Неточные совпадения
Три
года водил за ручку Коську старик по
зимам на церковные паперти, а
летом уходил с ним в Сокольники
и дальше, в Лосиный остров по грибы
и тем зарабатывал пропитание.
Она по
зимам занималась стиркой в ночлежках, куда приходили письма от мужа ее, солдата, где-то за Ташкентом, а по
летам собирала грибы
и носила в Охотный.
— Это что, толпа — баранье стадо. Куда козел, туда
и она. Куда хочешь повернешь. А вот на Сухаревке попробуй! Мужику в одиночку втолкуй, какому-нибудь коблу лесному, а еще труднее — кулугуру степному, да заставь его в лавку зайти, да уговори его ненужное купить. Это, брат, не с толпой под Девичьим, а в сто раз потруднее! А у меня за тридцать
лет на Сухаревке никто мимо лавки не прошел. А ты — толпа. Толпу…
зимой купаться уговорю!
Летом с пяти, а
зимой с семи часов вся квартира на ногах. Закусив наскоро, хозяйки
и жильцы, перекидывая на руку вороха разного барахла
и сунув за пазуху туго набитый кошелек, грязные
и оборванные, бегут на толкучку, на промысел. Это съемщики квартир, которые сами работают с утра до ночи.
И жильцы у них такие же. Даже детишки вместе со старшими бегут на улицу
и торгуют спичками
и папиросами без бандеролей, тут же сфабрикованными черт знает из какого табака.
В Богословском (Петровском) переулке с 1883
года открылся театр Корша. С девяти вечера отовсюду поодиночке начинали съезжаться извозчики, становились в линию по обеим сторонам переулка, а не успевшие занять место вытягивались вдоль улицы по правой ее стороне, так как левая была занята лихачами
и парными «голубчиками», платившими городу за эту биржу крупные суммы. «Ваньки», желтоглазые погонялки — эти извозчики низших классов, а также кашники, приезжавшие в столицу только на
зиму, платили «халтуру» полиции.
В половине восьмидесятых
годов выдалась бесснежная
зима. На Масленице, когда вся Москва каталась на санях, была настолько сильная оттепель, что мостовые оголились,
и вместо саней экипажи
и телеги гремели железными шинами по промерзшим камням — резиновых шин тогда не знали.
Это было самое прибыльное занятие,
и за летнее время ученики часто обеспечивали свое существование на целую
зиму. Ученики со средствами уезжали в Крым, на Кавказ, а кто
и за границу, но таких было слишком мало. Все, кто не скапливал за
лето каких-нибудь грошовых сбережений, надеялись только на продажу своих картин.
Двор был застроен оптовыми лавками, где торговали сезонным товаром: весной — огурцами
и зеленью,
летом — ягодами, осенью — плодами, главным образом яблоками, а
зимой — мороженой рыбой
и круглый
год — живыми раками, которых привозили с Оки
и Волги, а главным образом с Дона, в огромных плетеных корзинах.
Автомобиль бешено удирал от пожарного обоза, запряженного отличными лошадьми. Пока не было телефонов, пожары усматривали с каланчи пожарные. Тогда не было еще небоскребов,
и вся Москва была видна с каланчи как на ладони. На каланче, под шарами, ходил день
и ночь часовой. Трудно приходилось этому «высокопоставленному» лицу в бурю-непогоду, особенно в мороз
зимой, а
летом еще труднее: солнце печет, да
и пожары
летом чаще, чем
зимой, — только гляди, не зевай!
И ходит он кругом
и «озирает окрестности».
А ствольщик вслед за брандмейстером лезет в неизвестное помещение, полное дыма,
и, рискуя задохнуться или быть взорванным каким-нибудь запасом керосина, ищет, где огонь,
и заливает его… Трудно
зимой, но невыносимо
летом, когда пожары часты.
Были тут
и старики с седыми усами в дорогих расстегнутых пальто, из-под которых виднелся серебряный пояс на чекмене. Это — борзятники, москвичи, по
зимам живущие в столице, а
летом в своих имениях; их с каждым
годом делалось меньше. Псовая охота, процветавшая при крепостном праве, замирала. Кое-где еще держали псарни, но в маленьком масштабе.
Верхнее платье — суконные чуйки, длинные «сибирки», жилеты с глухим воротом, а
зимой овчинный тулуп, крытый сукном
и с барашковым воротником. Как
и сапоги, носилось все это
годами и создавалось
годами, сначала одно, потом другое.
До женитьбы он часто бывал в Москве —
летом на скачках,
зимой на балах
и обедах, но к Вере Ивановне — «ни шагу», хотя она его, через своих друзей, старалась всячески привлечь в свиту своих ухаживателей.
Неточные совпадения
Грозит беда великая //
И в нынешнем
году: //
Зима стояла лютая, // Весна стоит дождливая, // Давно бы сеять надобно, // А на полях — вода!
В прошлом
году,
зимой — не помню, какого числа
и месяца, — быв разбужен в ночи, отправился я, в сопровождении полицейского десятского, к градоначальнику нашему, Дементию Варламовичу,
и, пришед, застал его сидящим
и головою то в ту, то в другую сторону мерно помавающим.
Княжне Кити Щербацкой было восьмнадцать
лет. Она выезжала первую
зиму. Успехи ее в свете были больше, чем обеих ее старших сестер,
и больше, чем даже ожидала княгиня. Мало того, что юноши, танцующие на московских балах, почти все были влюблены в Кити, уже в первую
зиму представились две серьезные партии: Левин
и, тотчас же после его отъезда, граф Вронский.
Но когда в нынешнем
году, в начале
зимы, Левин приехал в Москву после
года в деревне
и увидал Щербацких, он понял, в кого из трех ему действительно суждено было влюбиться.
Маленькая горенка с маленькими окнами, не отворявшимися ни в
зиму, ни в
лето, отец, больной человек, в длинном сюртуке на мерлушках
и в вязаных хлопанцах, надетых на босую ногу, беспрестанно вздыхавший, ходя по комнате,
и плевавший в стоявшую в углу песочницу, вечное сиденье на лавке, с пером в руках, чернилами на пальцах
и даже на губах, вечная пропись перед глазами: «не лги, послушествуй старшим
и носи добродетель в сердце»; вечный шарк
и шлепанье по комнате хлопанцев, знакомый, но всегда суровый голос: «опять задурил!», отзывавшийся в то время, когда ребенок, наскуча однообразием труда, приделывал к букве какую-нибудь кавыку или хвост;
и вечно знакомое, всегда неприятное чувство, когда вслед за сими словами краюшка уха его скручивалась очень больно ногтями длинных протянувшихся сзади пальцев: вот бедная картина первоначального его детства, о котором едва сохранил он бледную память.