Неточные совпадения
— А как же не принести? Что я, сбегу, что ли,
с чужими-то
деньгами. Нешто я… — уверенно выговорил оборванец.
Рядом
с «писучей» ночлежкой была квартира «подшибал». В старое время типографщики наживали на подшибалах большие
деньги. Да еще говорили, что благодеяние делают: «Куда ему, голому да босому, деваться! Что ни дай — все пропьет!»
Я подружился
с Григорьевым, тогда еще молодым человеком, воспитанным и образованным самоучкой. Жена его, вполне интеллигентная, стояла за кассой, получая
деньги и гремя трактирными медными марками —
деньгами, которые выбрасывали из «лопаточников» (бумажников) юркие ярославцы-половые в белых рубашках.
Я садился обыкновенно направо от входа, у окна, за хозяйский столик вместе
с Григорьевым и беседовал
с ним часами. То и дело подбегал к столу его сын, гимназист-первоклассник,
с восторгом показывал купленную им на площади книгу (он увлекался «путешествиями»), брал
деньги и быстро исчезал, чтобы явиться
с новой книгой.
И всегда платил за них наличные
деньги, и никогда торговцы
с него, единственного, может быть, не запрашивали лишнего.
Пришел, положим, мужик свой последний полушубок продавать. Его сразу окружает шайка барышников. Каждый торгуется, каждый дает свою цену. Наконец, сходятся в цене. Покупающий неторопливо лезет в карман, будто за
деньгами, и передает купленную вещь соседу. Вдруг сзади мужика шум, и все глядят туда, и он тоже туда оглядывается. А полушубок в единый миг,
с рук на руки, и исчезает.
— Ну, держи
деньги, что
с тобой делать! — как бы нехотя говорит торговка, торопливо сует продавцу горсть мелочи и вырывает у него купленную вещь.
Покупатель постучит
с заднего двора, сунет
деньги молча и молча получит бутылку.
Реже приглашался цыганский хор Федора Соколова от «Яра» и Христофора из «Стрельны», потому что
с цыганками было не так-то просто ладить. Цыганку
деньгами не купишь. И венгерки тоже не нравились купечеству...
Солдаты дивились на «вольного
с тигрой», любили его за удаль и безумную храбрость и за то, что он широко тратил огромные
деньги, поил солдат и помогал всякому, кто к нему обращался.
— Отпираю, а у самого руки трясутся, уже и
денег не жаль: боюсь, вдруг пристрелят. Отпер. Забрали тысяч десять
с лишком, меня самого обыскали, часы золотые
с цепочкой сняли, приказали четверть часа не выходить из конторы… А когда они ушли, уж и хохотал я, как их надул: пока они мне карманы обшаривали, я в кулаке держал десять золотых, успел со стола схватить… Не догадались кулак-то разжать! Вот как я их надул!.. Хи-хи-хи! — и раскатывался дробным смехом.
Грязно, конечно, было в «Ляпинке», зато никакого начальства. В каждой комнате стояло по четыре кровати, столики
с ящиками и стулья. Помещение было даровое, а за стол брали
деньги.
За работу Н. И. Струнникову Брокар
денег не давал, а только платил за него пятьдесят рублей в училище и содержал «на всем готовом». А содержал так: отвел художнику в сторожке койку пополам
с рабочим, — так двое на одной кровати и спали, и кормил вместе со своей прислугой на кухне. Проработал год Н. И. Струнников и пришел к Брокару...
После выставки счастливцы, успевшие продать свои картины и получить
деньги, переодевались, расплачивались
с квартирными хозяйками и первым делом —
с Моисеевной.
Столовка была открыта ежедневно, кроме воскресений, от часу до трех и всегда была полна. Раздетый, прямо из классов, наскоро прибегает сюда ученик, берет тарелку и металлическую ложку и прямо к горящей плите, где подслеповатая старушка Моисеевна и ее дочь отпускают кушанья. Садится ученик
с горячим за стол, потом приходит за вторым, а потом уж платит
деньги старушке и уходит. Иногда, если
денег нет, просит подождать, и Моисеевна верила всем.
И здесь в эти примитивные игры проигрывают все, что есть: и
деньги, и награбленные вещи, и пальто, еще тепленькое, только что снятое
с кого-нибудь на Цветном бульваре. Около играющих ходят барышники-портяночники, которые скупают тут же всякую мелочь, все же ценное и крупное поступает к самому «Сатане» — так зовут нашего хозяина, хотя его никогда никто в лицо не видел. Всем делом орудуют буфетчик и два здоровенных вышибалы — они же и скупщики краденого.
Ах ты, сукин сын Гагарин,
Ты собака, а не барин…
Заедаешь харчевые,
Наше жалованье,
И на эти наши
деньгиТы большой построил дом
Среди улицы Тверской
За Неглинной за рекой.
Со стеклянным потолком,
С москворецкою водой,
По фонтану ведена,
Жива рыба пущена…
Он как-то прятал
деньги в рукава, засовывал их в диван, куда садился знакомый подрядчик, который брал и уносил эти
деньги, вел им счет и после, на дому, рассчитывался
с Петром Кирилычем.
В девяностых годах прошлого столетия разбогатевшие страховые общества, у которых кассы ломились от
денег, нашли выгодным обратить свои огромные капиталы в недвижимые собственности и стали скупать земли в Москве и строить на них доходные дома. И вот на Лубянской площади, между Большой и Малой Лубянкой, вырос огромный дом. Это дом страхового общества «Россия», выстроенный на владении Н.
С. Мосолова.
В Москве
с давних пор это слово было ходовым, но имело совсем другое значение: так назывались особого рода нищие, являвшиеся в Москву на зимний сезон вместе со своими господами, владельцами богатых поместий. Помещики приезжали в столицу проживать свои доходы
с имений, а их крепостные — добывать
деньги, часть которых шла на оброк, в господские карманы.
Делалось это под видом сбора на «погорелые места». Погорельцы, настоящие и фальшивые, приходили и приезжали в Москву семьями. Бабы
с ребятишками ездили в санях собирать подаяние
деньгами и барахлом, предъявляя удостоверения
с гербовой печатью о том, что предъявители сего едут по сбору пожертвований в пользу сгоревшей деревни или села. Некоторые из них покупали особые сани,
с обожженными концами оглоблей, уверяя, что они только сани и успели вырвать из огня.
— Сегодня сообщили в редакцию, что они арестованы. Я ездил проверить известие: оба эти князя никакие не князья, они оказались атаманами шайки бандитов, и
деньги, которые проигрывали, они привезли
с последнего разбоя в Туркестане. Они напали на почту, шайка их перебила конвой, а они собственноручно зарезали почтовых чиновников, взяли ценности и триста тысяч новенькими бумажками, пересылавшимися в казначейство. Оба они отправлены в Ташкент, где их ждет виселица.
— Да ведь ваши шубы сгорят! — оправдывается швейцар. Саркуша рассовывает по карманам
деньги, схватывает со стола лоток карт и
с хохотом швыряет в угол.
В письме к П. В. Нащокину А.
С. Пушкин 20 января 1835 года пишет: «Пугачев сделался добрым, исправным плательщиком оброка… Емелька Пугачев оброчный мой мужик…
Денег он мне принес довольно, но как около двух лет жил я в долг, то ничего и не остается у меня за пазухой и все идет на расплату».
Он бросал
деньги направо и налево, никому ни в чем не отказывал, особенно учащейся молодежи, держал на Тверской, на углу Чернышевского переулка, рядом
с генерал-губернаторским домом магазинчик виноградных вин из своих великолепных крымских виноградников «Новый Свет» и продавал в розницу чистое, натуральное вино по двадцать пять копеек за бутылку.
У братьев жизнь была рассчитана по дням, часам и минутам. Они были почти однолетки, один брюнет
с темной окладистой бородкой, другой посветлее и
с проседью. Старший давал
деньги в рост за огромные проценты. В суде было дело Никифорова и Федора Стрельцова, обвиняемого первым в лихоимстве: брал по сорок процентов!
Передо мной счет трактира Тестова в тридцать шесть рублей
с погашенной маркой и распиской в получении
денег и подписями: «В. Долматов и О. Григорович». Число — 25 мая. Год не поставлен, но, кажется, 1897-й или 1898-й. Проездом из Петербурга зашли ко мне мой старый товарищ по сцене В. П. Долматов и его друг О. П. Григорович, известный инженер, москвич. Мы пошли к Тестову пообедать по-московски. В левой зале нас встречает патриарх половых, справивший сорокалетний юбилей, Кузьма Павлович.
Потом «фрачники» появились в загородных ресторанах. Расчеты
с буфетом производились марками. Каждый из половых получал утром из кассы на 25 рублей медных марок, от 3 рублей до 5 копеек штука, и, передавая заказ гостя, вносил их за кушанье, а затем обменивал марки на
деньги, полученные от гостя.
С пьяных получать
деньги было прямо-таки подвигом, полчаса держит и ругается пьяный посетитель, пока ему протолкуешь.
Только после смерти Карташева выяснилось, как он жил: в его комнатах, покрытых слоями пыли, в мебели, за обоями, в отдушинах, найдены были пачки серий, кредиток, векселей. Главные же капиталы хранились в огромной печи, к которой было прилажено нечто вроде гильотины: заберется вор — пополам его перерубит. В подвалах стояли железные сундуки, где вместе
с огромными суммами
денег хранились груды огрызков сэкономленного сахара, стащенные со столов куски хлеба, баранки, веревочки и грязное белье.
Первые три недели актеры поблещут подарками, а там начинают линять: портсигары на столе не лежат, часы не вынимаются, а там уже пиджаки плотно застегиваются, потому что и последнее украшение — цепочка
с брелоками — уходит вслед за часами в ссудную кассу. А затем туда же следует и гардероб, за который плачены большие
деньги, собранные трудовыми грошами.
Ведь большинство попадало в «яму» из-за самодурства богатеев-кредиторов, озлобившихся на должника за то, что он не уплатил, а на себя за то, что в дураках остался и потерял
деньги. Или для того, чтобы убрать
с дороги мешающего конкурента.
Владелец дома, отставной штабс-капитан Дм. Л. Олсуфьев, ничего общего
с графом Олсуфьевым не имеющий, здесь не жил, а управлял домом бывший дворник, закадычный друг Карасева, который получал и
с него и
с квартирантов, содержателей торговых заведений, огромные
деньги.