Неточные совпадения
Мой
друг Костя Чернов залаял по-собачьи; это он умел замечательно, а потом завыл по-волчьи. Мы его поддержали. Слышно было, как собаки гремят цепями
и бесятся.
Вдоль Садовой, со стороны Сухаревки, бешено мчатся одна за
другой две прекрасные одинаковые рыжие тройки в одинаковых новых коротеньких тележках. На той
и на
другой — разудалые ямщики, в шляпенках с павлиньими перьями, с гиканьем
и свистом машут кнутами. В каждой тройке по два одинаковых пассажира: слева жандарм в серой шинели, а справа молодой человек в штатском.
Он считался даже у беглых каторжников справедливым,
и поэтому только не был убит, хотя бит
и ранен при арестах бывал не раз. Но не со злобы его ранили, а только спасая свою шкуру. Всякий свое дело делал: один ловил
и держал, а
другой скрывался
и бежал.
С моим
другом, актером Васей Григорьевым, мы были в дождливый сентябрьский вечер у знакомых на Покровском бульваре. Часов в одиннадцать ночи собрались уходить,
и тут оказалось, что у Григорьева пропало с вешалки его летнее пальто. По следам оказалось, что вор влез в открытое окно, оделся
и вышел в дверь.
В дальнем углу отворилось окно,
и раздались один за
другим три громких удара, будто от проваливающейся железной крыши.
Забирают обходом мелкоту, беспаспортных, нищих
и административно высланных. На
другой же день их рассортируют: беспаспортных
и административных через пересыльную тюрьму отправят в места приписки, в ближайшие уезды, а они через неделю опять в Москве. Придут этапом в какой-нибудь Зарайск, отметятся в полиции
и в ту же ночь обратно. Нищие
и барышники все окажутся москвичами или из подгородных слобод,
и на
другой день они опять на Хитровке, за своим обычным делом впредь до нового обхода.
И запела на
другой голос...
Я выпил один за
другим два стаканчика, съел яйцо, а он все сидит
и смотрит.
Чище
других был дом Бунина, куда вход был не с площади, а с переулка. Здесь жило много постоянных хитрованцев, существовавших поденной работой вроде колки дров
и очистки снега, а женщины ходили на мытье полов, уборку, стирку как поденщицы.
Окна от грязи не пропускали света,
и только одно окно «шланбоя», с белой занавеской, было светлее
других.
На
другом углу Певческого переулка, тогда выходившего на огромный, пересеченный оврагами, заросший пустырь, постоянный притон бродяг, прозванный «вольным местом», как крепость, обнесенная забором, стоял большой дом со службами генерал-майора Николая Петровича Хитрова, владельца пустопорожнего «вольного места» вплоть до нынешних Яузского
и Покровского бульваров, тогда еще носивших одно название: «бульвар Белого города».
С одной стороны близ Хитровки — торговая Солянка с Опекунским советом, с
другой — Покровский бульвар
и прилегающие к нему переулки были заняты богатейшими особняками русского
и иностранного купечества.
На
другой день, придя в «Развлечение» просить аванс по случаю ограбления, рассказывал финал своего путешествия: огромный будочник, босой
и в одном белье, которому он назвался дворянином, выскочил из будки, повернул его к себе спиной
и гаркнул: «Всякая сволочь по ночам будет беспокоить!» —
и так наподдал ногой — спасибо, что еще босой был, — что Епифанов отлетел далеко в лужу…
Нищий-аристократ берет, например, правую сторону Пречистенки с переулками
и пишет двадцать писем-слезниц, не пропустив никого, в двадцать домов, стоящих внимания. Отправив письмо, на
другой день идет по адресам. Звонит в парадное крыльцо: фигура аристократическая, костюм, взятый напрокат, приличный. На вопрос швейцара говорит...
По Солянке было рискованно ходить с узелками
и сумками даже днем, особенно женщинам: налетали хулиганы, выхватывали из рук узелки
и мчались в Свиньинский переулок, где на глазах преследователей исчезали в безмолвных грудах кирпичей. Преследователи останавливались в изумлении —
и вдруг в них летели кирпичи. Откуда — неизвестно… Один,
другой… Иногда проходившие видели дымок, вьющийся из мусора.
— Что пальцы? А глаза-то у него какие: один — зеленый, а
другой — карий…
И оба смеются…
Много легенд ходило о Сухаревой башне:
и «колдун Брюс» делал там золото из свинца,
и черная книга, написанная дьяволом, хранилась в ее тайниках. Сотни разных легенд — одна нелепее
другой.
Я много лет часами ходил по площади, заходил к Бакастову
и в
другие трактиры, где с утра воры
и бродяги дуются на бильярде или в азартную биксу или фортунку, знакомился с этим людом
и изучал разные стороны его быта. Чаще всего я заходил в самый тихий трактир, низок Григорьева, посещавшийся более скромной Сухаревской публикой: тут игры не было, значит,
и воры не заходили.
На
другой день пушка действительно была на указанном пустыре. Начальство перевезло ее в Кремль
и водрузило на прежнем месте, у стены. Благодарность получил.
Уже много лет спустя выяснилось, что пушка для Смолина была украдена
другая, с
другого конца кремлевской стены послушными громилами, принесена на Антроповы ямы
и возвращена в Кремль, а первая так
и исчезла.
Всем букинистам был известен один собиратель, каждое воскресенье копавшийся в палатках букинистов
и в разваленных на рогожах книгах, оставивший после себя ценную библиотеку.
И рассчитывался он всегда неуклонно так: сторгует, положим, книгу, за которую просили пять рублей, за два рубля, выжав все из букиниста,
и лезет в карман. Вынимает два кошелька, из одного достает рубль, а из
другого вываливает всю мелочь
и дает один рубль девяносто три копейки.
И все эти антиквары
и любители были молчаливы, как будто они покупали краденое. Купит, спрячет
и молчит.
И всё в одиночку, тайно
друг от
друга.
Далее картина Лессуера «Христос с детьми», картина Адриана Стаде
и множество
других картин прошлых веков.
Помню еще, что сын владельца музея В. М. Зайцевский, актер
и рассказчик, имевший в свое время успех на сцене, кажется, существовал только актерским некрупным заработком, умер в начале этого столетия. Его знали под
другой, сценической фамилией, а
друзья, которым он в случае нужды помогал щедрой рукой, звали его просто — Вася Днепров.
Покупатель
и у
другого смотрит.
Тащат
и тащат. Хочешь не хочешь, заведут в лавку. А там уже обступят
другие приказчики: всякий свое дело делает
и свои заученные слова говорит. Срепетовка ролей
и исполнение удивительные. Заставят пересмотреть, а то
и примерить все:
и шубу,
и пальто,
и поддевку.
Они узнают
друг друга с первого взгляда
и молча сближаются, как люди, которых связывает какое-то тайное звено.
В одной продавали дешевые меха, в
другой — старую, чиненую обувь, в третьей — шерсть
и бумагу, в четвертой — лоскут, в пятой — железный
и медный лом…
В
другой та же история, в третьей — на столе полштофа вина, куски хлеба
и огурцы —
и ни одного жильца.
Все это рваное, линючее, ползет чуть не при первом прикосновении. Калоши или сапоги окажутся подклеенными
и замазанными, черное пальто окажется серо-буромалиновым, на фуражке после первого дождя выступит красный околыш, у сюртука одна пола окажется синей,
другая — желтой, а полспины — зеленой. Белье расползается при первой стирке. Это все «произведения» первой категории шиповских ремесленников, «выдержавших экзамен» в ремесленной управе.
Эти приемы всегда имели успех:
и сконфуженный студент,
и горемыка-мать,
и купчиха уступали свои вещи за пятую часть стоимости, только видавший виды чиновник равнодушно твердит свое да еще заступается за
других, которых маклаки собираются обжулить. В конце концов, он продает свой собачий воротник за подходящую цену, которую ему дают маклаки, чтобы только он «не отсвечивал».
Это типы, подходящие к маклакам второй категории,
и на них
другой способ охоты приноровлен, потому что эти продавцы — народ не совестливый
и не трусливый, их
и не запугаешь
и не заговоришь.
Толкучка занимала всю Старую площадь — между Ильинкой
и Никольской,
и отчасти Новую — между Ильинкой
и Варваркой. По одну сторону — Китайская стена, по
другую — ряд высоких домов, занятых торговыми помещениями. В верхних этажах — конторы
и склады, а в нижних — лавки с готовым платьем
и обувью.
Мне не трудно было найти двух смельчаков, решившихся на это путешествие. Один из них — беспаспортный водопроводчик Федя, пробавлявшийся поденной работой, а
другой — бывший дворник, солидный
и обстоятельный. На его обязанности было опустить лестницу, спустить нас в клоаку между Самотекой
и Трубной площадью
и затем встретить нас у соседнего пролета
и опустить лестницу для нашего выхода. Обязанность Феди — сопутствовать мне в подземелье
и светить.
В руках его была лампочка в пять рожков, но эти яркие во всяком
другом месте огоньки здесь казались красными звездочками без лучей, ничего почти не освещавшими, не могшими побороть
и фута этого мрака.
На
другой день я читал мою статью уже лежа в постели при высокой температуре, от гриппа я в конце концов совершенно оглох на левое ухо, а потом
и правое оказалось поврежденным.
В тот день, когда произошла история с дыркой, он подошел ко мне на ипподроме за советом: записывать ли ему свою лошадь на следующий приз, имеет ли она шансы? На подъезде, после окончания бегов, мы случайно еще раз встретились,
и он предложил по случаю дождя довезти меня в своем экипаже до дому. Я отказывался, говоря, что еду на Самотеку, а это ему не по пути, но он уговорил меня
и, отпустив кучера, лихо домчал в своем шарабане до Самотеки, где я зашел к моему старому
другу художнику Павлику Яковлеву.
В известный день его приглашают на «мельницу» поиграть в банк —
другой игры на «мельницах» не было, — а к известному часу там уж собралась стройно спевшаяся компания шулеров, приглашается
и исполнитель, банкомет, умеющий бить наверняка каждую нужную карту, —
и деньги азартного вора переходят компании.
Дальше, сквозь отворенную дверь, виднелась
другая такая же комната. Там тоже стоял в глубине стол, но уже с двумя свечками,
и за столом тоже шла игра в карты…
— Откуда вы знаете? — встрепенулся он
и вдруг спохватился
и уже
другим тоном добавил: — Какой такой «малинки»?
—
И талант у вас есть,
и сцену знаете, только мне свое имя вместе с
другим ставить неудобно. К нашему театру пьеса тоже не подходит.
— Да очень просто: сделать нужно так, чтобы пьеса осталась та же самая, но чтобы
и автор
и переводчик не узнали ее. Я бы это сам сделал, да времени нет… Как эту сделаете, я сейчас же
другую дам.
— Не было бы. Ведь их в квартиру пускать нельзя без нее… А народ они грамотный
и сцену знают. Некоторые — бывшие артисты… В два дня пьесу стряпаем: я — явление,
другой — явление, третий — явление,
и кипит дело… Эллен, ты угощай завтраком гостя, а я займусь пьесой… Уж извините меня… Завтра утром сдавать надо… Посидите с женой.
С печи слезли грязная, морщинистая старуха
и оборванный актер, усиленно старавшийся надеть пенсне с одним стеклом:
другое было разбито,
и он закрывал глаз, против которого не было стекла.
Орут на все голоса извозчики, толкаясь
и перебивая
друг друга, загораживая дорогу публике.
В
другие дни недели купцы обедали у себя дома, в Замоскворечье
и на Таганке, где их ожидала супруга за самоваром
и подавался обед, то постный, то скоромный, но всегда жирный — произведение старой кухарки, не любившей вносить новшества в меню, раз установленное ею много лет назад.
В
другой раз я проснусь
и давай на счетах прикидывать.
Об этом на
другой день разнеслось по городу,
и уж
другой клички Рыжеусову не было, как «Нога петушья»!
Бывал на «вторничных» обедах еще один чудак, Иван Савельев. Держал он себя гордо, несмотря на долгополый сюртук
и сапоги бутылками. У него была булочная на Покровке, где все делалось по «военно-государственному», как он сам говорил. Себя он называл фельдмаршалом, сына своего, который заведовал
другой булочной, именовал комендантом, калачников
и булочников — гвардией, а хлебопеков — гарнизоном.
Они смотрели каждый в свое зеркало, укрепленное на наружных стенах так, что каждое отражало свою сторону улицы,
и братья докладывали
друг другу, что видели...