Неточные совпадения
Привожу
слова пушкинского Пимена, но я его несравненно богаче:
на пестром фоне хорошо знакомого мне прошлого, где уже умирающего, где окончательно исчезнувшего, я вижу растущую не по дням, а по часам новую Москву. Она ширится, стремится вверх и вниз, в неведомую доселе стратосферу и в подземные глубины метро, освещенные электричеством, сверкающие мрамором чудесных зал.
Словом, это был не кто иной, как знаменитый П. Г. Зайчневский, тайно пробравшийся из места ссылки
на несколько дней в Москву.
За десятки лет все его огромные средства были потрачены
на этот музей, закрытый для публики и составлявший в полном смысле этого
слова жизнь для своего старика владельца, забывавшего весь мир ради какой-нибудь «новенькой старинной штучки» и никогда не отступившего, чтобы не приобрести ее.
Они ни с кем не сближаются и среди самого широкого разгула, самого сильного опьянения никогда не скажут своего имени, ни одним
словом не намекнут ни
на что былое.
Его окружали, щупали сукно, смеялись и стояли все
на рубле, и каждый бросал свое едкое
слово...
На одно
слово десять в ответ, да еще родителей до прабабушки помянут.
Конечно, от этого страдал больше всего небогатый люд, а надуть покупателя благодаря «зазывалам» было легко.
На последние деньги купит он сапоги, наденет, пройдет две-три улицы по лужам в дождливую погоду — глядь, подошва отстала и вместо кожи бумага из сапога торчит. Он обратно в лавку… «Зазывалы» уж узнали зачем и
на его жалобы закидают
словами и его же выставят мошенником: пришел, мол, халтуру сорвать, купил
на базаре сапоги, а лезешь к нам…
Взбрело в голову первое попавшееся
слово, и сейчас его
на французское.
Попугай или автомат
на сцене, а нужные
слова за него говорят за кулисами.
По этому магическому
слову калитка отворилась, со двора пахнуло зловонием, и мы прошли мимо дворника в тулупе, с громадной дубиной в руках,
на крыльцо флигеля и очутились в сенях.
Умчались к «Яру» подвыпившие за обедом любители «клубнички», картежники перебирались в игорные залы, а за «обжорным» столом в ярко освещенной столовой продолжали заседать гурманы, вернувшиеся после отдыха
на мягких диванах и креслах гостиной, придумывали и обдумывали разные заковыристые блюда
на ужин, а накрахмаленный повар в белом колпаке делал свои замечания и нередко одним
словом разбивал кулинарные фантазии, не считаясь с тем, что за столом сидела сплоченная компания именитого московского купечества.
Тогда Черняев приехал в Москву к Хлудову, последний устроил ему и себе в канцелярии генерал-губернатора заграничный паспорт, и
на лихой тройке, никому не говоря ни
слова, они вдвоем укатили из Москвы — до границ еще распоряжение о невыпуске Черняева из России не дошло.
Братья Ляпины — старики, почти одногодки. Старший — Михаил Иллиодорович — толстый, обрюзгший, малоподвижный, с желтоватым лицом,
на котором, выражаясь
словами Аркашки Счастливцева, вместо волос «какие-то перья растут».
На них лучшие картины получали денежные премии и прекрасно раскупались. Во время зимнего сезона общество устраивало «пятницы»,
на которые по вечерам собирались художники, ставилась натура, и они, «уставя брады свои» в пюпитры, молчаливо и сосредоточенно рисовали, попивая чай и перекидываясь между собой редкими
словами.
Понемногу
на место вымиравших помещиков номера заселялись новыми жильцами, и всегда
на долгие годы. Здесь много лет жили писатель С. Н. Филиппов и доктор Добров, жили актеры-москвичи,
словом, спокойные, небогатые люди, любившие уют и тишину.
На другой день вся Москва только и говорила об этом дьявольском поезде. А через несколько дней брандмайор полковник Потехин получил предписание, заканчивавшееся
словами: «…строжайше воспрещаю употреблять пожарных в театрах и других неподходящих местах. Полковник Арапов».
Меня, старого москвича и, главное, старого пожарного, резануло это
слово. Москва, любовавшаяся своим знаменитым пожарным обозом — сперва
на красавцах лошадях, подобранных по мастям, а потом бесшумными автомобилями, сверкающими медными шлемами, — с гордостью говорила...
В Москве с давних пор это
слово было ходовым, но имело совсем другое значение: так назывались особого рода нищие, являвшиеся в Москву
на зимний сезон вместе со своими господами, владельцами богатых поместий. Помещики приезжали в столицу проживать свои доходы с имений, а их крепостные — добывать деньги, часть которых шла
на оброк, в господские карманы.
Начал торговать сперва вразнос, потом по местам, а там и фабрику открыл. Стали эти конфеты называться «ландрин» —
слово показалось французским… ландрин да ландрин! А он сам новгородский мужик и фамилию получил от речки Ландры,
на которой его деревня стоит.
«Играющие» тогда уже стало обычным
словом, чуть ли не характеризующим сословие, цех, дающий, так сказать, право жительства в Москве. То и дело полиции при арестах приходилось довольствоваться ответами
на вопрос о роде занятий одним
словом: «играющий».
А в
слове «невеста» он «не» всегда писал отдельно. Когда ему указали
на эти грамматические ошибки, он сказал...
Поднимаешься
на пролет лестницы — дверь в Музей, в первую комнату, бывшую приемную. Теперь ее название: «Пугачевщина».
Слово, впервые упомянутое в печати Пушкиным. А дальше за этой комнатой уже самый Музей с большим бюстом первого русского революционера — Радищева.
Становилось шумнее. Запивая редкостные яства дорогими винами, гости пораспустились. После тостов, сопровождавшихся тушами оркестра, вдруг какой-то подгулявший гость встал и потребовал
слова. Елисеев взглянул, сделал нервное движение, нагнулся к архиерею и шепнул что-то
на ухо. Архиерей мигнул сидевшему
на конце стола протодьякону, не спускавшему глаз со своего владыки.
И по себе сужу: проработал я полвека московским хроникером и бытописателем, а мне и
на ум не приходило хоть
словом обмолвиться о банях, хотя я знал немало о них, знал бытовые особенности отдельных бань; встречался там с интереснейшими москвичами всех слоев, которых не раз описывал при другой обстановке. А ведь в Москве было шестьдесят самых разнохарактерных, каждая по-своему, бань, и, кроме того, все они имели постоянное население, свое собственное, сознававшее себя настоящими москвичами.
Даже в моей первой книге о «Москве и москвичах» я ни разу и нигде
словом не обмолвился и никогда бы не вспомнил ни их, ни ту обстановку, в которой жили банщики, если бы один добрый человек меня носом не ткнул, как говорится, и не напомнил мне одно
слово, слышанное мною где-то в глухой деревушке не то бывшего Зарайского, не то бывшего Коломенского уезда; помню одно лишь, что деревня была вблизи Оки, куда я часто в восьмидесятых годах ездил
на охоту.
Измученные непосильной работой и побоями, не видя вблизи себя товарищей по возрасту, не слыша ласкового
слова, они бежали в свои деревни, где иногда оставались, а если родители возвращали их хозяину, то они зачастую бежали
на Хитров, попадали в воровские шайки сверстников и через трущобы и тюрьмы нередко кончали каторгой.
— Первое — это надо Сандуновские бани сделать такими, каких Москва еще не видела и не увидит. Вместо развалюхи построим дворец для бань, сделаем все по последнему
слову науки, и чем больше вложим денег, тем больше будем получать доходов, а Хлудовых сведем
на нет. О наших банях заговорит печать, и ты — знаменитость!
И
на несчастье, из другой двери в это время входил Селедкин. Он не видел генерала, а только слышал
слово «селедку».
Был в трактире у «Арсентьича» половой, который не выносил
слова «лимон». Говорят, что когда-то он украл
на складе мешок лимонов, загулял у девочек, а они мешок развязали и вместо лимонов насыпали гнилого картофеля.
К Бубнову переходили после делового завтрака от Лопашова и «Арсентьича», если лишки за галстук перекладывали, а от Бубнова уже куда угодно, только не домой.
На неделю разгул бывал. Много было таких загуливающих типов. Один, например, пьет мрачно по трактирам и притонам, безобразничает и говорит только одно
слово...
И то и дело получают они телеграммы своих агентов из портовых городов о ценах
на хлеб. Иной поморщится, прочитав телеграмму, — убыток. Но
слово всегда было верно, назад не попятится. Хоть разорится, а
слово сдержит…
Впоследствии трактир Зверева был закрыт, а
на его месте находилась редакция «Русского
слова», тогда еще маленькой газетки.
Никто не ответил
на его
слова. Все испуганно замолчали и перешли
на другой разговор.
Неточные совпадения
Господа актеры особенно должны обратить внимание
на последнюю сцену. Последнее произнесенное
слово должно произвесть электрическое потрясение
на всех разом, вдруг. Вся группа должна переменить положение в один миг ока. Звук изумления должен вырваться у всех женщин разом, как будто из одной груди. От несоблюдения сих замечаний может исчезнуть весь эффект.
Ляпкин-Тяпкин, судья, человек, прочитавший пять или шесть книг, и потому несколько вольнодумен. Охотник большой
на догадки, и потому каждому
слову своему дает вес. Представляющий его должен всегда сохранять в лице своем значительную мину. Говорит басом с продолговатой растяжкой, хрипом и сапом — как старинные часы, которые прежде шипят, а потом уже бьют.
Городничий (с неудовольствием).А, не до
слов теперь! Знаете ли, что тот самый чиновник, которому вы жаловались, теперь женится
на моей дочери? Что? а? что теперь скажете? Теперь я вас… у!.. обманываете народ… Сделаешь подряд с казною,
на сто тысяч надуешь ее, поставивши гнилого сукна, да потом пожертвуешь двадцать аршин, да и давай тебе еще награду за это? Да если б знали, так бы тебе… И брюхо сует вперед: он купец; его не тронь. «Мы, говорит, и дворянам не уступим». Да дворянин… ах ты, рожа!
Хлестаков, молодой человек лет двадцати трех, тоненький, худенький; несколько приглуповат и, как говорят, без царя в голове, — один из тех людей, которых в канцеляриях называют пустейшими. Говорит и действует без всякого соображения. Он не в состоянии остановить постоянного внимания
на какой-нибудь мысли. Речь его отрывиста, и
слова вылетают из уст его совершенно неожиданно. Чем более исполняющий эту роль покажет чистосердечия и простоты, тем более он выиграет. Одет по моде.
Анна Андреевна. Перестань, ты ничего не знаешь и не в свое дело не мешайся! «Я, Анна Андреевна, изумляюсь…» В таких лестных рассыпался
словах… И когда я хотела сказать: «Мы никак не смеем надеяться
на такую честь», — он вдруг упал
на колени и таким самым благороднейшим образом: «Анна Андреевна, не сделайте меня несчастнейшим! согласитесь отвечать моим чувствам, не то я смертью окончу жизнь свою».