Неточные совпадения
—
Так. Повыдьте-ка отсюда, а мы поищем! — сказал мне Рудников, и,
когда за мной затворилась дверь, опять послышались крики.
С восьмидесятых годов,
когда в Москве начали выходить газеты и запестрели объявлениями колокольных заводов, Сухаревка перестала пускать небылицы, которые в те времена служили рекламой. А колоколозаводчик неукоснительно появлялся на Сухаревке и скупал «серебряный звон». За ним очень ухаживали старьевщики,
так как он был не из типов, искавших «на грош пятаков».
Ночь была непроглядная. Нигде ни одного фонаря,
так как по думскому календарю в те ночи,
когда должна светить луна, уличного освещения не полагалось, а эта ночь по календарю считалась лунной. А тут еще вдобавок туман. Он клубился над кустами, висел на деревьях, казавшихся от этого серыми призраками.
С каждой рюмкой компания оживлялась, чокались, пили, наливали друг другу, шумели, и один из ляпинцев, совершенно пьяный, начал даже очень громко «родителей поминать». Более трезвые товарищи его уговорили уйти, швейцар помог одеться, и «Атамоныч» побрел в свою «Ляпинку», благо это было близко. Еще человек шесть «тактично» выпроводили
таким же путем товарищи, а
когда все было съедено и выпито, гости понемногу стали уходить.
До образования ли, до наук ли
таким художникам было,
когда нет ни квартиры, ни платья,
когда из сапог пальцы смотрят, а штаны
такие, что приходится задом к стене поворачиваться.
Взять листового табаку махорки десять фунтов, немного его подсушить (взять простой горшок,
так называемый коломенский, и ступку деревянную) и этот табак класть в горшок и тереть, до тех пор тереть,
когда останется не больше четверти стакана корешков, которые очень трудно трутся;
когда весь табак перетрется, просеять его сквозь самое частое сито.
В ремешок игра простая: узкий кожаный ремешок свертывается в несколько оборотов в кружок, причем партнер, прежде чем распустится ремень, должен угадать середину, то есть поставить свой палец или гвоздь, или палочку
так, чтобы они,
когда ремень развернется, находились в центре образовавшегося круга, в петле. Но ремень складывается
так, что петли не оказывается.
Вот эти-то «имеющие приезд ко двору» заслуженные «болдохи» или «иваны» из «Шиповской крепости» и «волки» из «Сухого оврага» с Хитровки имели два входа — один общий с бульвара, а другой с Грачевки, где также исчезали незримо с тротуара, особенно
когда приходилось тащить узлы, что через зал все-таки как-то неудобно.
В конце прошлого столетия при канализационных работах наткнулись на один из
таких ходов под воротами этого дома,
когда уже «Ада» не было, а существовали лишь подвальные помещения (в одном из них помещалась спальня служащих трактира, освещавшаяся и днем керосиновыми лампами).
«Между прочим, после долгих требований ключа был отперт сарай, принадлежащий мяснику Ивану Кузьмину Леонову. Из сарая этого по двору сочилась кровавая жидкость от сложенных в нем нескольких сот гнилых шкур. Следующий сарай для уборки битого скота, принадлежащий братьям Андреевым, оказался чуть ли не хуже первого. Солонина вся в червях и т. п.
Когда отворили дверь — стаи крыс выскакивали из ящиков с мясной тухлятиной, грузно шлепались и исчезали в подполье!.. И
так везде… везде».
Так же Мальчик и амбар грачевский очистил… Стали к Грачеву обращаться соседи — и Мальчик начал отправляться на гастроли, выводить крыс в лавках. Вслед за Грачевым завели фокстерьеров и другие торговцы, чтобы охранять первосортные съестные припасы, которых особенно много скоплялось перед большими праздниками,
когда богатая Москва швырялась деньгами на праздничные подарки и обжорство.
«Горелые оглобли», — острили москвичи, но все-таки подавали.
Когда у ворот какого-нибудь дома в глухом переулке останавливались сани, ребятишки вбегали в дом и докладывали...
Когда новое помещение для азартной игры освободило большой двухсветный зал, в него были перенесены из верхних столовых ужины в свободные от собраний вечера. Здесь ужинали группами, и каждая имела свой стол. Особым почетом пользовался длинный стол, накрытый на двадцать приборов. Стол этот назывался «пивным»,
так как пиво было любимым напитком членов стола и на нем ставился бочонок с пивом. Кроме этого, стол имел еще два названия: «профессорский» и «директорский».
В
таком виде клуб влачил свое существование до начала 1918 года,
когда самый клуб захватило и использовало для своих нужд какое-то учреждение.
Еще есть и теперь в живых люди, помнящие «Татьянин день» в «Эрмитаже»,
когда В. А. Гольцева после его речи
так усиленно «качали», что сюртук его оказался разорванным пополам;
когда после Гольцева
так же энергично чествовали А. И. Чупрова и даже разбили ему очки, подбрасывая его к потолку, и как, тотчас после Чупрова, на стол вскочил косматый студент в красной рубахе и порыжелой тужурке, покрыл шум голосов неимоверным басом, сильно ударяя на «о», по-семинарски...
Бывали здесь богатые купеческие свадьбы,
когда около дома стояли чудные запряжки; бывали и небогатые,
когда стояли вдоль бульвара кареты, вроде театральных, на клячах которых в обыкновенное время возили актеров императорских театров на спектакли и репетиции. У этих карет иногда проваливалось дно, и ехавшие бежали по мостовой, вопя о спасении… Впрочем, это было безопасно, потому что заморенные лошади еле двигались…
Такой случай в восьмидесятых годах был на Петровке и закончился полицейским протоколом.
Так предложил и мне толстый кондитер Феоктистов,
когда я раздевался в промерзлой передней.
Только
когда вытряхнулись из мешка блестящие сапоги с калошами, на них
так и бросился малый с сияющим лицом, и расхохотался его дядя...
Когда появилось в печати «Путешествие в Арзрум», где Пушкин
так увлекательно описал тифлисские бани, Ламакина выписала из Тифлиса на пробу банщиков-татар, но они у коренных москвичей, любивших горячий полок и душистый березовый веник, особого успеха не имели, и их больше уже не выписывали. Зато наши банщики приняли совет Пушкина и завели для любителей полотняный пузырь для мыла и шерстяную рукавицу.
А что к Фирсанову попало — пиши пропало! Фирсанов давал деньги под большие, хорошие дома — и
так подведет, что уж дом обязательно очутится за ним. Много барских особняков и доходных домов сделалось его добычей. В то время,
когда А. П. Чехова держал за пуговицу Сергиенко, «Сандуны» были еще только в залоге у Фирсанова, а через год перешли к нему…
Лавчонка была крохотная,
так что старик гигант Алексей Ермилыч едва поворачивался в ней,
когда приходилось ему черпать из бочки ковши рассола или наливать из крана большую кружку квасу. То и другое стоило по копейке.
Вася, еще
когда служил со мной у Бренко, рассказывал, что в шестидесятых годах в Питере действительно существовал
такой клуб, что он сам бывал в нем и что он жил в доме в Эртелевом переулке, где бывали заседания этого клуба.
Этой чисто купеческой привычкой насмехаться и глумиться над беззащитными некоторые половые умело пользовались. Они притворялись оскорбленными и выуживали «на чай». Был
такой у Турина половой Иван Селедкин. Это была его настоящая фамилия, но он ругался,
когда его звали по фамилии, а не по имени. Не то, что по фамилии назовут, но даже в том случае, если гость прикажет подать селедку, он свирепствует...
Много
таких предметов для насмешек было, но иногда эти насмешки и горем отзывались.
Так, половой в трактире Лопашова, уже старик, действительно не любил,
когда ему с усмешкой заказывали поросенка. Это напоминало ему горький случай из его жизни.
Когда пошло увлечение модой и многие из трактиров стали называться «ресторанами» — даже «Арсентьич», перейдя в другие руки, стал именоваться в указателе официально «Старочеркасский ресторан», а публика шла все
так же в «трактир» к «Арсентьичу».
И
когда, к концу поста, у актеров иссякали средства, они питались только
такими расстегаями.
Объяснил я ему, что эти два домика в старину,
когда еще железных дорог не было, были заставами и назывались кордегардией, потому что в них стоял военный караул, а между зданиями был шлагбаум, и
так далее.
Неточные совпадения
Уж
когда торжество,
так торжество!
Городничий. Нет, черт возьми,
когда уж читать,
так читать! Читайте всё!
Городничий. Да, и тоже над каждой кроватью надписать по-латыни или на другом каком языке… это уж по вашей части, Христиан Иванович, — всякую болезнь:
когда кто заболел, которого дня и числа… Нехорошо, что у вас больные
такой крепкий табак курят, что всегда расчихаешься,
когда войдешь. Да и лучше, если б их было меньше: тотчас отнесут к дурному смотрению или к неискусству врача.
Анна Андреевна. Ну что ты? к чему? зачем? Что за ветреность
такая! Вдруг вбежала, как угорелая кошка. Ну что ты нашла
такого удивительного? Ну что тебе вздумалось? Право, как дитя какое-нибудь трехлетнее. Не похоже, не похоже, совершенно не похоже на то, чтобы ей было восемнадцать лет. Я не знаю,
когда ты будешь благоразумнее,
когда ты будешь вести себя, как прилично благовоспитанной девице;
когда ты будешь знать, что
такое хорошие правила и солидность в поступках.
Купцы. Ей-богу!
такого никто не запомнит городничего.
Так все и припрятываешь в лавке,
когда его завидишь. То есть, не то уж говоря, чтоб какую деликатность, всякую дрянь берет: чернослив
такой, что лет уже по семи лежит в бочке, что у меня сиделец не будет есть, а он целую горсть туда запустит. Именины его бывают на Антона, и уж, кажись, всего нанесешь, ни в чем не нуждается; нет, ему еще подавай: говорит, и на Онуфрия его именины. Что делать? и на Онуфрия несешь.