На «субботах» и «средах» бывала почти
одна и та же публика. На «субботах» пили и ели под звуки бубна, а на «средах» пили из «кубка Большого орла» под звуки гимна «среды», состоявшего из одной строчки — «Недурно пущено», на музыку «Та-ра-ра-бум-бия».
Я помню одно необычайно сухое лето в половине восьмидесятых годов, когда в один день было четырнадцать пожаров, из которых два — сбор всех частей. Горели Зарядье и Рогожская почти в
одно и то же время… А кругом мелкие пожары…
Неточные совпадения
Зашли в
одну из ночлежек третьего этажа. Там
та же история: отворилось окно,
и мелькнувшая фигура исчезла в воздухе. Эту ночлежку Болдоха еще не успел предупредить.
В другой
та же история, в третьей — на столе полштофа вина, куски хлеба
и огурцы —
и ни
одного жильца.
Был такой перед японской войной толстый штабс-капитан, произведенный лихачами от Страстного сперва в полковника, а потом лихачами от «Эрмитажа» в «вась-сиясь», хотя на погонах имелись все
те же штабс-капитанские четыре звездочки
и одна полоска.
Рядом с воротами стояло низенькое каменное здание без окон, с
одной дверью на двор. Это — морг. Его звали «часовня». Он редко пустовал.
То и дело сюда привозили трупы, поднятые на улице, или жертвы преступлений. Их отправляли для судебно-медицинского вскрытия в анатомический театр или, по заключению судебных властей, отдавали родственникам для похорон. Бесприютных
и беспаспортных отпевали тут
же и везли на дрогах, в дощатых гробах на кладбище.
Эстрада в столовой — это единственное место, куда пропускаются женщины,
и то только в хоре. В самый
же клуб, согласно с основания клуба установленным правилам, ни
одна женщина не допускалась никогда. Даже полы мыли мужчины.
Почти полвека стояла зрячая Фемида, а может быть,
и до сего времени уцелела как памятник старины в
том же виде. Никто не обращал внимания на нее, а когда
один газетный репортер написал об этом заметку в либеральную газету «Русские ведомости»,
то она напечатана не была.
Вода, жар
и пар одинаковые, только обстановка иная. Бани как бани! Мочалка — тринадцать, мыло по
одной копейке. Многие из них
и теперь стоят, как были,
и в
тех же домах, как
и в конце прошлого века, только публика в них другая, да старых хозяев, содержателей бань, нет,
и память о них скоро совсем пропадет, потому что рассказывать о них некому.
Стародум. В одном. Отец мой непрестанно мне твердил
одно и то же: имей сердце, имей душу, и будешь человек во всякое время. На все прочее мода: на умы мода, на знания мода, как на пряжки, на пуговицы.
После помазания больному стало вдруг гораздо лучше. Он не кашлял ни разу в продолжение часа, улыбался, целовал руку Кити, со слезами благодаря ее, и говорил, что ему хорошо, нигде не больно и что он чувствует аппетит и силу. Он даже сам поднялся, когда ему принесли суп, и попросил еще котлету. Как ни безнадежен он был, как ни очевидно было при взгляде на него, что он не может выздороветь, Левин и Кити находились этот час в
одном и том же счастливом и робком, как бы не ошибиться, возбуждении.
— Поверь мне, аллах для всех племен
один и тот же, и если он мне позволяет любить тебя, отчего же запретит тебе платить мне взаимностью?
Неточные совпадения
Городничий.
И не рад, что напоил. Ну что, если хоть
одна половина из
того, что он говорил, правда? (Задумывается.)Да как
же и не быть правде? Подгулявши, человек все несет наружу: что на сердце,
то и на языке. Конечно, прилгнул немного; да ведь не прилгнувши не говорится никакая речь. С министрами играет
и во дворец ездит… Так вот, право, чем больше думаешь… черт его знает, не знаешь, что
и делается в голове; просто как будто или стоишь на какой-нибудь колокольне, или тебя хотят повесить.
И в
ту же минуту по улицам курьеры, курьеры, курьеры… можете представить себе, тридцать пять тысяч
одних курьеров!
Стародум(
один). Он, конечно, пишет ко мне о
том же, о чем в Москве сделал предложение. Я не знаю Милона; но когда дядя его мой истинный друг, когда вся публика считает его честным
и достойным человеком… Если свободно ее сердце…
Правдин. Когда
же у вас могут быть счастливы
одни только скоты,
то жене вашей от них
и от вас будет худой покой.
В
одной из приволжских губерний градоначальник был роста трех аршин с вершком,
и что
же? — прибыл в
тот город малого роста ревизор, вознегодовал, повел подкопы
и достиг
того, что сего, впрочем, достойного человека предали суду.