Неточные совпадения
С
годами труба засорилась, ее никогда не чистили, и после каждого большого ливня вода заливала улицы, площади, нижние этажи
домов по Неглинному проезду.
В восьмидесятых
годах я был очевидцем такой сцены в
доме Ромейко.
Они ютились больше в «вагончике». Это был крошечный одноэтажный флигелек в глубине владения Румянцева. В первой половине восьмидесятых
годов там появилась и жила подолгу красавица, которую звали «княжна». Она исчезала на некоторое время из Хитровки, попадая за свою красоту то на содержание, то в «шикарный» публичный
дом, но всякий раз возвращалась в «вагончик» и пропивала все свои сбережения. В «Каторге» она распевала французские шансонетки, танцевала модный тогда танец качучу.
В адресной книге Москвы за 1826
год в списке домовладельцев значится: «Свиньин, Павел Петрович, статский советник, по Певческому переулку,
дом № 24, Мясницкой части, на углу Солянки».
Прошло сорок
лет, а у меня до сих пор еще мелькают перед глазами редкости этих четырех больших комнат его собственного
дома по Хлебному переулку.
Только с уничтожением толкучки в конце восьмидесятых
годов очистилась Старая площадь, и «Шипов
дом» принял сравнительно приличный вид.
За десятки
лет после левачевской перестройки снова грязь и густые нечистоты образовали пробку в повороте канала под Китайским проездом, около Малого театра. Во время войны наводнение было так сильно, что залило нижние жилые этажи
домов и торговые заведения, но никаких мер сонная хозяйка столицы — городская дума не принимала.
— Да так.
Года два назад написал я комедию. Туда, сюда — не берут. Я — к нему в театр. Не застаю. Иду на
дом. Он принимает меня в роскошном кабинете. Сидит важно, развалясь в кресле у письменного стола.
Купеческий клуб помещался в обширном
доме, принадлежавшем в екатерининские времена фельдмаршалу и московскому главнокомандующему графу Салтыкову и после наполеоновского нашествия перешедшем в семью дворян Мятлевых. У них-то и нанял его московский Купеческий клуб в сороковых
годах.
В другие дни недели купцы обедали у себя
дома, в Замоскворечье и на Таганке, где их ожидала супруга за самоваром и подавался обед, то постный, то скоромный, но всегда жирный — произведение старой кухарки, не любившей вносить новшества в меню, раз установленное ею много
лет назад.
Библиотека эта по завещанию поступила в музей. И старик Хлудов до седых волос вечера проводил по-молодому, ежедневно за лукулловскими ужинами в Купеческом клубе, пока в 1882
году не умер скоропостижно по пути из
дома в клуб. Он ходил обыкновенно в высоких сапогах, в длинном черном сюртуке и всегда в цилиндре.
На дворе огромного владения Ляпиных сзади особняка стояло большое каменное здание, служившее когда-то складом под товары, и его в конце семидесятых
годов Ляпины перестроили в жилой
дом, открыв здесь бесплатное общежитие для студентов университета и учеников Училища живописи и ваяния.
За Нарышкинским сквером, на углу Малой Дмитровки, против Страстного монастыря, в старинном барском
доме много
лет помещалось «Общество любителей художеств», которое здесь устраивало модные тогда «Периодические выставки».
Во дворе
дома Училища живописи во флигельке, где была скульптурная мастерская Волнухина, много
лет помещалась столовка, занимавшая две сводчатые комнаты, и в каждой комнате стояли чисто-начисто вымытые простые деревянные столы с горами нарезанного черного хлеба. Кругом на скамейках сидели обедавшие.
Через
год в зданиях «Эрмитажа» был торжественно открыт Моссоветом
Дом крестьянина.
В прежние
годы Охотный ряд был застроен с одной стороны старинными
домами, а с другой — длинным одноэтажным зданием под одной крышей, несмотря на то, что оно принадлежало десяткам владельцев. Из всех этих зданий только два
дома были жилыми:
дом, где гостиница «Континенталь», да стоящий рядом с ним трактир Егорова, знаменитый своими блинами. Остальное все лавки, вплоть до Тверской.
После революции лавки Охотного ряда были снесены начисто, и вместо них поднялось одиннадцатиэтажное здание гостиницы «Москва»; только и осталось от Охотного ряда, что два древних
дома на другой стороне площади. Сотни
лет стояли эти два
дома, покрытые грязью и мерзостью, пока комиссия по «Старой Москве» не обратила на них внимание, а Музейный отдел Главнауки не приступил к их реставрации.
И вместе с башней Троекуров начал строить свой
дом, рядом с
домом Голицына, чтобы «утереть ему нос», а материал, кстати, был под рукой — от Сухаревой башни. Проведал об этом Петр, назвал Троекурова казнокрадом, а все-таки в 1691
году рядом с
домом Голицына появились палаты, тоже в два этажа. Потом Троекуров прибавил еще третий этаж со сводами в две с половиной сажени, чего не было ни до него, ни после.
То же самое произошло и с
домом Троекурова. Род Троекуровых вымер в первой половине XVIII века, и
дом перешел к дворянам Соковниным, потом к Салтыковым, затем к Юрьевым, и, наконец, в 1817
году был куплен «Московским мещанским обществом», которое поступило с ним чисто по-мещански: сдало его под гостиницу «Лондон», которая вскоре превратилась в грязнейший извозчичий трактир, до самой революции служивший притоном шулеров, налетчиков, барышников и всякого уголовного люда.
В девяностых
годах прошлого столетия разбогатевшие страховые общества, у которых кассы ломились от денег, нашли выгодным обратить свои огромные капиталы в недвижимые собственности и стали скупать земли в Москве и строить на них доходные
дома. И вот на Лубянской площади, между Большой и Малой Лубянкой, вырос огромный
дом. Это
дом страхового общества «Россия», выстроенный на владении Н. С. Мосолова.
Мосолов умер в 1914
году. Он пожертвовал в музей драгоценную коллекцию гравюр и офортов, как своей работы, так и иностранных художников. Его тургеневскую фигуру помнят старые москвичи, но редко кто удостаивался бывать у него. Целые дни он проводил в своем
доме за работой, а иногда отдыхал с трубкой на длиннейшем черешневом чубуке у окна, выходившего во двор, где помещался в восьмидесятых
годах гастрономический магазин Генералова.
В соседнем флигеле
дома Мосолова помещался трактир Гусенкова, а во втором и третьем этажах — меблированные комнаты. Во втором этаже номеров было около двадцати, а в верхнем — немного меньше. В первый раз я побывал в них в 1881
году, у актера А. Д. Казакова.
Мосолов, сам тамбовский помещик, сдал
дом под номера какому-то земляку-предпринимателю, который умер в конце восьмидесятых
годов, но и его преемник продолжал хранить традиции первого.
Рядом с
домом Мосолова, на земле, принадлежавшей Консистории, [Консистория — зал собрания (лат.). В дореволюционной России коллегиальный совет, подчиненный архиерею.] был простонародный трактир «Углич». Трактир извозчичий, хотя у него не было двора, где обыкновенно кормятся лошади, пока их владельцы пьют чай. Но в то время в Москве была «простота», которую вывел в половине девяностых
годов обер-полицмейстер Власовский.
Прошло со времени этой записи больше двадцати
лет. Уже в начале этого столетия возвращаюсь я по Мясницкой с Курского вокзала домой из продолжительной поездки — и вдруг вижу:
дома нет, лишь груда камня и мусора. Работают каменщики, разрушают фундамент. Я соскочил с извозчика и прямо к ним. Оказывается, новый
дом строить хотят.
В начале девяностых
годов это огромное дело прекратилось, владения Ромейко купил сибирский богатей Н. Д. Стахеев и выстроил на месте сломанного трактира большой
дом, который потом проиграл в карты.
Полтораста
лет стоит на Тверской
дом, в котором помещается теперь Моссовет.
Выстроил его в 1782
году, по проекту знаменитого архитектора Казакова, граф Чернышев, московский генерал-губернатор, и с той поры
дом этот вплоть до революции был бессменно генерал-губернаторским
домом.
В этом
доме происходили торжественные приемы и блестящие балы, устраивать которые особенно любил в восьмидесятых
годах князь В. А. Долгоруков, правивший столицей в патриархальном порядке.
В первый раз в жизни я услыхал это слово в конце первого
года империалистической войны, когда население нашего
дома, особенно надворных флигелей, увеличилось беженцами из Польши.
А Владимирка начинается за Рогожской, и поколениями видели рогожские обитатели по нескольку раз в
год эти ужасные шеренги, мимо их
домов проходившие. Видели детьми впервые, а потом седыми стариками и старухами все ту же картину, слышали...
Уже много
лет спустя его сын, продолжавший отцовское дело, воздвиг на месте двухэтажного
дома тот большой, что стоит теперь, и отделал его на заграничный манер, устроив в нем знаменитую некогда «филипповскую кофейную» с зеркальными окнами, мраморными столиками и лакеями в смокингах…
В этом дневнике, кстати сказать, попавшем в редакционную корзину, был описан первый «электрический» бал в Москве. Это было в половине восьмидесятых
годов. Первое электрическое освещение провели в купеческий
дом к молодой вдове-миллионерше, и первый бал с электрическим освещением был назначен у нее.
Когда в 1861
году нам дали волю, я ушел в Москву —
дома есть было нечего; попал к земляку дворнику, который определил меня к цирюльнику Артемову, на Сретенке в
доме Малюшина.
Были еще актерские номера на Большой Дмитровке, на Петровке, были номера при Китайских банях, на Неглинном, довольно грязные, а самыми дешевыми были меблирашки «Семеновна» на Сретенском бульваре, где в 1896
году выстроен огромный
дом страхового общества «Россия».
И весной 1898
года состоялось в ресторане «Эрмитаж» учредительное собрание, выработан был устав, а в октябре 1899
года, в
год столетия рождения Пушкина, открылся Литературно-художественный кружок в
доме графини Игнатьевой, на Воздвиженке.
Отыскали новое помещение, на Мясницкой. Это красивый
дом на углу Фуркасовского переулка. Еще при Петре I принадлежал он Касимовскому царевичу, потом Долгорукову, умершему в 1734
году в Березове в ссылке, затем Черткову, пожертвовавшему свою знаменитую библиотеку городу, и в конце концов купчиха Обидина купила его у князя Гагарина, наследника Чертковых, и сдала его под Кружок.
В прошлом столетии, в восьмидесятых
годах я встречался с людьми, помнившими рассказы этого старика масона, в былые времена тоже члена Английского клуба, который много рассказывал о
доме поэта М. М. Хераскова.
За сто
лет в этом
доме поэта Хераскова звучали речи масонов, закончившиеся их арестом.
В конце девяностых
годов была какая-то политическая демонстрация, во время которой от
дома генерал-губернатора расстреливали и разгоняли шашками жандармы толпу студентов и рабочих. При появлении демонстрации все магазины, конечно, на запор.
Дела клуба становились все хуже и хуже… и публика другая, и субботние обеды — парадных уже не стало — скучнее и малолюднее… Обеды накрывались на десять — пятнадцать человек. Последний парадный обед, которым блеснул клуб, был в 1913
году в 300-летие
дома Романовых.
Первый
дом назывался между своими людьми «Чебышевская крепость», или «Чебыши», а второй величали «Адом». Это — наследие нечаевских времен. Здесь в конце шестидесятых
годов была штаб-квартира, где жили студенты-нечаевцы и еще раньше собирались каракозовцы, члены кружка «Ад».
К началу учебного
года на воротах каждого
дома висели билетики — объявления о сдаче комнат внаймы. В половине августа эти билетики мало-помалу начинали исчезать.
Третий
дом на этой улице, не попавший в руки купечества, заканчивает правую сторону Большой Дмитровки, выходя и на бульвар. В конце XVIII века
дом этот выстроил ротмистр Талызин, а в 1818
году его вдова продала
дом Московскому университету. Ровно сто
лет, с 1818 по 1918
год, в нем помещалась университетская типография, где сто
лет печатались «Московские ведомости».
Продолжением этого сада до Путинковского проезда была в те времена грязная Сенная площадь, на которую выходил ряд
домов от Екатерининской больницы до Малой Дмитровки, а на другом ее конце, рядом со Страстным монастырем, был большой
дом С. П. Нарышкиной. В шестидесятых
годах Нарышкина купила Сенную площадь, рассадила на ней сад и подарила его городу, который и назвал это место Нарышкинским сквером.
Говоря об этом особняке, нельзя не вспомнить, что через
дом от него стоял особняк, имевший романтическую историю. Ранее он принадлежал капитану Кречетникову, у которого в 1849
году его купил титулярный советник А. В. Сухово-Кобылин.
В
доме князя Волконского много
лет жил его родственник, разбитый параличом граф Шувалов, крупный вельможа. Его часто вывозили в колясочке на Нарышкинский сквер.
После смерти Шувалова, в конце девяностых
годов, Волконский сдал свой
дом в аренду кондитеру Завьялову. На роскошном барском особняке появилась вывеска...
Так до 1917
года и служил этот
дом, переходя из рук в руки, от кондитера к кондитеру: от Завьялова к Бурдину, Феоктистову и другим.
Бывали здесь богатые купеческие свадьбы, когда около
дома стояли чудные запряжки; бывали и небогатые, когда стояли вдоль бульвара кареты, вроде театральных, на клячах которых в обыкновенное время возили актеров императорских театров на спектакли и репетиции. У этих карет иногда проваливалось дно, и ехавшие бежали по мостовой, вопя о спасении… Впрочем, это было безопасно, потому что заморенные лошади еле двигались… Такой случай в восьмидесятых
годах был на Петровке и закончился полицейским протоколом.