лица, не моргнув даже усом, — резкая черта, которою отличается доныне от
других братьев своих южный россиянин.
Курени покрывали площадь
и кулаками ломали
друг другу бока, пока одни не пересиливали наконец
и не брали верх,
и тогда начиналась гульня.
Часто вместе с
другими товарищами своего куреня, а иногда со всем куренем
и с соседними куренями выступали они в степи для стрельбы несметного числа всех возможных степных птиц, оленей
и коз или же выходили на озера, реки
и протоки, отведенные по жребию каждому куреню, закидывать невода, сети
и тащить богатые тони на продовольствие всего куреня.
Хотя
и не было тут науки, на которой пробуется козак, но они стали уже заметны между
другими молодыми прямою удалью
и удачливостью во всем.
Но старый Тарас готовил
другую им деятельность. Ему не по душе была такая праздная жизнь — настоящего дела хотел он. Он все придумывал, как бы поднять Сечь на отважное предприятие, где бы можно было разгуляться как следует рыцарю. Наконец в один день пришел к кошевому
и сказал ему прямо...
Кирдяга отказался
и в
другой раз
и потом уже, за третьим разом, взял палицу.
Таким образом кончилось шумное избрание, которому, неизвестно, были ли так рады
другие, как рад был Бульба: этим он отомстил прежнему кошевому; к тому же
и Кирдяга был старый его товарищ
и бывал с ним в одних
и тех же сухопутных
и морских походах, деля суровости
и труды боевой жизни.
И видно было, как то там, то в
другом месте падал на землю козак.
Наконец в том
и в
другом углу стало раздаваться: «Вот пропадает даром козацкая сила: нет войны!..
Нет, видно, правды на свете!»
Другие козаки слушали сначала, а потом
и сами стали говорить: «А
и вправду нет никакой правды на свете!» Старшины казались изумленными от таких речей.
Другие все бросились к челнам, осматривать их
и снаряжать в дорогу.
Другие таскали готовые сухие бревна
и всякие деревья.
Там обшивали досками челн; там, переворотивши его вверх дном, конопатили
и смолили; там увязывали к бокам
других челнов, по козацкому обычаю, связки длинных камышей, чтобы не затопило челнов морскою волною; там, дальше по всему прибрежью, разложили костры
и кипятили в медных казанах смолу на заливанье судов.
Те исправляли ободья колес
и переменяли оси в телегах; те сносили на возы мешки с провиантом, на
другие валили оружие; те пригоняли коней
и волов.
Безумно летают в нем вверх
и вниз, черкая крыльями, птицы, не распознавая в очи
друг друга, голубка — не видя ястреба, ястреб — не видя голубки,
и никто не знает, как далеко летает он от своей погибели…
В одном месте пламя спокойно
и величественно стлалось по небу; в
другом, встретив что-то горючее
и вдруг вырвавшись вихрем, оно свистело
и летело вверх, под самые звезды,
и оторванные охлопья его гаснули под самыми дальними небесами.
Нет, они не погасли, не исчезли в груди его, они посторонились только, чтобы дать на время простор
другим могучим движеньям; но часто, часто смущался ими глубокий сон молодого козака,
и часто, проснувшись, лежал он без сна на одре, не умея истолковать тому причины.
— Да, может быть, воевода
и сдал бы, но вчера утром полковник, который в Буджаках, пустил в город ястреба с запиской, чтобы не отдавали города; что он идет на выручку с полком, да ожидает только
другого полковника, чтоб идти обоим вместе.
И теперь всякую минуту ждут их… Но вот мы пришли к дому.
Андрий уже издали видел дом, непохожий на
другие и, как казалось, строенный каким-нибудь архитектором итальянским.
Внизу лестницы сидело по одному часовому, которые картинно
и симметрически держались одной рукой за стоявшие около них алебарды, а
другою подпирали наклоненные свои головы,
и, казалось, таким образом, более походили на изваяния, чем на живые существа.
Он повернулся в
другую сторону
и увидел женщину, казалось, застывшую
и окаменевшую в каком-то быстром движении.
Вижу, что ты иное творенье Бога, нежели все мы,
и далеки пред тобою все
другие боярские жены
и дочери-девы.
Потом хотела что-то сказать
и вдруг остановилась
и вспомнила, что
другим назначеньем ведется рыцарь, что отец, братья
и вся отчизна его стоят позади его суровыми мстителями, что страшны облегшие город запорожцы, что лютой смерти обречены все они с своим городом…
Никого, никого! — повторил он тем же голосом
и сопроводив его тем движеньем руки, с каким упругий, несокрушимый козак выражает решимость на дело, неслыханное
и невозможное для
другого.
«Добре сказал
и кошевой!» — отозвалось в рядах запорожцев. «Доброе слово!» — повторили
другие.
И самые седые, стоявшие, как сизые голуби,
и те кивнули головою
и, моргнувши седым усом, тихо сказали: «Добре сказанное слово!»
Уходя к своему полку, Тарас думал
и не мог придумать, куда девался Андрий: полонили ли его вместе с
другими и связали сонного? Только нет, не таков Андрий, чтобы отдался живым в плен. Между убитыми козаками тоже не было его видно. Задумался крепко Тарас
и шел перед полком, не слыша, что его давно называл кто-то по имени.
— А ей-богу, хотел повесить, — отвечал жид, — уже было его слуги совсем схватили меня
и закинули веревку на шею, но я взмолился пану, сказал, что подожду долгу, сколько пан хочет,
и пообещал еще дать взаймы, как только поможет мне собрать долги с
других рыцарей; ибо у пана хорунжего — я все скажу пану — нет
и одного червонного в кармане.
Все высыпали на вал,
и предстала пред козаков живая картина: польские витязи, один
другого красивей, стояли на валу.
На
других были легкие шапочки, розовые
и голубые с перегнутыми набекрень верхами; кафтаны с откидными рукавами, шитые
и золотом
и просто выложенные шнурками; у тех сабли
и ружья в дорогих оправах, за которые дорого приплачивались паны, —
и много было всяких
других убранств.
На
другой стороне, почти к боковым воротам, стоял
другой полковник, небольшой человек, весь высохший; но малые зоркие очи глядели живо из-под густо наросших бровей,
и оборачивался он скоро на все стороны, указывая бойко тонкою, сухою рукою своею, раздавая приказанья, видно было, что, несмотря на малое тело свое, знал он хорошо ратную науку.
Немало было
и всяких сенаторских нахлебников, которых брали с собою сенаторы на обеды для почета, которые крали со стола
и из буфетов серебряные кубки
и после сегодняшнего почета на
другой день садились на козлы править конями у какого-нибудь пана.
Не хотели гордые шляхтичи смешаться в ряды с
другими,
и у которого не было команды, тот ехал один с своими слугами.
— Не давать им, не давать им строиться
и становиться в ряды! — кричал кошевой. — Разом напирайте на них все курени! Оставляйте прочие ворота! Тытаревский курень, нападай сбоку! Дядькивский курень, нападай с
другого! Напирайте на тыл, Кукубенко
и Палывода! Мешайте, мешайте
и розните их!
Потом вновь пробился в кучу, напал опять на сбитых с коней шляхтичей, одного убил, а
другому накинул аркан на шею, привязал к седлу
и поволок его по всему полю, снявши с него саблю с дорогою рукоятью
и отвязавши от пояса целый черенок [Черенок — кошелек.] с червонцами.
А Кукубенко уже кинул его
и пробился с своими незамайковцами в
другую кучу.
Почувствовали ляхи, что уже становилось дело слишком жарко, отступили
и перебежали поле, чтоб собраться на
другом конце его.
Многие показали себя: Метелыця, Шило, оба Пысаренки, Вовтузенко,
и немало было всяких
других.
Другие же, которые были посвежее, стали прибирать тела
и отдавать им последнюю почесть.
Один только козак, Максим Голодуха, вырвался дорогою из татарских рук, заколол мирзу, отвязал у него мешок с цехинами
и на татарском коне, в татарской одежде полтора дни
и две ночи уходил от погони, загнал насмерть коня, пересел дорогою на
другого, загнал
и того,
и уже на третьем приехал в запорожский табор, разведав на дороге, что запорожцы были под Дубной.
А вот что скажет моя
другая речь: большую правду сказал
и Тарас-полковник, — дай Боже ему побольше веку
и чтоб таких полковников было побольше на Украйне!
— Теперь отделяйтесь, паны-братья! Кто хочет идти, ступай на правую сторону; кто остается, отходи на левую! Куды бо́льшая часть куреня переходит, туды
и атаман; коли меньшая часть переходит, приставай к
другим куреням.