А до него Лубянская площадь заменяла собой и извозчичий двор: между домом Мосолова и фонтаном — биржа извозчичьих карет, между фонтаном и домом Шилова — биржа ломовых, а вдоль всего тротуара от Мясницкой до Большой Лубянки — сплошная вереница легковых извозчиков, толкущихся около лошадей. В те времена не требовалось, чтобы извозчики обязательно сидели на козлах.
Лошади стоят с надетыми торбами, разнузданные, и кормятся.
Неточные совпадения
У Ильинских ворот он указал на широкую площадь. На ней
стояли десятки линеек с облезлыми крупными
лошадьми. Оборванные кучера и хозяева линеек суетились. Кто торговался с нанимателями, кто усаживал пассажиров: в Останкино, за Крестовскую заставу, в Петровский парк, куда линейки совершали правильные рейсы. Одну линейку занимал синодальный хор, певчие переругивались басами и дискантами на всю площадь.
Бывали здесь богатые купеческие свадьбы, когда около дома
стояли чудные запряжки; бывали и небогатые, когда
стояли вдоль бульвара кареты, вроде театральных, на клячах которых в обыкновенное время возили актеров императорских театров на спектакли и репетиции. У этих карет иногда проваливалось дно, и ехавшие бежали по мостовой, вопя о спасении… Впрочем, это было безопасно, потому что заморенные
лошади еле двигались… Такой случай в восьмидесятых годах был на Петровке и закончился полицейским протоколом.
Впереди всех
стояла в дни свадебных балов белая, золоченая, вся в стеклах свадебная карета, в которой привозили жениха и невесту из церкви на свадебный пир: на паре крупных
лошадей в белоснежной сбруе, под голубой, если невеста блондинка, и под розовой, если невеста брюнетка, шелковой сеткой. Жених во фраке и белом галстуке и невеста, вся в белом, с венком флердоранжа и с вуалью на голове, были на виду прохожих.
Только раз в неделю, в воскресенье, слуги сводили старуху по беломраморной лестнице и усаживали в запряженную шестеркой старых рысаков карету, которой правил старик кучер, а на запятках
стояли два ветхих лакея в шитых ливреях, и на левой
лошади передней пары мотался верхом форейтор, из конюшенных «мальчиков», тоже лет шестидесяти.
Конюхи из трактира к началу бегов отвозили хозяев в полтиничные места беговой беседки, тогда еще деревянной, а сами,
стоя на шарабанах, смотрели через забор на бега, знали каждую
лошадь, обсуждали шансы выигрыша и даже играли в тотализатор, складываясь по двугривенному — тогда еще тотализатор был рублевый.
Владелец заложенных у него
лошадей разорился, часть
лошадей перешла к другим кредиторам, две остались за долг Стрельцову. Наездник, у которого
стояли лошади, предложил ему оставить их за собой и самому ездить на них на призы.
Извозчик в трактире и питается и согревается. Другого отдыха, другой еды у него нет. Жизнь всухомятку. Чай да требуха с огурцами. Изредка стакан водки, но никогда — пьянства. Раза два в день, а в мороз и три, питается и погреется зимой или высушит на себе мокрое платье осенью, и все это удовольствие
стоит ему шестнадцать копеек: пять копеек чай, на гривенник снеди до отвала, а копейку дворнику за то, что
лошадь напоит да у колоды приглядит.
Под ним на возвышении
стояла скамья, а на ней сидел, спиной к
лошади, прикованный железной цепью к столбу, в черном халате и такой же бескозырке, осужденный преступник.
Он объявил, что за полтора пиастра в сутки дает комнату со столом, то есть с завтраком, обедом, ужином; что он содержит также и экипажи; что коляска и пара
лошадей стоят в день два пиастра с половиной, а за полдня пиастр с четвертью; что завтракают у него в десять часов, обедают в четыре, а чай пьют и ужинают в восемь.
Неточные совпадения
— потому что, случится, поедешь куда-нибудь — фельдъегеря и адъютанты поскачут везде вперед: «
Лошадей!» И там на станциях никому не дадут, все дожидаются: все эти титулярные, капитаны, городничие, а ты себе и в ус не дуешь. Обедаешь где-нибудь у губернатора, а там —
стой, городничий! Хе, хе, хе! (Заливается и помирает со смеху.)Вот что, канальство, заманчиво!
Он был, как и всегда, спокоен и важен и сам держал за оба повода
лошадь,
стоя пред нею.
В бараке
стояло пять
лошадей по денникам, и Вронский знал, что тут же нынче должен быть приведен и
стоит его главный соперник, рыжий, пятивершковый Гладиатор Махотина.
Они знали, что он боялся всего, боялся ездить на фронтовой
лошади; но теперь, именно потому, что это было страшно, потому что люди ломали себе шеи и что у каждого препятствия
стояли доктор, лазаретная фура с нашитым крестом и сестрою милосердия, он решился скакать.
— Не нужно, — отвечал Англичанин. — Пожалуйста, не говорите громко.
Лошадь волнуется, — прибавил он, кивая головою на запертый денник, пред которым они
стояли и где слышалась перестановка ног по соломе.