Неточные совпадения
Небо, зеленые и синие леса, люди, возы с горшками, мельницы — все опрокинулось, стояло и
ходило вверх ногами,
не падая в голубую прекрасную бездну.
Полтора Кожуха [Полтора Кожуха — украинский гетман в 1638–1642 годах.] и Сагайдачного [Сагайдачный — украинский гетман; в 1616–1621 годах возглавлял походы запорожских казаков против турок.]
не занимали нас так, как рассказы про какое-нибудь старинное чудное дело, от которых всегда дрожь
проходила по телу и волосы ерошились на голове.
Вот теперь на этом самом месте, где стоит село наше, кажись, все спокойно; а ведь еще
не так давно, еще покойный отец мой и я запомню, как мимо развалившегося шинка, который нечистое племя долго после того поправляло на свой счет, доброму человеку
пройти нельзя было.
Погляди на белые ноги мои: они много
ходили;
не по коврам только, по песку горячему, по земле сырой, по колючему терновнику они
ходили; а на очи мои, посмотри на очи: они
не глядят от слез…
Не успел
пройти двадцати шагов — навстречу запорожец.
Нет,
прошло времечко:
не увидать больше запорожцев!
Покойный дед был человек
не то чтобы из трусливого десятка; бывало, встретит волка, так и хватает прямо за хвост;
пройдет с кулаками промеж козаками — все, как груши, повалятся на землю.
Старуха моя начала было говорить, что нужно наперед хорошенько вымыть яблоки, потом намочить в квасу, а потом уже… «Ничего из этого
не будет! — подхватил полтавец, заложивши руку в гороховый кафтан свой и
прошедши важным шагом по комнате, — ничего
не будет!
Я, помнится, обещал вам, что в этой книжке будет и моя сказка. И точно, хотел было это сделать, но увидел, что для сказки моей нужно, по крайней мере, три таких книжки. Думал было особо напечатать ее, но передумал. Ведь я знаю вас: станете смеяться над стариком. Нет,
не хочу! Прощайте! Долго, а может быть, совсем,
не увидимся. Да что? ведь вам все равно, хоть бы и
не было совсем меня на свете.
Пройдет год, другой — и из вас никто после
не вспомнит и
не пожалеет о старом пасичнике Рудом Паньке.
Если бы она
ходила не в плахте и запаске, а в каком-нибудь капоте, то разогнала бы всех своих девок.
Железо на оковку положил такое, какого
не клал на сотникову таратайку, когда
ходил на работу в Полтаву.
В самом деле, едва только поднялась метель и ветер стал резать прямо в глаза, как Чуб уже изъявил раскаяние и, нахлобучивая глубже на голову капелюхи, [Капелюха — шапка с наушниками.] угощал побранками себя, черта и кума. Впрочем, эта досада была притворная. Чуб очень рад был поднявшейся метели. До дьяка еще оставалось в восемь раз больше того расстояния, которое они
прошли. Путешественники поворотили назад. Ветер дул в затылок; но сквозь метущий снег ничего
не было видно.
— Тому
не нужно далеко
ходить, у кого черт за плечами, — произнес равнодушно Пацюк,
не изменяя своего положения.
Но как скоро услышал решение своей дочери, то успокоился и
не хотел уже вылезть, рассуждая, что к хате своей нужно
пройти, по крайней мере, шагов с сотню, а может быть, и другую.
Плетня видны были одни остатки, потому что всякий выходивший из дому никогда
не брал палки для собак, в надежде, что будет
проходить мимо кумова огорода и выдернет любую из его плетня.
— Я думаю, каждый, кто ни
пройдет по улице в шубе, то и заседатель, то и заседатель! а те, что катаются в таких чудных бричках со стеклами, те когда
не городничие, то, верно, комиссары, а может, еще и больше».
Прошли три залы, кузнец все еще
не переставал удивляться.
Может быть, долго еще бы рассуждал кузнец, если бы лакей с галунами
не толкнул его под руку и
не напомнил, чтобы он
не отставал от других. Запорожцы
прошли еще две залы и остановились. Тут велено им было дожидаться. В зале толпилось несколько генералов в шитых золотом мундирах. Запорожцы поклонились на все стороны и стали в кучу.
Государыня засмеялась. Придворные засмеялись тоже. Потемкин и хмурился и улыбался вместе. Запорожцы начали толкать под руку кузнеца, думая,
не с ума ли он
сошел.
— Срамница! вишь, чем стала попрекать! — гневно возразила баба с фиолетовым носом. — Молчала бы, негодница! Разве я
не знаю, что к тебе дьяк
ходит каждый вечер?
Это, однако ж,
не все: на стене сбоку, как войдешь в церковь, намалевал Вакула черта в аду, такого гадкого, что все плевали, когда
проходили мимо; а бабы, как только расплакивалось у них на руках дитя, подносили его к картине и говорили: «Он бачь, яка кака намалевана!» — и дитя, удерживая слезенки, косилось на картину и жалось к груди своей матери.
Не говорят ни о том, как уже
ходят по Украине ксендзы и перекрещивают козацкий народ в католиков; ни о том, как два дни билась при Соленом озере орда.
Все вышли. Из-за горы показалась соломенная кровля: то дедовские хоромы пана Данила. За ними еще гора, а там уже и поле, а там хоть сто верст
пройди,
не сыщешь ни одного козака.
— Это тесть! — проговорил пан Данило, разглядывая его из-за куста. — Зачем и куда ему идти в эту пору? Стецько!
не зевай, смотри в оба глаза, куда возьмет дорогу пан отец. — Человек в красном жупане
сошел на самый берег и поворотил к выдавшемуся мысу. — А! вот куда! — сказал пан Данило. — Что, Стецько, ведь он как раз потащился к колдуну в дупло.
Она нема, она
не хочет слушать, она и глаз
не наведет на тюрьму, и уже
прошла, уже и скрылась. Пусто во всем мире. Унывно шумит Днепр. Грусть залегает в сердце. Но ведает ли эту грусть колдун?
— Я бы и стен этих
не побоялся и
прошел бы сквозь них, но муж твой и
не знает, какие это стены.
Ни в чем
не уступает им и челядь: позакидали назад рукава оборванных жупанов своих и
ходят козырем, как будто бы что путное.
В час, когда вечерняя заря тухнет, еще
не являются звезды,
не горит месяц, а уже страшно
ходить в лесу: по деревьям царапаются и хватаются за сучья некрещеные дети, рыдают, хохочут, катятся клубом по дорогам и в широкой крапиве; из днепровских волн выбегают вереницами погубившие свои души девы; волосы льются с зеленой головы на плечи, вода, звучно журча, бежит с длинных волос на землю, и дева светится сквозь воду, как будто бы сквозь стеклянную рубашку; уста чудно усмехаются, щеки пылают, очи выманивают душу… она сгорела бы от любви, она зацеловала бы…
То в безвыходной пропасти, которой
не видал еще ни один человек, страшащийся
проходить мимо, мертвецы грызут мертвеца.
Раз, — ну вот, право, как будто теперь случилось, — солнце стало уже садиться; дед
ходил по баштану и снимал с кавунов листья, которыми прикрывал их днем, чтоб
не попеклись на солнце.
На другой день проснулся, смотрю: уже дед
ходит по баштану как ни в чем
не бывало и прикрывает лопухом арбузы. За обедом опять старичина разговорился, стал пугать меньшего брата, что он обменяет его на кур вместо арбуза; а пообедавши, сделал сам из дерева пищик и начал на нем играть; и дал нам забавляться дыню, свернувшуюся в три погибели, словно змею, которую называл он турецкою. Теперь таких дынь я нигде и
не видывал. Правда, семена ему что-то издалека достались.
Стал
проходить мимо того заколдованного места,
не вытерпел, чтобы
не проворчать сквозь зубы: «Проклятое место!» — взошел на середину, где
не вытанцывалось позавчера, и ударил в сердцах заступом.