Неточные совпадения
Красавица наша задумалась, глядя на роскошь вида, и позабыла даже лущить свой подсолнечник, которым исправно занималась во
все продолжение пути, как
вдруг слова: «Ай да дивчина!» — поразили слух ее.
— Отчего же ты
вдруг побледнел
весь? — закричал один из гостей, превышавший
всех головою и старавшийся всегда выказывать себя храбрецом.
Вдруг весь задрожал, как на плахе; волосы поднялись горою… и он засмеялся таким хохотом, что страх врезался в сердце Пидорки.
И
вдруг все ожило: и леса, и пруды, и степи.
В размышлении шли они
все трое, потупив головы, и
вдруг, на повороте в темный переулок, разом вскрикнули от сильного удара по лбам, и такой же крик отгрянул в ответ им. Голова, прищуривши глаз свой, с изумлением увидел писаря с двумя десятскими.
Левко стал пристально вглядываться в лицо ей. Скоро и смело гналась она за вереницею и кидалась во
все стороны, чтобы изловить свою жертву. Тут Левко стал замечать, что тело ее не так светилось, как у прочих: внутри его виделось что-то черное.
Вдруг раздался крик: ворон бросился на одну из вереницы, схватил ее, и Левку почудилось, будто у ней выпустились когти и на лице ее сверкнула злобная радость.
— Нет, этого мало! — закричал дед, прихрабрившись и надев шапку. — Если сейчас не станет передо мною молодецкий конь мой, то вот убей меня гром на этом самом нечистом месте, когда я не перекрещу святым крестом
всех вас! — и уже было и руку поднял, как
вдруг загремели перед ним конские кости.
Таким-то образом, как только черт спрятал в карман свой месяц,
вдруг по
всему миру сделалось так темно, что не всякий бы нашел дорогу к шинку, не только к дьяку.
Но
все пошло иначе: черт только что представил свое требование, как
вдруг послышался голос дюжего головы.
Шумнее и шумнее раздавались по улицам песни и крики. Толпы толкавшегося народа были увеличены еще пришедшими из соседних деревень. Парубки шалили и бесились вволю. Часто между колядками слышалась какая-нибудь веселая песня, которую тут же успел сложить кто-нибудь из молодых козаков. То
вдруг один из толпы вместо колядки отпускал щедровку [Щедровки — песенки, распевавшиеся молодежью в канун Нового года.] и ревел во
все горло...
— Но мы не поднимем их! — закричала
вся толпа
вдруг, силясь сдвинуть мешки.
Всё, видя кузнеца, на минуту останавливалось поглядеть на него и потом снова неслось далее и продолжало свое; кузнец
все летел; и
вдруг заблестел перед ним Петербург
весь в огне.
В другой комнате послышались голоса, и кузнец не знал, куда деть свои глаза от множества вошедших дам в атласных платьях с длинными хвостами и придворных в шитых золотом кафтанах и с пучками назади. Он только видел один блеск и больше ничего. Запорожцы
вдруг все пали на землю и закричали в один голос...
Обрадованный таким благосклонным вниманием, кузнец уже хотел было расспросить хорошенько царицу о
всем: правда ли, что цари едят один только мед да сало, и тому подобное; но, почувствовав, что запорожцы толкают его под бока, решился замолчать; и когда государыня, обратившись к старикам, начала расспрашивать, как у них живут на Сечи, какие обычаи водятся, — он, отошедши назад, нагнулся к карману, сказал тихо: «Выноси меня отсюда скорее!» — и
вдруг очутился за шлагбаумом.
Приподняв иконы вверх, есаул готовился сказать короткую молитву… как
вдруг закричали, перепугавшись, игравшие на земле дети; а вслед за ними попятился народ, и
все показывали со страхом пальцами на стоявшего посреди их козака.
Когда же есаул поднял иконы,
вдруг все лицо его переменилось: нос вырос и наклонился на сторону, вместо карих, запрыгали зеленые очи, губы засинели, подбородок задрожал и заострился, как копье, изо рта выбежал клык, из-за головы поднялся горб, и стал козак — старик.
Но
все стихло. Лодка поворотила и стала огибать выдавшийся берег.
Вдруг гребцы опустили весла и недвижно уставили очи. Остановился и пан Данило: страх и холод прорезался в козацкие жилы.
Но ему некогда глядеть, смотрит ли кто в окошко или нет. Он пришел пасмурен, не в духе, сдернул со стола скатерть — и
вдруг по
всей комнате тихо разлился прозрачно-голубой свет. Только не смешавшиеся волны прежнего бледно-золотого переливались, ныряли, словно в голубом море, и тянулись слоями, будто на мраморе. Тут поставил он на стол горшок и начал кидать в него какие-то травы.
Казалось, с тихим звоном разливался чудный свет по
всем углам, и
вдруг пропал, и стала тьма.
— Пани моя, Катерина, теперь заснула, а я и обрадовалась тому, вспорхнула и полетела. Мне давно хотелось увидеть мать. Мне
вдруг сделалось пятнадцать лет. Я
вся стала легка, как птица. Зачем ты меня вызвал?
На дворе и в хате
все было тихо; не спали только козаки, стоявшие на сторо́же.
Вдруг Катерина, вскрикнув, проснулась, и за нею проснулись
все. «Он убит, он зарезан!» — кричала она и кинулась к колыбели.
За Киевом показалось неслыханное чудо.
Все паны и гетьманы собирались дивиться сему чуду:
вдруг стало видимо далеко во
все концы света. Вдали засинел Лиман, за Лиманом разливалось Черное море. Бывалые люди узнали и Крым, горою подымавшийся из моря, и болотный Сиваш. По левую руку видна была земля Галичская.
Уже он хотел перескочить с конем через узкую реку, выступившую рукавом середи дороги, как
вдруг конь на
всем скаку остановился, заворотил к нему морду и — чудо, засмеялся! белые зубы страшно блеснули двумя рядами во мраке.
Одиноко сидел в своей пещере перед лампадою схимник и не сводил очей с святой книги. Уже много лет, как он затворился в своей пещере. Уже сделал себе и дощатый гроб, в который ложился спать вместо постели. Закрыл святой старец свою книгу и стал молиться…
Вдруг вбежал человек чудного, страшного вида. Изумился святой схимник в первый раз и отступил, увидев такого человека.
Весь дрожал он, как осиновый лист; очи дико косились; страшный огонь пугливо сыпался из очей; дрожь наводило на душу уродливое его лицо.
Тут Григорий Григорьевич еще вздохнул раза два и пустил страшный носовой свист по
всей комнате, всхрапывая по временам так, что дремавшая на лежанке старуха, пробудившись,
вдруг смотрела в оба глаза на
все стороны, но, не видя ничего, успокоивалась и засыпала снова.
Единодушный взмах десятка и более блестящих кос; шум падающей стройными рядами травы; изредка заливающиеся песни жниц, то веселые, как встреча гостей, то заунывные, как разлука; спокойный, чистый вечер, и что за вечер! как волен и свеж воздух! как тогда оживлено
все: степь краснеет, синеет и горит цветами; перепелы, дрофы, чайки, кузнечики, тысячи насекомых, и от них свист, жужжание, треск, крик и
вдруг стройный хор; и
все не молчит ни на минуту.
Тут дед остановился, достал рожок, насыпал на кулак табаку и готовился было поднести к носу, как
вдруг над головою его «чихи!» — чихнуло что-то так, что покачнулись деревья и деду забрызгало
все лицо.