Неточные совпадения
Пуще всего он бегал тех бледных, печальных
дев, большею частию с черными глазами, в которых светятся «мучительные
дни и неправедные
ночи»,
дев с не ведомыми никому скорбями
и радостями, у которых всегда есть что-то вверить, сказать,
и когда надо сказать, они вздрагивают, заливаются внезапными слезами, потом вдруг обовьют шею друга руками, долго смотрят в глаза, потом на небо, говорят, что жизнь их обречена проклятию,
и иногда падают в обморок.
— А я, — продолжал Обломов голосом оскорбленного
и не оцененного по достоинству человека, — еще забочусь
день и ночь, тружусь, иногда голова горит, сердце замирает, по
ночам не спишь, ворочаешься, все думаешь, как бы лучше… а о ком?
Как пойдут ясные
дни, то
и длятся недели три-четыре;
и вечер тепел там,
и ночь душна. Звезды так приветливо, так дружески мигают с небес.
И целый
день,
и все
дни и ночи няни наполнены были суматохой, беготней: то пыткой, то живой радостью за ребенка, то страхом, что он упадет
и расшибет нос, то умилением от его непритворной детской ласки или смутной тоской за отдаленную его будущность: этим только
и билось сердце ее, этими волнениями подогревалась кровь старухи,
и поддерживалась кое-как ими сонная жизнь ее, которая без того, может быть, угасла бы давным-давно.
Потом Обломову приснилась другая пора: он в бесконечный зимний вечер робко жмется к няне, а она нашептывает ему о какой-то неведомой стороне, где нет ни
ночей, ни холода, где все совершаются чудеса, где текут реки меду
и молока, где никто ничего круглый год не делает, а день-деньской только
и знают, что гуляют всё добрые молодцы, такие, как Илья Ильич, да красавицы, что ни в сказке сказать, ни пером описать.
Хотя было уже не рано, но они успели заехать куда-то по
делам, потом Штольц захватил с собой обедать одного золотопромышленника, потом поехали к этому последнему на дачу пить чай, застали большое общество,
и Обломов из совершенного уединения вдруг очутился в толпе людей. Воротились они домой к поздней
ночи.
— Когда не знаешь, для чего живешь, так живешь как-нибудь,
день за
днем; радуешься, что
день прошел, что
ночь пришла,
и во сне погрузишь скучный вопрос о том, зачем жил этот
день, зачем будешь жить завтра.
Но беззаботность отлетела от него с той минуты, как она в первый раз пела ему. Он уже жил не прежней жизнью, когда ему все равно было, лежать ли на спине
и смотреть в стену, сидит ли у него Алексеев или он сам сидит у Ивана Герасимовича, в те
дни, когда он не ждал никого
и ничего ни от
дня, ни от
ночи.
— Да, да, — повторял он, — я тоже жду утра,
и мне скучна
ночь,
и я завтра пошлю к вам не за
делом, а чтоб только произнести лишний раз
и услыхать, как раздастся ваше имя, узнать от людей какую-нибудь подробность о вас, позавидовать, что они уж вас видели… Мы думаем, ждем, живем
и надеемся одинаково. Простите, Ольга, мои сомнения: я убеждаюсь, что вы любите меня, как не любили ни отца, ни тетку, ни…
«В самом
деле, сирени вянут! — думал он. — Зачем это письмо? К чему я не спал всю
ночь, писал утром? Вот теперь, как стало на душе опять покойно (он зевнул)… ужасно спать хочется. А если б письма не было,
и ничего б этого не было: она бы не плакала, было бы все по-вчерашнему; тихо сидели бы мы тут же, в аллее, глядели друг на друга, говорили о счастье.
И сегодня бы так же
и завтра…» Он зевнул во весь рот.
Боже сохрани! Проститься, уехать в город, на новую квартиру! Потянулась бы за этим длинная
ночь, скучное завтра, невыносимое послезавтра
и ряд
дней все бледнее, бледнее…
— Все! я узнаю из твоих слов себя:
и мне без тебя нет
дня и жизни,
ночью снятся все какие-то цветущие долины. Увижу тебя — я добр, деятелен; нет — скучно, лень, хочется лечь
и ни о чем не думать… Люби, не стыдись своей любви…
— Ну, вот я
и мучусь с тех пор
день и ночь, ломаю голову, как предупредить огласку; заботился, чтоб не напугать тебя… Я давно хотел поговорить с тобой…
Обломов не казал глаз в город,
и в одно утро мимо его окон повезли
и понесли мебель Ильинских. Хотя уж ему не казалось теперь подвигом переехать с квартиры, пообедать где-нибудь мимоходом
и не прилечь целый
день, но он не знал, где
и на
ночь приклонить голову.
«Денег ни гроша, три месяца, приехать самому, разобрать
дела крестьян, привести доход в известность, служить по выборам», — все это в виде призраков обступило Обломова. Он очутился будто в лесу,
ночью, когда в каждом кусте
и дереве чудится разбойник, мертвец, зверь.
Бог знает, где он бродил, что делал целый
день, но домой вернулся поздно
ночью. Хозяйка первая услыхала стук в ворота
и лай собаки
и растолкала от сна Анисью
и Захара, сказав, что барин воротился.
И на Выборгской стороне, в доме вдовы Пшеницыной, хотя
дни и ночи текут мирно, не внося буйных
и внезапных перемен в однообразную жизнь, хотя четыре времени года повторили свои отправления, как в прошедшем году, но жизнь все-таки не останавливалась, все менялась в своих явлениях, но менялась с такою медленною постепенностью, с какою происходят геологические видоизменения нашей планеты: там потихоньку осыпается гора, здесь целые века море наносит ил или отступает от берега
и образует приращение почвы.
Оно было в самом
деле бескорыстно, потому что она ставила свечку в церкви, поминала Обломова за здравие затем только, чтоб он выздоровел,
и он никогда не узнал об этом. Сидела она у изголовья его
ночью и уходила с зарей,
и потом не было разговора о том.
Если это подтверждалось, он шел домой с гордостью, с трепетным волнением
и долго
ночью втайне готовил себя на завтра. Самые скучные, необходимые занятия не казались ему сухи, а только необходимы: они входили глубже в основу, в ткань жизни; мысли, наблюдения, явления не складывались, молча
и небрежно, в архив памяти, а придавали яркую краску каждому
дню.
Илья Ильич жил как будто в золотой рамке жизни, в которой, точно в диораме, только менялись обычные фазисы
дня и ночи и времен года; других перемен, особенно крупных случайностей, возмущающих со
дна жизни весь осадок, часто горький
и мутный, не бывало.
Неточные совпадения
В конце села под ивою, // Свидетельницей скромною // Всей жизни вахлаков, // Где праздники справляются, // Где сходки собираются, // Где
днем секут, а вечером // Цалуются, милуются, — // Всю
ночь огни
и шум.
Под песню ту удалую // Раздумалась, расплакалась // Молодушка одна: // «Мой век — что
день без солнышка, // Мой век — что
ночь без месяца, // А я, млада-младешенька, // Что борзый конь на привязи, // Что ласточка без крыл! // Мой старый муж, ревнивый муж, // Напился пьян, храпом храпит, // Меня, младу-младешеньку, //
И сонный сторожит!» // Так плакалась молодушка // Да с возу вдруг
и спрыгнула! // «Куда?» — кричит ревнивый муж, // Привстал —
и бабу за косу, // Как редьку за вихор!
На Деминой могилочке // Я
день и ночь жила.
Барин в овраге всю
ночь пролежал, // Стонами птиц
и волков отгоняя, // Утром охотник его увидал. // Барин вернулся домой, причитая: // — Грешен я, грешен! Казните меня! — // Будешь ты, барин, холопа примерного, // Якова верного, // Помнить до судного
дня!
Г-жа Простакова (увидя Кутейкина
и Цыфиркина). Вот
и учители! Митрофанушка мой ни
днем, ни
ночью покою не имеет. Свое дитя хвалить дурно, а куда не бессчастна будет та, которую приведет Бог быть его женою.