Неточные совпадения
«Вишь ты, — сказал один другому, — вон какое колесо! что ты
думаешь, доедет то колесо, если б случилось, в Москву или
не доедет?» — «Доедет», — отвечал другой.
«А в Казань-то, я
думаю,
не доедет?» — «В Казань
не доедет», — отвечал другой.
В угольной из этих лавочек, или, лучше, в окне, помещался сбитенщик с самоваром из красной меди и лицом так же красным, как самовар, так что издали можно бы
подумать, что на окне стояло два самовара, если б один самовар
не был с черною как смоль бородою.
Что
думал он в то время, когда молчал, — может быть, он говорил про себя: «И ты, однако ж, хорош,
не надоело тебе сорок раз повторять одно и то же», — Бог ведает, трудно знать, что
думает дворовый крепостной человек в то время, когда барин ему дает наставление.
Наконец Манилов поднял трубку с чубуком и поглядел снизу ему в лицо, стараясь высмотреть,
не видно ли какой усмешки на губах его,
не пошутил ли он; но ничего
не было видно такого, напротив, лицо даже казалось степеннее обыкновенного; потом
подумал,
не спятил ли гость как-нибудь невзначай с ума, и со страхом посмотрел на него пристально; но глаза гостя были совершенно ясны,
не было в них дикого, беспокойного огня, какой бегает в глазах сумасшедшего человека, все было прилично и в порядке.
Читатель, я
думаю, уже заметил, что Чичиков, несмотря на ласковый вид, говорил, однако же, с большею свободою, нежели с Маниловым, и вовсе
не церемонился.
—
Не сорвал потому, что загнул утку
не вовремя. А ты
думаешь, майор твой хорошо играет?
Одна была такая разодетая, рюши на ней, и трюши, и черт знает чего
не было… я
думаю себе только: «черт возьми!» А Кувшинников, то есть это такая бестия, подсел к ней и на французском языке подпускает ей такие комплименты…
— Врешь, врешь, и
не воображал чесать; я
думаю, дурак, еще своих напустил. Вот посмотри-ка, Чичиков, посмотри, какие уши, на-ка пощупай рукою.
Зять еще долго повторял свои извинения,
не замечая, что сам уже давно сидел в бричке, давно выехал за ворота и перед ним давно были одни пустые поля. Должно
думать, что жена
не много слышала подробностей о ярмарке.
«Что бы такое сказать ему?» —
подумал Чичиков и после минутного размышления объявил, что мертвые души нужны ему для приобретения весу в обществе, что он поместьев больших
не имеет, так до того времени хоть бы какие-нибудь душонки.
— Фетюк просто! Я
думал было прежде, что ты хоть сколько-нибудь порядочный человек, а ты никакого
не понимаешь обращения. С тобой никак нельзя говорить, как с человеком близким… никакого прямодушия, ни искренности! совершенный Собакевич, такой подлец!
— Ну, так как же
думаешь? — сказал Ноздрев, немного помолчавши. —
Не хочешь играть на души?
«Экой скверный барин! —
думал про себя Селифан. — Я еще
не видал такого барина. То есть плюнуть бы ему за это! Ты лучше человеку
не дай есть, а коня ты должен накормить, потому что конь любит овес. Это его продовольство: что, примером, нам кошт, то для него овес, он его продовольство».
Кони тоже, казалось,
думали невыгодно об Ноздреве:
не только гнедой и Заседатель, но и сам чубарый был
не в духе.
Он тоже задумался и
думал, но положительнее,
не так безотчетны и даже отчасти очень основательны были его мысли.
«Нет, он с ними
не в ладах, —
подумал про себя Чичиков. — А вот заговорю я с ним о полицеймейстере: он, кажется, друг его».
Сидят они на том же месте, одинаково держат голову, их почти готов принять за мебель и
думаешь, что отроду еще
не выходило слово из таких уст; а где-нибудь в девичьей или в кладовой окажется просто: ого-го!
«Да, —
подумал Чичиков, — у этого губа
не дура».
— Как вы себе хотите, я покупаю
не для какой-либо надобности, как вы
думаете, а так, по наклонности собственных мыслей. Два с полтиною
не хотите — прощайте!
«Его
не собьешь, неподатлив!» —
подумал Собакевич.
Но нет: я
думаю, ты все был бы тот же, хотя бы даже воспитали тебя по моде, пустили бы в ход и жил бы ты в Петербурге, а
не в захолустье.
«Да, как бы
не так! —
думал про себя Чичиков, садясь в бричку. — По два с полтиною содрал за мертвую душу, чертов кулак!»
Покамест Чичиков
думал и внутренне посмеивался над прозвищем, отпущенным мужиками Плюшкину, он
не заметил, как въехал в средину обширного села со множеством изб и улиц.
— И такой скверный анекдот, что сена хоть бы клок в целом хозяйстве! — продолжал Плюшкин. — Да и в самом деле, как прибережешь его? землишка маленькая, мужик ленив, работать
не любит,
думает, как бы в кабак… того и гляди, пойдешь на старости лет по миру!
Черты такого необыкновенного великодушия стали ему казаться невероятными, и он
подумал про себя: «Ведь черт его знает, может быть, он просто хвастун, как все эти мотишки; наврет, наврет, чтобы поговорить да напиться чаю, а потом и уедет!» А потому из предосторожности и вместе желая несколько поиспытать его, сказал он, что недурно бы совершить купчую поскорее, потому что-де в человеке
не уверен: сегодня жив, а завтра и бог весть.
— Семьдесят восемь, семьдесят восемь, по тридцати копеек за душу, это будет… — здесь герой наш одну секунду,
не более,
подумал и сказал вдруг: — это будет двадцать четыре рубля девяносто шесть копеек! — он был в арифметике силен.
«Я ему подарю, —
подумал он про себя, — карманные часы: они ведь хорошие, серебряные часы, а
не то чтобы какие-нибудь томпаковые или бронзовые; немножко поиспорчены, да ведь он себе переправит; он человек еще молодой, так ему нужны карманные часы, чтобы понравиться своей невесте!
Нужно заметить, что у некоторых дам, — я говорю у некоторых, это
не то, что у всех, — есть маленькая слабость: если они заметят у себя что-нибудь особенно хорошее, лоб ли, рот ли, руки ли, то уже
думают, что лучшая часть лица их так первая и бросится всем в глаза и все вдруг заговорят в один голос: «Посмотрите, посмотрите, какой у ней прекрасный греческий нос!» или: «Какой правильный, очаровательный лоб!» У которой же хороши плечи, та уверена заранее, что все молодые люди будут совершенно восхищены и то и дело станут повторять в то время, когда она будет проходить мимо: «Ах, какие чудесные у этой плечи», — а на лицо, волосы, нос, лоб даже
не взглянут, если же и взглянут, то как на что-то постороннее.
В ту ж минуту приказываю заложить коляску: кучер Андрюшка спрашивает меня, куда ехать, а я ничего
не могу и говорить, гляжу просто ему в глаза, как дура; я
думаю, что он
подумал, что я сумасшедшая.
— Как
подумаешь, право, чего
не происходит на свете!
«Ну что, —
думали чиновники, — если он узнает только просто, что в городе их вот-де какие глупые слухи, да за это одно может вскипятить
не на жизнь, а на самую смерть».
Думали,
думали, толковали, толковали и наконец решили, что
не худо бы еще расспросить хорошенько Ноздрева.
Утопающий, говорят, хватается и за маленькую щепку, и у него нет в это время рассудка
подумать, что на щепке может разве прокатиться верхом муха, а в нем весу чуть
не четыре пуда, если даже
не целых пять; но
не приходит ему в то время соображение в голову, и он хватается за щепку.
Попробовали было заикнуться о Наполеоне, но и сами были
не рады, что попробовали, потому что Ноздрев понес такую околесину, которая
не только
не имела никакого подобия правды, но даже просто ни на что
не имела подобия, так что чиновники, вздохнувши, все отошли прочь; один только полицеймейстер долго еще слушал,
думая,
не будет ли, по крайней мере, чего-нибудь далее, но наконец и рукой махнул, сказавши: «Черт знает что такое!» И все согласились в том, что как с быком ни биться, а все молока от него
не добиться.
— Такой приказ, так уж, видно, следует, — сказал швейцар и прибавил к тому слово: «да». После чего стал перед ним совершенно непринужденно,
не сохраняя того ласкового вида, с каким прежде торопился снимать с него шинель. Казалось, он
думал, глядя на него: «Эге! уж коли тебя бары гоняют с крыльца, так ты, видно, так себе, шушера какой-нибудь!»
«Непонятно!» —
подумал про себя Чичиков и отправился тут же к председателю палаты, но председатель палаты так смутился, увидя его, что
не мог связать двух слов, и наговорил такую дрянь, что даже им обоим сделалось совестно.
— Вот говорит пословица: «Для друга семь верст
не околица!» — говорил он, снимая картуз. — Прохожу мимо, вижу свет в окне, дай,
думаю себе, зайду, верно,
не спит. А! вот хорошо, что у тебя на столе чай, выпью с удовольствием чашечку: сегодня за обедом объелся всякой дряни, чувствую, что уж начинается в желудке возня. Прикажи-ка мне набить трубку! Где твоя трубка?
— Да увезти губернаторскую дочку. Я, признаюсь, ждал этого, ей-богу, ждал! В первый раз, как только увидел вас вместе на бале, ну уж,
думаю себе, Чичиков, верно, недаром… Впрочем, напрасно ты сделал такой выбор, я ничего в ней
не нахожу хорошего. А есть одна, родственница Бикусова, сестры его дочь, так вот уж девушка! можно сказать: чудо коленкор!
В продолжение всей болтовни Ноздрева Чичиков протирал несколько раз себе глаза, желая увериться,
не во сне ли он все это слышит. Делатель фальшивых ассигнаций, увоз губернаторской дочки, смерть прокурора, которой причиною будто бы он, приезд генерал-губернатора — все это навело на него порядочный испуг. «Ну, уж коли пошло на то, —
подумал он сам в себе, — так мешкать более нечего, нужно отсюда убираться поскорей».
Родители были дворяне, но столбовые или личные — Бог ведает; лицом он на них
не походил: по крайней мере, родственница, бывшая при его рождении, низенькая, коротенькая женщина, которых обыкновенно называют пигалицами, взявши в руки ребенка, вскрикнула: «Совсем вышел
не такой, как я
думала!
Очарованный проситель возвращался домой чуть
не в восторге,
думая: «Вот наконец человек, каких нужно побольше, это просто драгоценный алмаз!» Но ждет проситель день, другой,
не приносят дела на дом, на третий тоже.
Думают, разве это
не больно?
Думают, разве мы
не патриоты?» На такие мудрые замечания, особенно насчет мнения иностранцев, признаюсь, ничего нельзя прибрать в ответ.
Что, право,
думают, мне разве
не больно? разве я
не отец?
— Да и приказчик — вор такой же, как и ты! — выкрикивала ничтожность так, что было на деревне слышно. — Вы оба пиющие, губители господского, бездонные бочки! Ты
думаешь, барин
не знает вас? Ведь он здесь, ведь он вас слышит.
Действительный статский советник остался с открытым ртом от изумленья. Такого потока слов он
не ожидал. Немного
подумавши, начал он было в таком роде...
«Он совсем дурак! —
подумал про себя Чичиков. — Оборвышу позволить, а генералу
не позволить!» И вслед за таким размышлением так возразил ему вслух...
— Точно так, ваше превосходительство, участвовавших в двенадцатом году! — проговоривши это, он
подумал в себе: «Хоть убей,
не понимаю».
— Он к тому
не допустит, он сам приедет, — сказал Чичиков, и в то же время
подумал в себе: «Генералы пришлись, однако же, кстати; между тем ведь язык совершенно взболтнул сдуру».