Неточные совпадения
Он устал сильно, скинул шинель, поставил рассеянно принесенный портрет между двух небольших холстов и бросился на узкий диванчик, о котором нельзя было сказать, что он обтянут кожею, потому что ряд медных гвоздиков, когда-то прикреплявших ее, давно уже остался
сам по себе, а кожа осталась тоже сверху
сама по себе,
так что Никита засовывал под нее черные чулки, рубашки и всё немытое белье.
И почему же та же
самая природа у другого художника кажется низкою, грязною, а, между прочим, он
так же был верен природе?
Сквозь щель в ширмах виден был портрет, закрытый как следует простынею, —
так, как он
сам закрыл его.
— Ну, ее бы можно куда-нибудь в другое место отнести, а под носом слишком видное место, — сказал квартальный. — А это чей портрет? — продолжал он, подходя к портрету старика. — Уж страшен слишком. Будто он в
самом деле был
такой страшный? Ахти, да он просто глядит! Эх, какой Громобой! С кого вы писали?
«Что мне с ними делать? — подумал художник. — Если они
сами того хотят,
так пусть Психея пойдет за то, что им хочется», — и произнес вслух...
Он разносил
такой печатный лист везде и, будто бы ненарочно, показывал его знакомым и приятелям, и это его тешило до
самой простодушной наивности.
Жестокая горячка, соединенная с
самою быстрою чахоткою, овладела им
так свирепо, что в три дня оставалась от него одна тень только.
Он сделался подозрительным до
такой степени, что начал, наконец, подозревать
самого себя, стал сочинять ужасные, несправедливые доносы, наделал тьму несчастных.
Само собой разумеется, что
такие поступки не могли не достигнуть, наконец, престола.
Говорили, что он предлагал
такие условия, от которых дыбом поднимались волоса и которых никогда потом не посмел несчастный передавать другому; что деньги его имеют прожигающее свойство, раскаляются
сами собою и носят какие-то странные знаки… словом, много было всяких нелепых толков.
Эти сильные черты, врезанные
так глубоко, как не случается у человека; этот горячий бронзовый цвет лица; эта непомерная гущина бровей, невыносимые, страшные глаза, даже
самые широкие складки его азиатской одежды — всё, казалось, как будто говорило, что пред страстями, двигавшимися в этом теле, были бледны все страсти других людей.
Высоким внутренним инстинктом почуял он присутствие мысли в каждом предмете; постигнул
сам собой истинное значение слова «историческая живопись»; постигнул, почему простую головку, простой портрет Рафаэля, Леонардо да Винчи, Тициана, Корреджио можно назвать историческою живописью и почему огромная картина исторического содержания всё-таки будет tableau de genre [Жанровая, то есть бытовая картина (франц.).], несмотря на все притязанья художника на историческую живопись.
А между тем с этого времени оказалась в характере его ощутительная перемена: он чувствовал неспокойное, тревожное состояние, которому
сам не мог понять причины, и скоро произвел он
такой поступок, которого бы никто не мог от него ожидать.
Они
так глядели демонски-сокрушительно, что он
сам невольно вздрогнул.
— Что ты делаешь, что собираешься жечь? — сказал он и подошел к портрету. — Помилуй, это одно из
самых лучших твоих произведений. Это ростовщик, который недавно умер; да это совершеннейшая вещь. Ты ему просто попал не в бровь, а в
самые глаза залез.
Так в жизнь никогда не глядели глаза, как они глядят у тебя.
Он больше молился, чаще бывал молчалив и не выражался
так резко о людях;
самая грубая наружность его характера как-то умягчилась.
В жизнь мою я не знал, что
такое бессонница, а теперь испытал не только бессонницу, но сны
такие… я и
сам не умею сказать, сны ли это, или что другое: точно домовой тебя душит, и всё мерещится проклятый старик.
Белая, как снег, борода и тонкие, почти воздушные волосы
такого же серебристого цвета рассыпались картинно по груди и по складкам его черной рясы и падали до
самого вервия, которым опоясывалась его убогая монашеская одежда; но более всего изумительно было для меня услышать из уст его
такие слова и мысли об искусстве, которые, признаюсь, я долго буду хранить в душе и желал бы искренно, чтобы всякий мой собрат сделал то же.
Вы можете судить
сами, мог ли я не обещать клятвенно исполнить
такую просьбу. В продолжение целых пятнадцати лет не случалось мне встретить ничего
такого, что бы хотя сколько-нибудь походило на описание, сделанное моим отцом, как вдруг теперь, на аукционе…
Неточные совпадения
Городничий (дрожа).По неопытности, ей-богу по неопытности. Недостаточность состояния…
Сами извольте посудить: казенного жалованья не хватает даже на чай и сахар. Если ж и были какие взятки, то
самая малость: к столу что-нибудь да на пару платья. Что же до унтер-офицерской вдовы, занимающейся купечеством, которую я будто бы высек, то это клевета, ей-богу клевета. Это выдумали злодеи мои; это
такой народ, что на жизнь мою готовы покуситься.
Городничий (с неудовольствием).А, не до слов теперь! Знаете ли, что тот
самый чиновник, которому вы жаловались, теперь женится на моей дочери? Что? а? что теперь скажете? Теперь я вас… у!.. обманываете народ… Сделаешь подряд с казною, на сто тысяч надуешь ее, поставивши гнилого сукна, да потом пожертвуешь двадцать аршин, да и давай тебе еще награду за это? Да если б знали,
так бы тебе… И брюхо сует вперед: он купец; его не тронь. «Мы, говорит, и дворянам не уступим». Да дворянин… ах ты, рожа!
Анна Андреевна. Очень почтительным и
самым тонким образом. Все чрезвычайно хорошо говорил. Говорит: «Я, Анна Андреевна, из одного только уважения к вашим достоинствам…» И
такой прекрасный, воспитанный человек,
самых благороднейших правил! «Мне, верите ли, Анна Андреевна, мне жизнь — копейка; я только потому, что уважаю ваши редкие качества».
Почтмейстер.
Сам не знаю, неестественная сила побудила. Призвал было уже курьера, с тем чтобы отправить его с эштафетой, — но любопытство
такое одолело, какого еще никогда не чувствовал. Не могу, не могу! слышу, что не могу! тянет,
так вот и тянет! В одном ухе
так вот и слышу: «Эй, не распечатывай! пропадешь, как курица»; а в другом словно бес какой шепчет: «Распечатай, распечатай, распечатай!» И как придавил сургуч — по жилам огонь, а распечатал — мороз, ей-богу мороз. И руки дрожат, и все помутилось.
Аммос Федорович (в недоумении расставляет руки). Как же это, господа? Как это, в
самом деле, мы
так оплошали?