Неточные совпадения
Вот рядом огромные дома Румянцева, в которых
было два трактира — «Пересыльный» и «Сибирь», а далее, в доме Степанова, трактир «Каторга», когда-то принадлежавший знаменитому укрывателю беглых и разбойников Марку Афанасьеву, а потом перешедший к его приказчику Кулакову, нажившему состояние на насиженном своим старым
хозяином месте.
А какие там типы
были! Я знал одного из них. Он брал у
хозяина отпуск и уходил на Масленицу и Пасху в балаганы на Девичьем поле в деды-зазывалы. Ему
было под сорок, жил он с мальчиков у одного
хозяина. Звали его Ефим Макариевич. Не Макарыч, а из почтения — Макариевич.
Целые квартиры заняли портные особой специальности — «раки». Они
были в распоряжении
хозяев, имевших свидетельство из ремесленной управы. «Раками» их звали потому, что они вечно, «как раки на мели», сидели безвыходно в своих норах, пропившиеся до последней рубашки.
Во время сезона улица по обеим сторонам всю ночь напролет
была уставлена экипажами. Вправо от подъезда, до Глинищевского переулка, стояли собственные купеческие запряжки, ожидавшие, нередко до утра, засидевшихся в клубе
хозяев. Влево, до Козицкого переулка, размещались сперва лихачи, и за ними гремели бубенцами парные с отлетом «голубчики» в своих окованных жестью трехместных санях.
«Среды» Шмаровина
были демократичны. Каждый художник, состоявший членом «среды», чувствовал себя здесь как дома, равно как и гости. Они
пили и
ели на свой счет, а
хозяин дома, «дядя Володя»,
был, так сказать, только организатором и директором-распорядителем.
И здесь в эти примитивные игры проигрывают все, что
есть: и деньги, и награбленные вещи, и пальто, еще тепленькое, только что снятое с кого-нибудь на Цветном бульваре. Около играющих ходят барышники-портяночники, которые скупают тут же всякую мелочь, все же ценное и крупное поступает к самому «Сатане» — так зовут нашего
хозяина, хотя его никогда никто в лицо не видел. Всем делом орудуют буфетчик и два здоровенных вышибалы — они же и скупщики краденого.
При магазине
была колбасная; чтобы иметь товар подешевле,
хозяин заблаговременно большими партиями закупал кишки, и они гнили в бочках, распространяя ужасную вонь. По двору носилась злющая собака, овчарка Енотка, которая не выносила полицейских. Чуть увидит полицейского — бросается. И всякую собаку, забежавшую на двор, рвала в клочья.
Вот тут-то, на этих балах, и завязывались нужные знакомства и обделывались разные делишки, а благодушный «
хозяин столицы», как тогда звали Долгорукова, окруженный стеной чиновников, скрывавших от него то, что ему не нужно
было видеть, рассыпался в любезностях красивым дамам.
Во время сеанса он тешил князя, болтая без умолку обо всем, передавая все столичные сплетни, и в то же время успевал проводить разные крупные дела, почему и слыл влиятельным человеком в Москве. Через него многого можно
было добиться у всемогущего
хозяина столицы, любившего своего парикмахера.
Хозяева вставали в семь часов
пить чай. Оба злые.
Хозяин чахоточный. Били чем попало и за все, — все не так. Пороли розгами, привязавши к скамье. Раз после розог два месяца в больнице лежал — загноилась спина… Раз выкинули зимой на улицу и дверь заперли. Три месяца в больнице в горячке лежал…
Тогда такие законы
были — пороть в полиции по записке
хозяина.
В восьмидесятых годах прошлого века всемогущий «
хозяин столицы» — военный генерал-губернатор В. А. Долгоруков ездил в Сандуновские бани, где в шикарном номере семейного отделения ему подавались серебряные тазы и шайки. А ведь в его дворце имелись мраморные ванны, которые в то время
были еще редкостью в Москве. Да и не сразу привыкли к ним москвичи, любившие по наследственности и веничком попариться, и отдохнуть в раздевальной, и в своей компании «язык почесать».
Вода, жар и пар одинаковые, только обстановка иная. Бани как бани! Мочалка — тринадцать, мыло по одной копейке. Многие из них и теперь стоят, как
были, и в тех же домах, как и в конце прошлого века, только публика в них другая, да старых
хозяев, содержателей бань, нет, и память о них скоро совсем пропадет, потому что рассказывать о них некому.
В два «небанных дня» работы
было еще больше по разному домашнему хозяйству, и вдобавок
хозяин посылал на уборку двора своего дома, вывозку мусора, чистку снега с крыши.
Парильщики не только не получали жалованья, а половину своих «чайных» денег должны
были отдавать
хозяину или его заместителю — «кусочнику», «хозяйчику».
«Кусочник» платил аренду
хозяину бани, сам нанимал и увольнял рабочих, не касаясь парильщиков: эти
были в распоряжении самого
хозяина.
Банные воры
были сильны и неуловимы. Некоторые
хозяева, чтобы сохранить престиж своих бань, даже входили в сделку с ворами, платя им отступного ежемесячно, и «купленные» воры сами следили за чужими ворами, и если какой попадался — плохо ему приходилось, пощады от конкурентов не
было: если не совсем убивали, то калечили на всю жизнь.
В ученье мальчики
были до семнадцати-восемнадцати лет. К этому времени они постигали банный обиход, умели обращаться с посетителями, стричь им ногти и аккуратно срезывать мозоли. После приобретения этих знаний такой «образованный» отрок просил
хозяина о переводе его в «молодцы» на открывшуюся вакансию, чтобы ехать в деревню жениться, а то «мальчику» жениться
было неудобно: засмеют в деревне.
Конюхи из трактира к началу бегов отвозили
хозяев в полтиничные места беговой беседки, тогда еще деревянной, а сами, стоя на шарабанах, смотрели через забор на бега, знали каждую лошадь, обсуждали шансы выигрыша и даже играли в тотализатор, складываясь по двугривенному — тогда еще тотализатор
был рублевый.
С той поры он возненавидел Балашова и все мечтал объехать его во что бы то ни стало. Шли сезоны, а он все приходил в хвосте или совсем последним. Каждый раз брал билет на себя в тотализаторе — и это иногда
был единственный билет на его лошадь. Публика при выезде его на старт смеялась, а во время бега, намекая на профессию
хозяина, кричала...
Единственный трактир «Саратов»
был исключением: там никогда
хозяева, ни прежде Дубровин, ни после Савостьянов, не брали с половых, а до самого закрытия трактира платили и половым и мальчикам по три рубля в месяц.
— Малой, смотайся ко мне на фатеру да скажи самой, что я обедать не
буду, в город еду, — приказывает сосед-подрядчик, и «малый» иногда по дождю и грязи, иногда в двадцатиградусный мороз, накинув на шею или на голову грязную салфетку, мчится в одной рубахе через улицу и исполняет приказание постоянного посетителя, которым
хозяин дорожит. Одеваться некогда — по шее попадет от буфетчика.
— Кто здесь
хозяин? Кто? Ежели я хочу как, так тому и
быть!
Взрослые дочери
хозяев и молодые мастерицы, мальчики, вышедшие в мастера, уже получавшие жалованье, играли свадьбы, родня росла, — в «Олсуфьевке» много
было родственников.
Его тащил на цепи дед-вожатый с бородой из льна, и медведь, гремя цепью, показывал, как ребята горох в поле воруют, как
хозяин пляшет и как барин водку
пьет и пьяный буянит.
Первую чару
пил хозяин артели, а потом все садились на скамейки,
пили, закусывали, торговались и тут же «по пьяному делу» заключали условия с
хозяином на словах, и слово
было вернее нотариального контракта.