Неточные совпадения
Забирают обходом мелкоту, беспаспортных, нищих
и административно высланных. На другой же
день их рассортируют: беспаспортных
и административных через пересыльную тюрьму отправят в места приписки, в ближайшие уезды, а они через неделю опять в Москве. Придут этапом в какой-нибудь Зарайск, отметятся в полиции
и в ту же
ночь обратно. Нищие
и барышники все окажутся москвичами или из подгородных слобод,
и на другой
день они опять на Хитровке, за своим обычным
делом впредь до нового обхода.
В «Кулаковку» даже
днем опасно ходить — коридоры темные, как
ночью. Помню, как-то я иду подземным коридором «Сухого оврага», чиркаю спичку
и вижу — ужас! — из каменной стены, из гладкой каменной стены вылезает голова живого человека. Я остановился, а голова орет...
Здесь жили профессионалы-нищие
и разные мастеровые, отрущобившиеся окончательно. Больше портные, их звали «раками», потому что они, голые, пропившие последнюю рубаху, из своих нор никогда
и никуда не выходили. Работали
день и ночь, перешивая тряпье для базара, вечно с похмелья, в отрепьях, босые.
Но самый большой
и постоянный доход давала съемщикам торговля вином. Каждая квартира — кабак. В стенах, под полом, в толстых ножках столов — везде были склады вина, разбавленного водой, для своих ночлежников
и для их гостей. Неразбавленную водку
днем можно было получить в трактирах
и кабаках, а
ночью торговал водкой в запечатанной посуде «шланбой».
Бывали случаи, что дитя утром умирало на руках нищей,
и она, не желая потерять
день, ходила с ним до
ночи за подаянием.
На другой
день, придя в «Развлечение» просить аванс по случаю ограбления, рассказывал финал своего путешествия: огромный будочник, босой
и в одном белье, которому он назвался дворянином, выскочил из будки, повернул его к себе спиной
и гаркнул: «Всякая сволочь по
ночам будет беспокоить!» —
и так наподдал ногой — спасибо, что еще босой был, — что Епифанов отлетел далеко в лужу…
Против роскошного дворца Шереметевской больницы вырастали сотни палаток, раскинутых за
ночь на один только
день. От рассвета до потемок колыхалось на площади море голов, оставляя узкие дорожки для проезда по обеим сторонам широченной в этом месте Садовой улицы. Толклось множество народа,
и у всякого была своя цель.
И он жил в таком переулке, где
днем торговля идет, а
ночью ни одной души не увидишь.
Смолин первым
делом его познакомил с восточными людьми Пахро
и Абазом,
и давай индейца для отыскивания следов по шулерским мельницам таскать — выучил пить
и играть в модную тогда стуколку… Запутали, закружили юношу. В один прекрасный
день он поехал
ночью из игорного притона домой — да
и пропал. Поговорили
и забыли.
Первая категория исчезает
днем для своих мелких делишек, а
ночью пьянствует
и спит.
Вторая категория
днем спит, а
ночью «работает» по Москве или ее окрестностям, по барским
и купеческим усадьбам, по амбарам богатых мужиков, по проезжим дорогам. Их работа пахнет кровью. В старину их называли «Иванами», а впоследствии — «деловыми ребятами».
Когда весь табак перетрется со смесью, его вспрыскивать оставшимся одним золотником розового масла
и перемешивать руками. Затем насыпать в бутылки; насыпав в бутылки табак, закубрить его пробкой
и завязать пузырем, поставить их на печь
дней на пять или на шесть, а на
ночь в печку ставить, класть их надо в лежачем положении.
И табак готов».
Там, где в болоте по
ночам раздавалось кваканье лягушек
и неслись вопли ограбленных завсегдатаями трактира, засверкали огнями окна дворца обжорства, перед которым стояли
день и ночь дорогие дворянские запряжки, иногда еще с выездными лакеями в ливреях. Все на французский манер в угоду требовательным клиентам сделал Оливье — только одно русское оставил: в ресторане не было фрачных лакеев, а служили московские половые, сверкавшие рубашками голландского полотна
и шелковыми поясами.
Речь Жадаева попала в газеты, насмешила Москву,
и тут принялись за очистку Охотного ряда. Первым
делом было приказано иметь во всех лавках кошек. Но кошки
и так были в большинстве лавок. Это был род спорта — у кого кот толще. Сытые, огромные коты сидели на прилавках, но крысы обращали на них мало внимания. В надворные сараи котов на
ночь не пускали после того, как одного из них в сарае
ночью крысы сожрали.
По случаю лунной
ночи, по правилам думского календаря, хотя луны
и не видно на самом
деле, уличные фонари всей Москвы погашены.
День и ночь шумела
и гудела площадь. Безмолвствовала только одна тюрьма.
Автомобиль бешено удирал от пожарного обоза, запряженного отличными лошадьми. Пока не было телефонов, пожары усматривали с каланчи пожарные. Тогда не было еще небоскребов,
и вся Москва была видна с каланчи как на ладони. На каланче, под шарами, ходил
день и ночь часовой. Трудно приходилось этому «высокопоставленному» лицу в бурю-непогоду, особенно в мороз зимой, а летом еще труднее: солнце печет, да
и пожары летом чаще, чем зимой, — только гляди, не зевай!
И ходит он кругом
и «озирает окрестности».
Нет неделями покоя, —
Стой на страже
ночь и день.
С треском гнется подо мною
Зыбкой лестницы ступень.
В вихре искр, в порыве дыма,
Под карнизом, на весу,
День и ночь неутомимо
Службу трудную несу.
Эта публика — аферисты, комиссионеры, подводчики краж, устроители темных
дел, агенты игорных домов, завлекающие в свои притоны неопытных любителей азарта, клубные арапы
и шулера. Последние после бессонных
ночей, проведенных в притонах
и клубах, проснувшись в полдень, собирались к Филиппову пить чай
и выработать план следующей
ночи.
Штрафы были такие: в 2 часа
ночи — 30 копеек, в 2 часа 30 минут — 90 копеек, то есть удвоенная сумма плюс основная, в 3 часа — 2 рубля 10 копеек, в 3 часа 30 минут — 4 рубля 50 копеек, в 4 часа — 9 рублей 30 копеек, в 5 часов — 18 рублей 60 копеек, а затем Кружок в 6 часов утра закрывался,
и игроки должны были оставлять помещение, но нередко игра продолжалась
и днем,
и снова до вечера…
По зимам охотники съезжались в Москву на собачью выставку отовсюду
и уже обязательно бывали на Трубе. Это место встреч провинциалов с москвичами. С рынка они шли в «Эрмитаж» обедать
и заканчивать
день или, вернее сказать,
ночь у «Яра» с цыганскими хорами, «по примеру своих отцов».
Здесь игра начиналась не раньше двух часов
ночи,
и бывали случаи, что игроки засиживались в этой комнате вплоть до открытия клуба на другой
день, в семь часов вечера,
и, отдохнув тут же на мягких диванах, снова продолжали игру.
Никогда не были так шумны московские улицы, как ежегодно в этот
день. Толпы студентов до поздней
ночи ходили по Москве с песнями, ездили, обнявшись, втроем
и вчетвером на одном извозчике
и горланили. Недаром во всех песенках рифмуется: «спьяна»
и «Татьяна»! Это был беззаботно-шумный, гулящий
день.
И полиция, — такие она имела расчеты
и указания свыше, — в этот
день студентов не арестовывала. Шпикам тоже было приказано не попадаться на глаза студентам.
А то еще один из замоскворецких, загуливавших только у Бубнова
и не выходивших
дня по два из кабинетов, раз приезжает
ночью домой на лихаче с приятелем. Ему отворяют ворота — подъезд его дедовского дома был со двора, а двор был окружен высоким деревянным забором, а он орет...
Пьянство, гвалт
и скандалы целый
день до поздней
ночи.
Посредине дома — глухие железные ворота с калиткой всегда на цепи, у которой
день и ночь дежурили огромного роста, здоровенные дворники. Снаружи дом, украшенный вывесками торговых заведений, был в полном порядке. Первый
и второй этажи сверкали огромными окнами богато обставленных магазинов. Здесь были модная парикмахерская Орлова, фотография Овчаренко, портной Воздвиженский. Верхние два этажа с незапамятных времен были заняты меблированными комнатами Чернышевой
и Калининой, почему
и назывались «Чернышами».
В прежние времена неслись мимо этих ворот дорогие запряжки прожигателей жизни на скачки
и на бега —
днем, а по
ночам — в загородные рестораны — гуляки на «ечкинских»
и «ухарских» тройках, гремящих бубенцами
и шуркунцами «голубчиках» на паре с отлетом или на «безживотных» сайках лихачей, одетых в безобразные по толщине воланы дорогого сукна, с шелковыми поясами, в угластых бархатных цветных шапках.
Я помню его, когда еще пустыри окружали только что выстроенный цирк. Здесь когда-то по
ночам «всякое бывало». А
днем ребята пускали бумажные змеи
и непременно с трещотками. При воспоминании мне чудится звук трещотки. Невольно вскидываю глаза в поисках змея с трещоткой. А надо мной выплывают один за другим три аэроплана
и скрываются за Домом крестьянина на Трубной площади.
Неточные совпадения
В конце села под ивою, // Свидетельницей скромною // Всей жизни вахлаков, // Где праздники справляются, // Где сходки собираются, // Где
днем секут, а вечером // Цалуются, милуются, — // Всю
ночь огни
и шум.
Под песню ту удалую // Раздумалась, расплакалась // Молодушка одна: // «Мой век — что
день без солнышка, // Мой век — что
ночь без месяца, // А я, млада-младешенька, // Что борзый конь на привязи, // Что ласточка без крыл! // Мой старый муж, ревнивый муж, // Напился пьян, храпом храпит, // Меня, младу-младешеньку, //
И сонный сторожит!» // Так плакалась молодушка // Да с возу вдруг
и спрыгнула! // «Куда?» — кричит ревнивый муж, // Привстал —
и бабу за косу, // Как редьку за вихор!
На Деминой могилочке // Я
день и ночь жила.
Барин в овраге всю
ночь пролежал, // Стонами птиц
и волков отгоняя, // Утром охотник его увидал. // Барин вернулся домой, причитая: // — Грешен я, грешен! Казните меня! — // Будешь ты, барин, холопа примерного, // Якова верного, // Помнить до судного
дня!
Г-жа Простакова (увидя Кутейкина
и Цыфиркина). Вот
и учители! Митрофанушка мой ни
днем, ни
ночью покою не имеет. Свое дитя хвалить дурно, а куда не бессчастна будет та, которую приведет Бог быть его женою.