Неточные совпадения
Он считался даже у беглых каторжников справедливым, и поэтому только не
был убит, хотя бит и ранен при арестах бывал не раз. Но не со злобы его ранили, а только спасая свою шкуру. Всякий свое дело
делал: один ловил и держал, а другой скрывался и бежал.
Я, конечно,
был очень рад
сделать это для Глеба Ивановича, и мы в восьмом часу вечера (это
было в октябре) подъехали к Солянке. Оставив извозчика, пешком пошли по грязной площади, окутанной осенним туманом, сквозь который мерцали тусклые окна трактиров и фонарики торговок-обжорок. Мы остановились на минутку около торговок, к которым подбегали полураздетые оборванцы, покупали зловонную пищу, причем непременно ругались из-за копейки или куска прибавки, и, съев, убегали в ночлежные дома.
Рядом с «писучей» ночлежкой
была квартира «подшибал». В старое время типографщики наживали на подшибалах большие деньги. Да еще говорили, что благодеяние
делают: «Куда ему, голому да босому, деваться! Что ни дай — все пропьет!»
Сделав круг, Рябчик
был уже около и что-то опустил в карман пальто Смолина.
Любил рано приходить на Сухаревку и Владимир Егорович Шмаровин. Он считался знатоком живописи и поповского [Фарфоровый завод Попова.] фарфора. Он покупал иногда серебряные чарочки, из которых мы
пили на его «средах», покупал старинные дешевые медные, бронзовые серьги. Он прекрасно знал старину, и его обмануть
было нельзя, хотя подделок фарфора
было много, особенно поповского.
Делали это за границей, откуда приезжали агенты и привозили товар.
Трактир Полякова продолжал процветать, пока не разогнали Шиповку. Но это
сделала не полиция. Дом после смерти слишком человеколюбивого генерала Шилова приобрело императорское человеколюбивое общество и весьма не человеколюбиво принялось оно за старинных вольных квартирантов. Все силы полиции и войска, которые
были вызваны в помощь ей,
были поставлены для осады неприступной крепости. Старики, помнящие эту ночь, рассказывали так...
Раз в неделю хозяйки кое-как моют и убирают свою квартиру или
делают вид, что убирают, — квартиры загрязнены до невозможности, и их не отмоешь. Но
есть хозяйки, которые никогда или, за редким исключением, не больше двух раз в году убирают свои квартиры, населенные ворами, пьяницами и проститутками.
Еще в екатерининские времена она
была заключена в подземную трубу: набили свай в русло речки, перекрыли каменным сводом, положили деревянный пол, устроили стоки уличных вод через спускные колодцы и
сделали подземную клоаку под улицами.
С ним, уже во время работ, я спускался второй раз в Неглинку около Малого театра, где канал
делает поворот и где русло
было так забито разной нечистью, что вода едва проходила сверху узкой струйкой: здесь и
была главная причина наводнений.
И до сих пор
есть еще в Москве в живых люди, помнящие обед 17 сентября, первые именины жены после свадьбы. К обеду собралась вся знать, административная и купеческая. Перед обедом гости
были приглашены в зал посмотреть подарок, который муж
сделал своей молодой жене. Внесли огромный ящик сажени две длины, рабочие сорвали покрышку. Хлудов с топором в руках сам старался вместе с ними. Отбили крышку, перевернули его дном кверху и подняли. Из ящика вывалился… огромный крокодил.
Здесь он принимал богачей, нуждавшихся в деньгах, учитывал векселя на громадные суммы под большие проценты и
делал это легко, но в мелочах
был скуп невероятно.
Ну вот, я и удумал, да так уж и начал
делать: дам приказчику три копейки и скажу: «Вот тебе три копейки, добавь свои две, пойди в трактир, закажи чайку и
пей в свое удовольствие, сколько хочешь».
В его большой мастерской
было место всем. Приезжает какой-нибудь живописец из провинции и живет у него, конечно, ничего не
делая, пока место найдет,
пьет,
ест.
Там, где в болоте по ночам раздавалось кваканье лягушек и неслись вопли ограбленных завсегдатаями трактира, засверкали огнями окна дворца обжорства, перед которым стояли день и ночь дорогие дворянские запряжки, иногда еще с выездными лакеями в ливреях. Все на французский манер в угоду требовательным клиентам
сделал Оливье — только одно русское оставил: в ресторане не
было фрачных лакеев, а служили московские половые, сверкавшие рубашками голландского полотна и шелковыми поясами.
И сразу успех неслыханный. Дворянство так и хлынуло в новый французский ресторан, где, кроме общих зал и кабинетов,
был белый колонный зал, в котором можно
было заказывать такие же обеды, какие
делал Оливье в особняках у вельмож. На эти обеды также выписывались деликатесы из-за границы и лучшие вина с удостоверением, что этот коньяк из подвалов дворца Людовика XVI, и с надписью «Трианон».
— Нет, вы видели подвальную, ее мы уже сломали, а под ней еще
была, самая страшная: в одном ее отделении картошка и дрова лежали, а другая половина
была наглухо замурована… Мы и сами не знали, что там помещение
есть. Пролом
сделали, и наткнулись мы на дубовую, железом кованную дверь. Насилу сломали, а за дверью — скелет человеческий… Как сорвали дверь — как загремит, как цепи звякнули… Кости похоронили. Полиция приходила, а пристав и цепи унес куда-то.
Часа три мы пробыли здесь с Богатовым, пока он
сделал прекрасную зарисовку, причем десятник дал нам точные промеры подземелья. Ужасный каменный мешок, где
был найден скелет, имел два аршина два вершка вышины, ширины — тоже два аршина два вершка, а глубины в одном месте, где ниша, — двадцать вершков, а в другом — тринадцать. Для чего
была сделана эта ниша, так мы и не догадались.
Правой рукой его в служебных делах
был начальник секретного отделения канцелярии генерал-губернатора П. М. Хотинский — вечная московская «притча во языцех». Через него можно
было умелому и денежному человеку
сделать все.
Во-первых, он при заказе никогда не посылал завали арестантам, а всегда свежие калачи и сайки; во-вторых, у него велся особый счет, по которому видно
было, сколько барыша давали эти заказы на подаяние, и этот барыш он целиком отвозил сам в тюрьму и жертвовал на улучшение пищи больным арестантам. И
делал все это он «очень просто», не ради выгод или медальных и мундирных отличий благотворительных учреждений.
— До сих пор одна из них, — рассказывал мне автор дневника и очевидец, — она уж и тогда-то не молода
была, теперь совсем старуха, я ей накладку каждое воскресенье
делаю, — каждый раз в своем блудуаре со смехом про этот вечер говорит… «Да уж забыть пора», — как-то заметил я ей. «И што ты… Про хорошее лишний раз вспомнить приятно!»
С десяти утра садился за работу —
делать парики, вшивая по одному волосу: в день
был урок
сделать в три пробора 30 полос.
Через минуту его магазин
был полон спасавшимися. Раненым
делали перевязку в задней комнате дочь и жена Л. Голицына, а сам он откупоривал бутылку за бутылкой дорогие вина и всех угощал.
Полиция
сделала засаду. Во дворе
были задержаны два оборванца, и в одном из них квартальный узнал своего «крестника», которого он не раз порол по заказу княгининого управляющего.
Заказать такие сапоги
было событием: они стоили тринадцать рублей. Носили их подолгу, а потом
делали к ним головки, а опорки чинились и донашивались в бане.
Эту операцию
делали тоже в «мыльнях», но здесь мальчика с тазом не
было, и кровь спускали прямо на пол.
— Первое — это надо Сандуновские бани
сделать такими, каких Москва еще не видела и не увидит. Вместо развалюхи построим дворец для бань,
сделаем все по последнему слову науки, и чем больше вложим денег, тем больше
будем получать доходов, а Хлудовых сведем на нет. О наших банях заговорит печать, и ты — знаменитость!
— Что? Московским архитекторам строить бани? А почему Хлудовы этого не
сделали? Почему они выписали из Вены строителя… Эйбушиц, кажется? А он вовсе не из крупных архитекторов… Там
есть знаменитости покрупней. С московскими архитекторами я и работать не
буду. Надо создать нечто новое, великое, слить Восток и Запад в этом дворце!..
Неизменными посетителями этого трактира
были все московские сибиряки. Повар, специально выписанный Лопашовым из Сибири,
делал пельмени и строганину. И вот как-то в восьмидесятых годах съехались из Сибири золотопромышленники самые крупные и обедали по-сибирски у Лопашова в этой самой «избе», а на меню стояло: «Обед в стане Ермака Тимофеевича», и в нем значилось только две перемены: первое — закуска и второе-«сибирские пельмени».
А. Т. Зверев имел два трактира — один в Гавриковом переулке «Хлебная биржа». Там заседали оптовики-миллионеры, державшие в руках все хлебное дело, и там делались все крупные сделки за чайком. Это
был самый тихий трактир. Даже голосов не слышно. Солидные купцы
делают сделки с уха на ухо, разве иногда прозвучит...
— Ну-к што ж. А ты напиши, как у Гоголя, только измени малость, по-другому все поставь да поменьше
сделай, в листовку. И всякому интересно, что Тарас Бульба, а ни какой не другой. И всякому лестно
будет, какая, мол, это новая такая Бульба! Тут, брат, важно заглавие, а содержание — наплевать, все равно прочтут, коли деньги заплачены. И за контрафакцию не привлекут, и все-таки Бульба — он Бульба и
есть, а слова-то другие.