Неточные совпадения
Впрочем, приезжий делал не всё пустые вопросы; он с чрезвычайною точностию расспросил, кто в городе губернатор, кто председатель палаты, кто прокурор, — словом, не пропустил ни одного значительного чиновника; но еще с большею точностию, если даже не с участием, расспросил обо всех значительных помещиках: сколько кто имеет душ крестьян, как далеко
живет от города, какого даже характера и как часто приезжает в город; расспросил внимательно о состоянии края: не
было ли каких болезней в их губернии — повальных горячек, убийственных каких-либо лихорадок, оспы и тому подобного, и все так обстоятельно и с такою точностию, которая показывала более, чем одно простое любопытство.
Кроме страсти к чтению, он имел еще два обыкновения, составлявшие две другие его характерические черты: спать не раздеваясь, так, как
есть, в том же сюртуке, и носить всегда с собою какой-то свой особенный воздух, своего собственного запаха, отзывавшийся несколько
жилым покоем, так что достаточно
было ему только пристроить где-нибудь свою кровать, хоть даже в необитаемой дотоле комнате, да перетащить туда шинель и пожитки, и уже казалось, что в этой комнате лет десять
жили люди.
— Направо, — сказал мужик. — Это
будет тебе дорога в Маниловку; а Заманиловки никакой нет. Она зовется так, то
есть ее прозвание Маниловка, а Заманиловки тут вовсе нет. Там прямо на горе увидишь дом, каменный, в два этажа, господский дом, в котором, то
есть,
живет сам господин. Вот это тебе и
есть Маниловка, а Заманиловки совсем нет никакой здесь и не
было.
— Больше в деревне, — отвечал Манилов. — Иногда, впрочем, приезжаем в город для того только, чтобы увидеться с образованными людьми. Одичаешь, знаете, если
будешь все время
жить взаперти.
Чичиков согласился с этим совершенно, прибавивши, что ничего не может
быть приятнее, как
жить в уединенье, наслаждаться зрелищем природы и почитать иногда какую-нибудь книгу…
— Сударыня! здесь, — сказал Чичиков, — здесь, вот где, — тут он положил руку на сердце, — да, здесь пребудет приятность времени, проведенного с вами! и поверьте, не
было бы для меня большего блаженства, как
жить с вами если не в одном доме, то, по крайней мере, в самом ближайшем соседстве.
— А знаете, Павел Иванович, — сказал Манилов, которому очень понравилась такая мысль, — как
было бы в самом деле хорошо, если бы
жить этак вместе, под одною кровлею, или под тенью какого-нибудь вяза пофилософствовать о чем-нибудь, углубиться!..
— Прощайте, миленькие малютки! — сказал Чичиков, увидевши Алкида и Фемистоклюса, которые занимались каким-то деревянным гусаром, у которого уже не
было ни руки, ни носа. — Прощайте, мои крошки. Вы извините меня, что я не привез вам гостинца, потому что, признаюсь, не знал даже,
живете ли вы на свете, но теперь, как приеду, непременно привезу. Тебе привезу саблю; хочешь саблю?
Герой наш, по обыкновению, сейчас вступил с нею в разговор и расспросил, сама ли она держит трактир, или
есть хозяин, и сколько дает доходу трактир, и с ними ли
живут сыновья, и что старший сын холостой или женатый человек, и какую взял жену, с большим ли приданым или нет, и доволен ли
был тесть, и не сердился ли, что мало подарков получил на свадьбе, — словом, не пропустил ничего.
Уже стул, которым он вздумал
было защищаться,
был вырван крепостными людьми из рук его, уже, зажмурив глаза, ни
жив ни мертв, он готовился отведать черкесского чубука своего хозяина, и бог знает чего бы ни случилось с ним; но судьбам угодно
было спасти бока, плеча и все благовоспитанные части нашего героя.
Известно, что
есть много на свете таких лиц, над отделкою которых натура недолго мудрила, не употребляла никаких мелких инструментов, как-то: напильников, буравчиков и прочего, но просто рубила со своего плеча: хватила топором раз — вышел нос, хватила в другой — вышли губы, большим сверлом ковырнула глаза и, не обскобливши, пустила на свет, сказавши: «
Живет!» Такой же самый крепкий и на диво стаченный образ
был у Собакевича: держал он его более вниз, чем вверх, шеей не ворочал вовсе и в силу такого неповорота редко глядел на того, с которым говорил, но всегда или на угол печки, или на дверь.
Но нет: я думаю, ты все
был бы тот же, хотя бы даже воспитали тебя по моде, пустили бы в ход и
жил бы ты в Петербурге, а не в захолустье.
Черты такого необыкновенного великодушия стали ему казаться невероятными, и он подумал про себя: «Ведь черт его знает, может
быть, он просто хвастун, как все эти мотишки; наврет, наврет, чтобы поговорить да напиться чаю, а потом и уедет!» А потому из предосторожности и вместе желая несколько поиспытать его, сказал он, что недурно бы совершить купчую поскорее, потому что-де в человеке не уверен: сегодня
жив, а завтра и бог весть.
Конечно, еще подъезжая к деревне Плюшкина, он уже предчувствовал, что
будет кое-какая
пожива, но такой прибыточной никак не ожидал.
— Нехорошо, нехорошо, — сказал Собакевич, покачав головою. — Вы посудите, Иван Григорьевич: пятый десяток
живу, ни разу не
был болен; хоть бы горло заболело, веред или чирей выскочил… Нет, не к добру! когда-нибудь придется поплатиться за это. — Тут Собакевич погрузился в меланхолию.
— Все это хорошо, только, уж как хотите, мы вас не выпустим так рано. Крепости
будут совершены сегодня, а вы все-таки с нами
поживите. Вот я сейчас отдам приказ, — сказал он и отворил дверь в канцелярскую комнату, всю наполненную чиновниками, которые уподобились трудолюбивым пчелам, рассыпавшимся по сотам, если только соты можно уподобить канцелярским делам: — Иван Антонович здесь?
Скоро вслед за ними все угомонилось, и гостиница объялась непробудным сном; только в одном окошечке виден еще
был свет, где
жил какой-то приехавший из Рязани поручик, большой, по-видимому, охотник до сапогов, потому что заказал уже четыре пары и беспрестанно примеривал пятую.
Впрочем, если сказать правду, они всё
были народ добрый,
жили между собою в ладу, обращались совершенно по-приятельски, и беседы их носили печать какого-то особенного простодушия и короткости: «Любезный друг Илья Ильич», «Послушай, брат, Антипатор Захарьевич!», «Ты заврался, мамочка, Иван Григорьевич».
Они так полюбили его, что он не видел средств, как вырваться из города; только и слышал он: «Ну, недельку, еще одну недельку
поживите с нами, Павел Иванович!» — словом, он
был носим, как говорится, на руках.
Ноздрев
был очень рассержен за то, что потревожили его уединение; прежде всего он отправил квартального к черту, но, когда прочитал в записке городничего, что может случиться
пожива, потому что на вечер ожидают какого-то новичка, смягчился в ту же минуту, запер комнату наскоро ключом, оделся как попало и отправился к ним.
Но не то тяжело, что
будут недовольны героем, тяжело то, что
живет в душе неотразимая уверенность, что тем же самым героем, тем же самым Чичиковым
были бы довольны читатели.
Генерал
жил генералом, хлебосольствовал, любил, чтобы соседи приезжали изъявлять ему почтенье; сам, разумеется, визитов не платил, говорил хрипло, читал книги и имел дочь, существо невиданное, странное, которую скорей можно
было почесть каким-то фантастическим видением, чем женщиной.
Между нами
есть довольно людей и умных, и образованных, и добрых, но людей постоянно приятных, людей постоянно ровного характера, людей, с которыми можно
прожить век и не поссориться, — я не знаю, много ли у нас можно отыскать таких людей!
Представлялось ему и молодое поколение, долженствовавшее увековечить фамилью Чичиковых: резвунчик мальчишка и красавица дочка, или даже два мальчугана, две и даже три девчонки, чтобы
было всем известно, что он действительно
жил и существовал, а не то что прошел по земле какой-нибудь тенью или призраком, — чтобы не
было стыдно и перед отечеством.
Видно
было вдруг, что
живет туз-хозяин.
Видно
было, что хозяин приходил в дом только отдохнуть, а не то чтобы
жить в нем; что для обдумыванья своих планов и мыслей ему не надобно
было кабинета с пружинными креслами и всякими покойными удобствами и что жизнь его заключалась не в очаровательных грезах у пылающего камина, но прямо в деле.
Я и в университете
был, и слушал лекции по всем частям, а искусству и порядку
жить не только не выучился, а еще как бы больше выучился искусству побольше издерживать деньги на всякие новые утонченности да комфорты, больше познакомился с такими предметами, на которые нужны деньги.
—
Будьте покойны, я переговорю об этом деле с некоторыми юрисконсультами. С вашей стороны тут ничего не должно прилагать; вы должны
быть совершенно в стороне. Я же теперь могу
жить в городе, сколько мне угодно.
— Это я не могу понять, — сказал Чичиков. — Десять миллионов — и
живет как простой мужик! Ведь это с десятью мильонами черт знает что можно сделать. Ведь это можно так завести, что и общества другого у тебя не
будет, как генералы да князья.
— Мои обстоятельства трудные, — сказал Хлобуев. — Да чтобы выпутаться из обстоятельств, расплатиться совсем и
быть в возможности
жить самым умеренным образом, мне нужно, по крайней мере, сто тысяч, если не больше. Словом, мне это невозможно.
— Иван Потапыч
был миллионщик, выдал дочерей своих за чиновников,
жил как царь; а как обанкрутился — что ж делать? — пошел в приказчики.
Так как вы отправитесь по тем местам, где я еще не
был, так вы узнаете-с на месте все: как там
живут мужички, где побогаче, где терпят нужду и в каком состоянье все.
Уж тогда плохо, когда пойдут на кулаки: уж тут толку не
будет — только ворам
пожива.
У вас
есть уже чем
прожить остаток дней.