В общем это — Россия, и как-то странно допустить, что такой России необходимы жандармские полковники, Любаша, Долганов, Маракуев, люди, которых, кажется, не так волнует
жизнь народа, как шум, поднятый марксистами, отрицающими самое понятие — народ.
Да, путешествовать с наслаждением и с пользой — значит пожить в стране и хоть немного слить свою жизнь с
жизнью народа, который хочешь узнать: тут непременно проведешь параллель, которая и есть искомый результат путешествия.
Революция, в его представлении, не должна была изменить основные формы
жизни народа — в этом он не сходился с Новодворовым и последователем Новодворова Маркелом Кондратьевым, — революция, по его мнению, не должна была ломать всего здания, а должна была только иначе распределить внутренние помещения этого прекрасного, прочного, огромного, горячо-любимого им старого здания.
Неточные совпадения
И старый князь, и Львов, так полюбившийся ему, и Сергей Иваныч, и все женщины верили, и жена его верила так, как он верил в первом детстве, и девяносто девять сотых русского
народа, весь тот
народ,
жизнь которого внушала ему наибольшее уважение, верили.
Было самое спешное рабочее время, когда во всем
народе проявляется такое необыкновенное напряжение самопожертвования в труде, какое не проявляется ни в каких других условиях
жизни и которое высоко ценимо бы было, если бы люди, проявляющие эти качества, сами ценили бы их, если б оно не повторялось каждый год и если бы последствия этого напряжения не были так просты.
Проживя бо̀льшую часть
жизни в деревне и в близких сношениях с
народом, Левин всегда в рабочую пору чувствовал, что это общее народное возбуждение сообщается и ему.
Точно так же, как он любил и хвалил деревенскую
жизнь в противоположность той, которой он не любил, точно так же и
народ любил он в противоположность тому классу людей, которого он не любил, и точно так же он знал
народ, как что-то противоположное вообще людям.
Народ, доктор и фельдшер, офицеры его полка, бежали к нему. К своему несчастию, он чувствовал, что был цел и невредим. Лошадь сломала себе спину, и решено было ее пристрелить. Вронский не мог отвечать на вопросы, не мог говорить ни с кем. Он повернулся и, не подняв соскочившей с головы фуражки, пошел прочь от гипподрома, сам не зная куда. Он чувствовал себя несчастным. В первый раз в
жизни он испытал самое тяжелое несчастие, несчастие неисправимое и такое, в котором виною сам.