Неточные совпадения
— Есть из чего сердиться!
Дело яйца выеденного не стоит, а я
стану из-за него сердиться!
«А что ж, — подумал про себя Чичиков, — заеду я в самом
деле к Ноздреву. Чем же он хуже других, такой же человек, да еще и проигрался. Горазд он, как видно, на все,
стало быть, у него даром можно кое-что выпросить».
— Продать я не хочу, это будет не по-приятельски. Я не
стану снимать плевы с черт знает чего. В банчик — другое
дело. Прокинем хоть талию! [Талия — карточная игра.]
— Нет, брат,
дело кончено, я с тобою не
стану играть.
— Да что в самом
деле… как будто точно сурьезное
дело; да я в другом месте нипочем возьму. Еще мне всякий с охотой сбудет их, чтобы только поскорей избавиться. Дурак разве
станет держать их при себе и платить за них подати!
Одинокая жизнь дала сытную пищу скупости, которая, как известно, имеет волчий голод и чем более пожирает, тем
становится ненасытнее; человеческие чувства, которые и без того не были в нем глубоки, мелели ежеминутно, и каждый
день что-нибудь утрачивалось в этой изношенной развалине.
Мавра ушла, а Плюшкин, севши в кресла и взявши в руку перо, долго еще ворочал на все стороны четвертку, придумывая: нельзя ли отделить от нее еще осьмушку, но наконец убедился, что никак нельзя; всунул перо в чернильницу с какою-то заплесневшею жидкостью и множеством мух на
дне и
стал писать, выставляя буквы, похожие на музыкальные ноты, придерживая поминутно прыть руки, которая расскакивалась по всей бумаге, лепя скупо строка на строку и не без сожаления подумывая о том, что все еще останется много чистого пробела.
— Кто, Михеев умер? — сказал Собакевич, ничуть не смешавшись. — Это его брат умер, а он преживехонький и
стал здоровее прежнего. На
днях такую бричку наладил, что и в Москве не сделать. Ему, по-настоящему, только на одного государя и работать.
Но вообще они были народ добрый, полны гостеприимства, и человек, вкусивший с ними хлеба-соли или просидевший вечер за вистом, уже
становился чем-то близким, тем более Чичиков с своими обворожительными качествами и приемами, знавший в самом
деле великую тайну нравиться.
Но, или он не услышал в самом
деле, или прикинулся, что не услышал, только это было нехорошо, ибо мнением дам нужно дорожить: в этом он и раскаялся, но уже после,
стало быть поздно.
Достаточно сказать только, что есть в одном городе глупый человек, это уже и личность; вдруг выскочит господин почтенной наружности и закричит: «Ведь я тоже человек,
стало быть, я тоже глуп», — словом, вмиг смекнет, в чем
дело.
Мертвые души, губернаторская дочка и Чичиков сбились и смешались в головах их необыкновенно странно; и потом уже, после первого одурения, они как будто бы
стали различать их порознь и отделять одно от другого,
стали требовать отчета и сердиться, видя, что
дело никак не хочет объясниться.
Логики нет никакой в мертвых душах; как же покупать мертвые души? где ж дурак такой возьмется? и на какие слепые деньги
станет он покупать их? и на какой конец, к какому
делу можно приткнуть эти мертвые души? и зачем вмешалась сюда губернаторская дочка?
Сюжет
становился ежеминутно занимательнее, принимал с каждым
днем более окончательные формы и наконец, так как есть, во всей своей окончательности, доставлен был в собственные уши губернаторши.
Дело ходило по судам и поступило наконец в палату, где было сначала наедине рассуждено в таком смысле: так как неизвестно, кто из крестьян именно участвовал, а всех их много, Дробяжкин же человек мертвый,
стало быть, ему немного в том проку, если бы даже он и выиграл
дело, а мужики были еще живы,
стало быть, для них весьма важно решение в их пользу; то вследствие того решено было так: что заседатель Дробяжкин был сам причиною, оказывая несправедливые притеснения мужикам Вшивой-спеси и Задирайлова-тож, а умер-де он, возвращаясь в санях, от апоплексического удара.
Дело, казалось бы, обделано было кругло, но чиновники, неизвестно почему,
стали думать, что, верно, об этих мертвых душах идет теперь
дело.
Конечно, никак нельзя было предполагать, чтобы тут относилось что-нибудь к Чичикову; однако ж все, как поразмыслили каждый с своей стороны, как припомнили, что они еще не знают, кто таков на самом
деле есть Чичиков, что он сам весьма неясно отзывался насчет собственного лица, говорил, правда, что потерпел по службе за правду, да ведь все это как-то неясно, и когда вспомнили при этом, что он даже выразился, будто имел много неприятелей, покушавшихся на жизнь его, то задумались еще более:
стало быть, жизнь его была в опасности,
стало быть, его преследовали,
стало быть, он ведь сделал же что-нибудь такое… да кто же он в самом
деле такой?
Не о каких-либо бедных или посторонних шло
дело,
дело касалось всякого чиновника лично,
дело касалось беды, всем равно грозившей;
стало быть, поневоле тут должно быть единодушнее, теснее.
Конечно, поверить этому чиновники не поверили, а, впрочем, призадумались и, рассматривая это
дело каждый про себя, нашли, что лицо Чичикова, если он поворотится и
станет боком, очень сдает на портрет Наполеона.
Поди ты сладь с человеком! не верит в Бога, а верит, что если почешется переносье, то непременно умрет; пропустит мимо создание поэта, ясное как
день, все проникнутое согласием и высокою мудростью простоты, а бросится именно на то, где какой-нибудь удалец напутает, наплетет, изломает, выворотит природу, и ему оно понравится, и он
станет кричать: «Вот оно, вот настоящее знание тайн сердца!» Всю жизнь не ставит в грош докторов, а кончится тем, что обратится наконец к бабе, которая лечит зашептываньями и заплевками, или, еще лучше, выдумает сам какой-нибудь декохт из невесть какой дряни, которая, бог знает почему, вообразится ему именно средством против его болезни.
Узнал, в какую церковь приходила она по воскресным
дням,
становился всякий раз насупротив ее, чисто одетый, накрахмаливши сильно манишку, — и
дело возымело успех: пошатнулся суровый повытчик и зазвал его на чай!
Прежде он не хотел вступать ни в какие сношения с ними, потому что был не более как простой пешкой,
стало быть, немного получил бы; но теперь… теперь совсем другое
дело: он мог предложить какие угодно условия.
Но хуже всего было то, что потерялось уваженье к начальству и власти:
стали насмехаться и над наставниками, и над преподавателями, директора
стали называть Федькой, Булкой и другими разными именами; завелись такие
дела, что нужно было многих выключить и выгнать.
При ней как-то смущался недобрый человек и немел, а добрый, даже самый застенчивый, мог разговориться с нею, как никогда в жизни своей ни с кем, и — странный обман! — с первых минут разговора ему уже казалось, что где-то и когда-то он знал ее, что случилось это во
дни какого-то незапамятного младенчества, в каком-то родном доме, веселым вечером, при радостных играх детской толпы, и надолго после того как-то
становился ему скучным разумный возраст человека.
Андрей Иванович Тентетников не мог бы никак рассказать, как это случилось, что с первого же
дни он
стал с ней так, как бы знаком был вечно.
Тентетникову показалось, что с самого
дня приезда их генерал
стал к нему как-то холоднее, почти не замечал его и обращался как с лицом бессловесным или с чиновником, употребляемым для переписки, самым мелким.
И еще грустнее
становилось ему потом, и, веря тому, что нет на земле счастья, оставался он на целый
день скучным и безответным.
«Что ж? почему ж не проездиться? — думал между тем Платонов. — Авось-либо будет повеселее. Дома же мне делать нечего, хозяйство и без того на руках у брата;
стало быть, расстройства никакого. Почему ж, в самом
деле, не проездиться?»
Трудное
дело хозяйства
становилось теперь так легко и понятно и так казалось свойственно самой его натуре, что начал помышлять он сурьезно о приобретении не воображаемого, но действительного поместья; он определил тут же на деньги, которые будут выданы ему из ломбарда за фантастические души, приобресть поместье уже не фантастическое.
— Вон запустил как все! — говорил Костанжогло, указывая пальцем. — Довел мужика до какой бедности! Когда случился падеж, так уж тут нечего глядеть на свое добро. Тут все свое продай, да снабди мужика скотиной, чтобы он не оставался и одного
дни без средств производить работу. А ведь теперь и годами не поправишь: и мужик уже изленился, и загулял, и
стал пьяница.
— Поверьте мне, это малодушие, — отвечал очень покойно и добродушно философ-юрист. — Старайтесь только, чтобы производство
дела было все основано на бумагах, чтобы на словах ничего не было. И как только увидите, что
дело идет к развязке и удобно к решению, старайтесь — не то чтобы оправдывать и защищать себя, — нет, просто спутать новыми вводными и так посторонними
статьями.
Поверьте мне, что, как только обстоятельства
становятся критические, первое
дело спутать.
«А мне пусть их все передерутся, — думал Хлобуев, выходя. — Афанасий Васильевич не глуп. Он дал мне это порученье, верно, обдумавши. Исполнить его — вот и все». Он
стал думать о дороге, в то время, когда Муразов все еще повторял в себе: «Презагадочный для меня человек Павел Иванович Чичиков! Ведь если бы с этакой волей и настойчивостью да на доброе
дело!»