Неточные совпадения
Тут воз начал спускаться с мосту, и последних слов уже невозможно
было расслушать; но парубок не
хотел, кажется, кончить этим: не думая долго, схватил он комок грязи и швырнул вслед за нею.
Мужик оглянулся и
хотел что-то промолвить дочери, но в стороне послышалось слово «пшеница». Это магическое слово заставило его в ту же минуту присоединиться к двум громко разговаривавшим негоциантам, и приковавшегося к ним внимания уже ничто не в состоянии
было развлечь. Вот что говорили негоцианты о пшенице.
«Да, говорите себе что
хотите, — думал про себя отец нашей красавицы, не пропускавший ни одного слова из разговора двух негоциантов, — а у меня десять мешков
есть в запасе».
«Слушай, паноче! — загремел он ему в ответ, — знай лучше свое дело, чем мешаться в чужие, если не
хочешь, чтобы козлиное горло твое
было залеплено горячею кутьею!» Что делать с окаянным?
Староста церкви говорил, правда, что они на другой же год померли от чумы; но тетка моего деда знать этого не
хотела и всеми силами старалась наделить его родней,
хотя бедному Петру
было в ней столько нужды, сколько нам в прошлогоднем снеге.
Уже
хотел он
было достать его рукою, но сундук стал уходить в землю, и все, чем далее, глубже, глубже; а позади его слышался хохот, более схожий с змеиным шипеньем.
Ты боишься, верно, чтобы нас кто не увидел, или не
хочешь, может
быть, показать белое личико на холод!
Голова стал бледен как полотно; винокур почувствовал холод, и волосы его, казалось,
хотели улететь на небо; ужас изобразился в лице писаря; десятские приросли к земле и не в состоянии
были сомкнуть дружно разинутых ртов своих: перед ними стояла свояченица.
— Добро ты, одноглазый сатана! — вскричала она, приступив к голове, который попятился назад и все еще продолжал ее мерять своим глазом. — Я знаю твой умысел: ты
хотел, ты рад
был случаю сжечь меня, чтобы свободнее
было волочиться за дивчатами, чтобы некому
было видеть, как дурачится седой дед. Ты думаешь, я не знаю, о чем говорил ты сего вечера с Ганною? О! я знаю все. Меня трудно провесть и не твоей бестолковой башке. Я долго терплю, но после не прогневайся…
— Ну, дурень же я
был! Король козырей! Что! приняла? а? Кошачье отродье!.. А туза не
хочешь? Туз! валет!..
Сказавши это, он уже и досадовал на себя, что сказал. Ему
было очень неприятно тащиться в такую ночь; но его утешало то, что он сам нарочно этого
захотел и сделал-таки не так, как ему советовали.
— Что мне до матери? ты у меня мать, и отец, и все, что ни
есть дорогого на свете. Если б меня призвал царь и сказал: «Кузнец Вакула, проси у меня всего, что ни
есть лучшего в моем царстве, все отдам тебе. Прикажу тебе сделать золотую кузницу, и станешь ты ковать серебряными молотами». — «Не
хочу, — сказал бы я царю, — ни каменьев дорогих, ни золотой кузницы, ни всего твоего царства: дай мне лучше мою Оксану!»
В то самое время, когда Солоха затворяла за ним дверь, кто-то постучался снова. Это
был козак Свербыгуз. Этого уже нельзя
было спрятать в мешок, потому что и мешка такого нельзя
было найти. Он
был погрузнее телом самого головы и повыше ростом Чубова кума. И потому Солоха вывела его в огород, чтобы выслушать от него все то, что он
хотел ей объявить.
«Нет, этот, — подумал Вакула про себя, — еще ленивее Чуба: тот, по крайней мере,
ест ложкою, а этот и руки не
хочет поднять!»
Тут заметил Вакула, что ни галушек, ни кадушки перед ним не
было; но вместо того на полу стояли две деревянные миски: одна
была наполнена варениками, другая сметаною. Мысли его и глаза невольно устремились на эти кушанья. «Посмотрим, — говорил он сам себе, — как
будет есть Пацюк вареники. Наклоняться он, верно, не
захочет, чтобы хлебать, как галушки, да и нельзя: нужно вареник сперва обмакнуть в сметану».
— Это я — твой друг, все сделаю для товарища и друга! Денег дам сколько
хочешь, — пискнул он ему в левое ухо. — Оксана
будет сегодня же наша, — шепнул он, заворотивши свою морду снова на правое ухо.
Но как скоро услышал решение своей дочери, то успокоился и не
хотел уже вылезть, рассуждая, что к хате своей нужно пройти, по крайней мере, шагов с сотню, а может
быть, и другую.
Хотя бы
были тут одни паляницы, и то в шмак:жидовка за каждую паляницу дает осьмуху водки.
Теперь можно себе представить, как
были озадачены ткач и кум таким неожиданным явлением. Опустивши мешок, они заступили его собою и закрыли полами; но уже
было поздно: кумова жена
хотя и дурно видела старыми глазами, однако ж мешок заметила.
Страшно протянул он руки вверх, как будто
хотел достать месяца, и закричал так, как будто кто-нибудь стал
пилить его желтые кости…
Сперва
было я ему
хотел поверить все, что лежит на сердце, да не берет что-то, и речь заикнулась.
— Думай себе что
хочешь, — сказал Данило, — думаю и я себе. Слава богу, ни в одном еще бесчестном деле не
был; всегда стоял за веру православную и отчизну, — не так, как иные бродяги таскаются бог знает где, когда православные бьются насмерть, а после нагрянут убирать не ими засеянное жито. На униатов [Униаты — принявшие унию, то
есть объединение православной церкви с католической под властью римского папы.] даже не похожи: не заглянут в Божию церковь. Таких бы нужно допросить порядком, где они таскаются.
— Если бы мне удалось отсюда выйти, я бы все кинул. Покаюсь: пойду в пещеры, надену на тело жесткую власяницу, день и ночь
буду молиться Богу. Не только скоромного, не возьму рыбы в рот! не постелю одежды, когда стану спать! и все
буду молиться, все молиться! И когда не снимет с меня милосердие Божие
хотя сотой доли грехов, закопаюсь по шею в землю или замуруюсь в каменную стену; не возьму ни пищи, ни пития и умру; а все добро свое отдам чернецам, чтобы сорок дней и сорок ночей правили по мне панихиду.
С ранним утром приехал какой-то гость, статный собою, в красном жупане, и осведомляется о пане Даниле; слышит все, утирает рукавом заплаканные очи и пожимает плечами. Он-де воевал вместе с покойным Бурульбашем; вместе рубились они с крымцами и турками; ждал ли он, чтобы такой конец
был пана Данила. Рассказывает еще гость о многом другом и
хочет видеть пани Катерину.
И все мертвецы вскочили в пропасть, подхватили мертвеца и вонзили в него свои зубы. Еще один, всех выше, всех страшнее,
хотел подняться из земли; но не мог, не в силах
был этого сделать, так велик вырос он в земле; а если бы поднялся, то опрокинул бы и Карпат, и Седмиградскую и Турецкую землю; немного только подвинулся он, и пошло от того трясение по всей земле. И много поопрокидывалось везде хат. И много задавило народу.
Та мука для него
будет самая страшная: ибо для человека нет большей муки, как
хотеть отмстить и не мочь отмстить».
Иван Федорович,
хотя и держался справедливости, но на эту пору
был голоден и не мог противиться обольщению: взял блин, поставил перед собою книгу и начал
есть.
— Хорошенько, хорошенько перетряси сено! — говорил Григорий Григорьевич своему лакею. — Тут сено такое гадкое, что, того и гляди, как-нибудь попадет сучок. Позвольте, милостивый государь, пожелать спокойной ночи! Завтра уже не увидимся: я выезжаю до зари. Ваш жид
будет шабашовать, потому что завтра суббота, и потому вам нечего вставать рано. Не забудьте же моей просьбы; и знать вас не
хочу, когда не приедете в село Хортыще.
По приезде домой жизнь Ивана Федоровича решительно изменилась и пошла совершенно другою дорогою. Казалось, натура именно создала его для управления осьмнадцатидушным имением. Сама тетушка заметила, что он
будет хорошим хозяином,
хотя, впрочем, не во все еще отрасли хозяйства позволяла ему вмешиваться. «Воно ще молода дытына, — обыкновенно она говаривала, несмотря на то что Ивану Федоровичу
было без малого сорок лет, — где ему все знать!»
В непродолжительном времени об Иване Федоровиче везде пошли речи как о великом хозяине. Тетушка не могла нарадоваться своим племянником и никогда не упускала случая им похвастаться. В один день, — это
было уже по окончании жатвы, и именно в конце июля, — Василиса Кашпоровна, взявши Ивана Федоровича с таинственным видом за руку, сказала, что она теперь
хочет поговорить с ним о деле, которое с давних пор уже ее занимает.
Упокой господи ее душу! —
хотя покойница
была всегда неправа против меня.
Старушка смотрела пристально на Ивана Федоровича или, может
быть, только казалась смотревшею. Впрочем, это
была совершенная доброта. Казалось, она так и
хотела спросить Ивана Федоровича: сколько вы на зиму насоливаете огурцов?
Верите ли, милостивый государь, что у него
были арбузы, — произнес он с таинственным видом, расставляя руки, как будто бы
хотел обхватить толстое дерево, — ей-богу, вот какие!
— А! — сказала тетушка,
будучи довольна замечанием Ивана Федоровича, который, однако ж, не имел и в мыслях сказать этим комплимент. — Какое ж
было на ней платье?
хотя, впрочем, теперь трудно найти таких плотных материй, какая вот хоть бы, например, у меня на этом капоте. Но не об этом дело. Ну, что ж, ты говорил о чем-нибудь с нею?
В голове ее громоздились одни только приготовления к свадьбе, и заметно
было, что она во всех делах суетилась гораздо более, нежели прежде,
хотя, впрочем, эти дела более шли хуже, нежели лучше.
— Насчет гречихи я не могу вам сказать: это часть Григория Григорьевича. Я уже давно не занимаюсь этим; да и не могу: уже стара! В старину у нас, бывало, я помню, гречиха
была по пояс, теперь бог знает что.
Хотя, впрочем, и говорят, что теперь все лучше. — Тут старушка вздохнула; и какому-нибудь наблюдателю послышался бы в этом вздохе вздох старинного осьмнадцатого столетия.
Как только встал он поутру, тотчас обратился к гадательной книге, в конце которой один добродетельный книгопродавец, по своей редкой доброте и бескорыстию, поместил сокращенный снотолкователь. Но там совершенно не
было ничего, даже
хотя немного похожего на такой бессвязный сон.